Она повела меня туда, взяв за руку, почти бегом, радостная от возможности скорого со мной предстоящего страстного секса.
— Там мы и укроемся. В темноте и тишине! — сказала, радостно Джейн мне — Я буду греть тебя своим телом милый, а ты меня!
Джейн вошла первой в хижину и позвала меня за собой.
В этой хижине не было уже давно никого. И она была брошенной, но заваленной пальмовыми листьями.
— Это нас спасет от холодной ночи — произнесла, ласково и нежно, почти шепотом, моя Джейн — Я хочу любви, любимый мой! Хочу эту ночь провести здесь с тобой в этой хижине и в этих листьях!
— Как дикари? — произнес я, не мене довольный выбором своей возлюбленной Джейн.
— Именно, любимый мой! — сказала она, ложась в листья пальм, как на сеновал. Их было здесь много. Возможно, эта рыбацкая хижина аборигенов была здесь построена как некое хранилище этих самых пальмовых листьев. Потому, как их тут было под самый не высокий ее потолок. И можно было буквально, закопаться в эти большие объемистые как опахала листья.
Джейн раскинулась передо мной, упав навзничь. Разбросав руки в стороны. И позвала меня к себе, маня с нетерпением дикой жаждущей любви самки теми руками. Я лег к ней. И она забросала нас обоих теми пальмовыми листьями до самой головы. Джейн впилась губами в мои губы. И расстегнула пальчиками свой полосатый из тонкого, почти прозрачного шелка купальника лифчик. Она, сверкая во мраке своими черными, как эта темная звездная холодная ночь переполненными любовными чувствами глазами. Сняла его, полностью, подползая на голой черной от загара спине под меня. И подставляя моим губам свои, полные, вновь нежные с торчащими в мою сторону крупными черными сосками девичьи, загоревшие как уголь, жаждущие мужских ласк груди.
Этот ее женский запах тела. Смешанный с ароматами пальмовых листьев и свежего океанского в этой избушке воздуха. Этот безумный аромат любовной предстоящей этой ночью между нами неуемной и безудержной сумасшедшей сексуальной страсти.
Меня охватил любовный жар, и не было уже ни какого, ночного холода.
Нам было жарко вдвоем от наших обнаженных соединившихся в полной темноте под пальмовыми листьями горячих молодых жаждущих любовных только утех тел. Мы забыли про все на свете в той хижине. Про все, что нас окружает.
Джейн раскинула в стороны свои загоревшие до черноты, изящные по красоте крутыми овалами бедер голые девичьи ноги, сняв перед этим полосатые узкие купальника шелковые плавки. Стащив их по полным ляжкам вниз. По коленкам и сдернув с полных голеней и ступней с красивыми маленькими пальчиками. И раскрыла передо мной, снова свою под волосатым лобком, уже женскую влажную от половых выделений промежность.
— Любимый мой! — она дышала, тяжко и прерывисто желая меня — Люби меня, и не думай ни о чем, только обо мне, о своей крошке Джейн!
Я, отбросив в сторону походную с едой и спиртным сумку. Снял свои единственные, как и тогда на яхте, с себя плавки и проник своим возбужденным торчащим членом в ту ее промежность. И мы занялись любовью, лаская друг друга. Не скрывая своих стонов и криков от любовной взаимной страсти под большими и широкими пальмовыми листьями.
Я прижимал ее к себе. И впитывал ее сладостное тепло загорелого нежного женского молодого тела. Тела молодой красивой до дури моей, теперь сексуальной до безумия сучки. Я остервенело, не помня себя, как неистовый кобель, тискал и терзал ее за загорелые груди своими стиснутыми в судороге челюстей зубами. Она стонала как безумная и ласкала меня, выгибаясь подо мной как кошка, в гибкой спине в тонкой изящной талии. Вцепившись в мои русые, выгоревшие на ярком тропическом солнце моряка волосы, своими стиснутыми в жестокой безумной от любовной оргии хватке девичьими маленькими пальчиками. И выпячивая голый пупком черный от загара живот. И упираясь в мой, Джейн сама, скользя из стороны в сторону широким круглым голым задом, насаживалась на мой торчащий, как стальной стержень детородный орган. Закатив черные красивые свои глаза, Джейн жадно и взахлеб, целовала меня. Прижимая к своей трепещущей от любовного пылкого жара любви груди. Одновременно обхватив вокруг шеи голыми загорелыми до черноты девичьими руками.
Теперь она без какой-либо девичьей скромности и опасения, более раскрепощено с жаждой будущего материнства с неистовым остервенением обезумевшей от любви самки изводила в любви себя.
Вцепившись теми пальчиками обеих своих девичьих рук в мои растрепанные русые, порядком, теперь выгоревшие на жарком тропическом Солнце волосы. Она терзала их безжалостно, схватившись в самом темечке. И дергая из стороны в сторону мою всклокоченную, и растрепанную голову своего безумного от любовных страстей любовника. В состоянии безудержных страстей и сексуального безумства в любовной судороге, закусив свои губы Джейн, стонала и извивалась на моем вонзенном в нее члене, как бешеная змея.
Я снова, вошел внутрь ее. Все глубже, и глубже, проникая торчащим своим детородным членом в чрево раскрытого передо мной как цветок женского влагалища своей разгоряченной любвеобильной любовницы. Но, уже осторожнее, стараясь не причинять боли, кроме удовольствия моей любимой. Вцепившись тоже, своей правой рукой, в длинные смоляного цвета Джейн волосы. Раскинутые вширь по сторонам по пальмовым листьям, как и ее ноги. Пригвоздил силой, запрокинув вверх, сжатыми пальцами в мертвой безумной хватке ее девичью любовницы моей черноволосую головку. Придавливая ее как к постельным подушкам. Сделав опору левой рукой, у ее лежащего среди широких пальмовых листьев миловидного перекошенного от любовной оргии черненького в загаре закатившего в экстазе сладостного любовного безумства черные, как ночь глаза девичьего личика. Сжав судорожно пальцы руки в кулак, я всаживал туда и обратно, без остановки, свой до предела возбужденный мужской торчащий как стальной стержень детородный член все глубже в девичью промежность. Целуя свою Джейн в страждущие поцелуев, девичьи, в сладостном сексуальном стоне отрытые в оскале белоснежных зубов губы. Целуя жадно и жарко в ее нежные смуглые щечки и украшенные колечками золотых сережек, аккуратненькие девичьи ушки. И закатив, так же, как и моя Джейн, свои синие с зеленым оттенком глаза. Кусал своими оскаленными в надрыве сдавленного тяжкого, но восторженного со стоном дыхания зубами, за торчащие черные груди, твердые от возбуждения соски. Переходя в жарких и горячих безумных поцелуях на ее тонкую изящную девичью шею.
Как она стонала! И как стонал от любовной нашей взаимной оргии я!
Когда с остервенением Джейн болезненно, тоже кусала моей груди, торчащие от возбуждения, почерневшие от солнечного загара мужские соски!
Мы были, просто обреченные на любовь!
Помню, как я опять обильно многократно кончил, и кончила она. Прямо здесь на этих пальмовых листьях, хрустящих листвой под нашими бьющимися в соитии друг о друга разгоряченными от любви телами.
Так же, как и на яхте, тогда в нашу первую любовную встречу. Тогда под стук о стенку борта деревянного изголовья и скрип ее постели. В ее девичьей каюте, когда я повредил от неосторожности в неуемной сексуальной страсти по-женски ее мою любимую Джейн. Я не описывал, тогда нашу первую оргию страстной любви. Поскромничал.
Теперь было все иначе. Теперь было все по-другому. Я был осторожен и аккуратен, хотя, также не мог сдерживать свои неуправляемые любвеобильные чувства к своей возлюбленной.
Немного прейдя в себя. И, отдохнув, мы вновь, слились в жаркой страсти не жалея в этой дикой безумной любви друг друга. Занимаясь любовью, мы и не заметили, как устав до изнеможения от взаимных любовных ласк, в жарком мокром скользком поту, источая с разгоряченных обнаженных наших тел в холодном воздухе пар, уснули в этих пальмовых листьях, и как незаметно уже настало новое утро. Утро в этой пальмовой рыбацкой хижине. Мы не знали, сколько время, да это было сейчас и неважно.
Выскочив нагишом их пальмовой рыбацкой хижины, мы, хохоча друг вдогонку за другом, бросились в прибрежные снова волны, смывая в соленой морской воде свой жар и пот ночной любви.
Дэниел, тоже провел ночь с молодой девчонкой. С островитянкой. Он был молод и полон сил. И присмотрел себе, такую, же молодую из местного племени девицу. Он провел с ней всю ночь на нашей яхте. А мы с Джейн только, что вернулись назад довольные проведенной ночью.
Утро было тихое. Даже, прибой, как-то заметно утих. И не было сильно слышно шума волн. Только легкое их шуршание о прибрежный песок.
— Не замерзли? — поинтересовался Дэниел, глядя на нас мокрых все еще от воды у меня и своей сестренки — Ночь была на редкость холодная от ветра с океана.
Он стоял под еще горящими всеми палубными и бортовыми огнями Арабеллы.
— Да нет — произнесла кокетливо ему, играючи, за меня сама Джейн, подымаясь по мостку у деревянной пристани рыбаков на Арабеллу — Но, мы грели друг друга. И нам было даже жарко Дэни.
— Понятно — произнес, улыбаясь, он — Я тоже, не плохо ночь провел.
Он стоял, глядя на нас, взбирающихся на палубу вместе с молодой совсем девчонкой туземкой. Одетой в тряпичное легкое белое платьице. Девчонкой, тоже смуглой и загоревшей, как и моя Джейн.
— Сколько уже время, Дэни? — спросила Джейн.
— Уже все десять утра — ответил Дэниел.
Джейн прошла мимо ее и Дэниела, оценивая искоса своим черным взором полюбившуюся Дэниелу аборигенку.
— Как тебе она, Джейн? — спросил вдруг Дэни у Джейн — А тебе, Володя? — он перевел вопрос и на меня.
Тут Джейн обернулась резко, и сказала — Пойдем милый, не задерживай молодых с расставанием.
Она оценивающе смотрела на молодую такую же, как и сама девицу — Пора принять душ, мы так долго и жарко любили друг друга.
Аборигенка, думаю, ни понимала, ни слова.
— «Ты погляди, какая ты моя, Джейн!» — подумал я, проходя мимо Дэниела и островитянки. И показывая рукой с поднятым пальцем, что все отлично