Хорошие соседи – это важно. У меня насчет этих людей хорошее ощущение. Приличные люди. Надо бы их поскорее притащить к нам. Можно приготовить им что-нибудь классное. У Мартина впереди тяжелые времена. Старику-то, Сэмюэлу, нездоровится. Вид у него как у Дады-джи за несколько недель до смерти. Внуки его обожают, все трое, это сразу видно. Молодой-то, Питер, очень тихий. Думаю, у него есть своя тайна. Джек… знавал я таких людей, как Джек. Вечно смеются, вечно острят, но иногда такие вот люди в глубине души жесткие. И сентиментальные вдобавок. Гляньте на него – он всю эту историю с Чарлзом и Дианой обожает. Упивается. Ну, наверное, ничего плохого в этом нет. Все это монархическое, вообще-то, сплошная чепуха, но, вероятно, безвредная. Так или иначе, оно уже закончилось, поэтому лучше бы нам вести себя вежливо и уйти домой побыстрее, гостеприимством злоупотреблять нельзя.
Можно нам домой пойти, а? Мы тут уже три часа отсидели. Целых три часа.
Я стояла там. Именно там я и стояла. Почти тридцать лет назад. И они были там же, на балконе. Королева и Филипп. На том же балконе. Поразительно даже думать, а? Тридцать лет! Она стареет очень хорошо, должна отметить. Надеюсь, я старею не хуже. О, с Дианой заговорила. Болтают и смеются. Как приятно. Очень приятно на это смотреть. Думаю, она ей правда нравится. Ну конечно же, она ей нравится, ее сын в нее влюбился, а? Это материнский порыв. Главное, чтоб сын твой был с ней счастлив, вот что. А Мартина я таким счастливым никогда не видела. Джеффри лучше б обвыкся. До чего же он замшелый-то. В смысле, я всегда знала, какие у него взгляды, – с самого начала знала, но все же думала, что он изменится. Все меняются, а? Пусть и медленно. Если не меняться, непонятно, как выжить тогда.
Namque lunia Manlio,
qualis Idalium colens
venit ad Phrygium Venus
iudicem, bona cum bona
nubet alite virgo,
floridis velut enitens
myrtus Asia ramulis,
quos hamadryades deae
ludicrum sibi rosido
nutriunt umore.
quare age huc aditum ferens
perge linquere Thespiae
rupis Aonios specus,
nympha quos super irrigat
frigerans Aganippe,
ac domum dominam voca
coniugis cupidam novi,
mentem amore revinciens
ut tenax hedera huc et huc
arborem implicat errans[71].
Ах, Катулл!
Какой славный поцелуй. Будущий король это. А она – будущая королева. Королева Диана Английская. Интересно, доживу ли. Господи, я теперь так быстро устаю. Поспать надо часа два-три сегодня, и чем скорее, тем лучше. Надеюсь, Джеффри собирается отвезти меня домой.
Выздоравливай. Прошу тебя, давай на поправку опять. Не бросай меня здесь одну.
Ох, как же трудно думать о чем угодно, кроме боли. Эта чертова боль, никогда-то не проходит, то посильнее, то послабей. Пытаешься бодриться, потому что этого они все ждут. Я знаю, ребятки ждут, чтоб я был сплошь одни улыбки да шуточки. Ну, нелегко это. Приходит такое время в жизни, когда смешную ее сторону уже и не видишь, и то время пришло. Может, мне повезет. Может, поживется мне еще несколько лет. Но, между прочим, скажу, чего мне до моей смерти еще раз видеть незачем. Очередную королевскую церемонию. Коронация-то была паршивая, а уж это – черт-те что! Хотя ей нравится; не удалось мне переменить Долл только в этом – обожает она королевских. Понятия не имею за что. Наверное, можно было понять, пока мы были молодые, но теперь-то столько лет прошло, я бы решил, что люди эту свору захребетников насквозь увидят. Думал, война все переменит, но, похоже, нет. На сколько-то она все изменила, а потом потихоньку, помаленьку вернулись мы к тому, как оно было раньше. Я так считаю, во всяком случае. Много ль я знаю? Может, и ничего не знаю. Доживешь до восьмидесяти, и тут выясняется, что понял мало что. Только что жизнь продолжается, а ты пользуешься ею как умеешь, пока она не кончится.
Да, но семьи – дело такое… они никогда толком не принимают пришлых, верно?
В смысле, по-настоящему.
Событие шестоеПохороны Дианы, принцессы Уэльской6 сентября 1997 года
1Хрустальная литургия
– Давай в другую игру сыграем, – сказала бабуля.
– Почему? – спросила Лорна. – Тебе эта не нравится разве?
– Нравится, но у нас уже кончились варианты. Поэтому давай вместо “Сяду на шесток, глянет мой глазок” сыграем в “ушко”? “Сяду на опушке, услышит мое ушко”?
Лорна осмыслила предложение. Оно показалось ей совершенно приемлемым.
– Ладно.
Нахмурилась и изо всех сил сосредоточилась. Очень внимательно прислушалась к окружающим звукам. Утро стояло тихое. Четверть восьмого, и на пляже было всего трое. Даже чайки еще не прилетели. Легчайший ветерок, мерный плеск волн на гальке – таких тихих и нежных на самом-то деле, что их и волнами не назовешь.
Лорна – тогда еще семи лет от роду – проснулась рано, раньше брата, сестры и двоюродных. В такую рань проснулись, кроме нее, только бабуля и дядя Питер. По бабулиному предложению они забрались к ней в машину и поехали на пляж – ухватить это удовольствие, пока не привалили толпы народу. Наступило последнее воскресенье августа, и эта часть южного побережья кишела отпускниками. Можно погулять, поиграть или поболтать час-другой, а следом, если повезет, когда они вернутся домой, все уже проснутся и на столе будет завтрак.
Питер сидел на камне в нескольких ярдах от матери и племянницы, на голове наушники, и слушал музыку, игравшую у него в “сони-дискмен”. У него на повторе стоял один трехминутный трек – Liturgie de cristal, первая часть из Quatuor pour la fin du temps[72]. Вновь и вновь слушал он первые несколько тактов: знакомая неземная мелодия на кларнете, поддержанная плотными фортепианными аккордами, а затем вступает скрипка, взмывает, кружит…
– Сяду на опушке, услышит мое ушко, – наконец проговорила Лорна, – что-то с буквы “Ш”.
Конечно же, бабуля только этого и ждала. Что еще тут могло быть?
– Ух, не знаю… – сказала она. – Может, “шорох ветра”?
Лорна склонила голову и внимательно вслушалась.
– Никакого ветра нету, – сказала она.
– Есть. Он очень слабый.
– Это не шорох ветра.
– Шепот?
– В каком смысле шепот?
– Ну, когда мы ногами перебираем по песку – вот так, – кажется, будто шепот.
Питеру сквозь музыку смутно слышен был материн голос. Эти легкие наушники пропускают много посторонних звуков. Он попытался сосредоточиться на скрипичной партии. Эта высокая трель, на самой тонкой струне – лютый ужас сыграть такое как следует. Покамест Питер промазывал на каждой репетиции. Вернул диск на десять секунд назад и прислушался еще раз. И еще раз. Этот исполнитель – Эрих Грюнберг[73], скрипач, которого Питер боготворил, – вступал самую малость с опережением ритма. Может, так и надо делать.
Тем временем Лорне играть надоело, и она топталась у самого берега в воде, спокойной и серовато-синей в восходящем солнце. В нескольких милях вдали над водой возносились меловые скалы острова Уайт, у подножия три каменистых выступа под названием Иглы, на одном – уединенный маяк. Лорна, впрочем, этой панорамой не упивалась. Ее взгляд приковывал песок под водой, она то и дело вдруг наклонялась и выхватывала то ракушку, то камешек, а набрав их полную горсть, несла бабуле; та уселась на камень рядом с Питером, разложила на коленях полотенце и сушила и перебирала Лорнины находки, время от времени поднося к глазам какой-нибудь особенно красивый образчик и пристально разглядывая его.
– Приятной они масти, правда? – обратилась она к сыну.
Питер услышал вопрос, но сделал вид, что нет; уловка не сработала.
– Брось, – сказала Мэри, – я знаю, что ты меня слышишь. Ты здесь всего на пару дней. Можешь снять эти штуки и минуту поговорить с матерью?
Снимая наушники, Питер произнес:
– Я это не ради развлечения слушаю, между прочим. Мне эту пьесу играть через шесть дней.
– Я в курсе.
– Ну, ты же знаешь, какая она трудная. Вчера слушала.
– Знаю – и более немелодичной дребедени в жизни своей не слыхала. Не завидую тебе нисколечко.
Питер обдумал это: кто-то, благословленный таким музыкальным пониманием и чутьем, как его мать, способен считать шедевр Мессиана “немелодичной дребеденью”. Почему, интересно, ее вкусы так и не вызрели? Почему кое в чем осталась она запертой в вечном детстве, и играть с внуками ей было куда проще, чем разговаривать с сыновьями и их женами на темы, подходящие для взрослых бесед? Иногда это ее свойство казалось ему обезоруживающим, а иногда – вот как сегодня утром – оно его раздражало. Даже теперь, например, его поразило, с какой сосредоточенностью она перебирает Лорнину коллекцию гальки, словно это собрание драгоценных камней.
– Приятной они масти, говорю, а?
Он наклонился к ней и посмотрел, прежде чем сказать походя:
– Хорошие.
– Я не про них, – сказала мама. – Я про Лорну, Сьюзен и Иэна.
Первое мгновение Питер не понял, о чем речь, – или, вернее, не сумел в самом деле поверить своим ушам.