Джейн была не такая как раньше, как всегда. Сейчас, была какая-то, совсем другая. Какая-то бешеная и неуправляемая. Даже в сексе. Что-то, случилось сегодня с ними обоими. И с Дэниелом и с Джейн. Что-то, вообще со всеми нами, похожее на обреченность или отчаяние. Отчаяние от того, что скоро нам предстоит увидеть или пережить. Отчаяние от нашей размолвки. После того, как я вышел из главной каюты Арабеллы, кляня себя в той несдержанности и срыву, ругая себя за то, что обругал свою в запале нервов мою ненаглядную и любимую Джейн, мы разминулись с ней и разошлись по своим каютам. Я услышал, как она стала успокаивать Дэниела, пока не уснул и вот…
Джейн дико и надсадно застонала. Застонала, так как безумная. Змеей за извивалась под моим голым мужским лежащим на ней телом, выгибаясь на постели вверх своим голым животиком. Прижимая его круглым пупком к моему голому животу, задрав вверх волосатый свой лобок, и раскрытой промежностью, насаживаясь до предела на мой детородный торчащий член.
Она закатила черные как ночь глаза под веки, жарко дыша в мое над ней повисшее лицо. Так же, как тогда в той рыбацкой в кокосовых листьях хижине. Так же, как и тогда, схватив меня за волосы, вдавила лицом в свою полную трепещущую любовью и трепыхающуюся грудь.
— «Что с ней происходило этой ночью?! Джейн! Что с тобой?! Что, моя любовь?!» — думал я, любя ее, молча и без слов сейчас, как и она меня этой ночью среди нависших скалистых берегов незнакомых и мертвых островов. Здесь в пункте нашего конечного путешествия.
Мои мысли все перепутались. Я думал черти, о чем от дикого тихого сексуального безумия, спутавшего все мое сознание. Наша любовь, это какое-то, тихое безумное помешательство. Мы как чокнутые любили, тогда друг друга. Безотчетно и не думая ни о чем, кроме, как только о любви. Я как в тумане навалившейся очередной любовной оргии с силой всаживал свой торчащий член, в чрево раскрывшейся для меня, снова этой ночью промежности Джейн, закатив свои помутненные в помутненном рассудке глаза.
Иногда у меня были всплески прояснения просветленного сознания. И я думал о Дэниеле — «Что сейчас с Дэниелом?!» — думал я — «Спит или нет? Если нет то, что делает в этом месте нашей конечной стоянки? В месте гибели их отца? В месте гибели борта 556?».
Потом, снова уходил в сексуальное умопомешательство. И стонал на всю каюту как безумный от несравненного удовольствия, которым одаривала меня сейчас в очередной раз Джейн.
На океане стояла темная и тихая ночь. Лишь, было слышно шум волн, в раскрытый оконный иллюминатор верхней палубной надстройки, бьющихся о борт Арабеллы.
— Что с тобой! Ты пугаешь меня, любимая! — произнес сквозь стон я, на какое-то время опять прейдя в себя. И целуя свою безутешную в любви Джейн.
— Я же сказала, молчи, и люби меня! — Джейн, произнесла, стеная громко, и остервенело и жестоко, вцепилась зубами в мою грудь, кусая, как бешеная сучка ее в неистовом наслаждении, как словно в последний раз.
Я схватил ее своими, снова пальцами правой руки за распущенные черные как смоль волосы, сжав в своей ладони. И, оторвал ее голову от своей до крови укушенной груди, придавил к подушкам. И впился губами в ее оскаленный зубами в неистовом экстазе рот.
Я позабыл этой ночью все условности и любую осторожность. Как бешеный, теперь я буквально, терзал своей любовью ее на своей постели, кончая многократно, как и она.
Не было места на теле моей любимой Джейн, которое я бы, не искусал и не исцеловал этой ночью.
Наша общая любовная и брачная в моей каюте постель бешено скрипела и стучала о корабельную стену нашей яхты. И только внутренние герметичные переборки заглушали все наши любовные звуки внутри нашей яхты.
Что творилось с нами сейчас?! Что это было?!
Вскоре мы оба натешившись вдоволь любовью, два неустанных и неистовых любовников, уснули как убитые.
Это была последняя наша ночь, ночь нашей любви.
Конец второй серии
3 серияБорт 556
25 июля 2006 года
Было десять утра, и Джейн, раскрыв все оконные иллюминаторы в моей каюте, сделав общее проветривание нашей любовной обители, собрала скомканные и измятые простыни с последствиями нашей ночной любви в большой комок и, выйдя в коридор, бросила в стирку. Она голышом, сбегала в душевую и в свою каюту. И вновь, переоделась в домашний свой легкий шелковый, как тогда, когда первый раз я ее увидел тельного цвета короткий до колен халатик. Собрав, снова в пучок на темечке миленькой девичьей головки, длинные вьющиеся свои растрепанные о мою постель черные как смоль волосы. Заколов их золоченой, снова заколкой.
Она, снова рассыпав кассеты по постели. Включила магнитофон. И, припевая под мелодию «Моtley Crue», из магнитофонной записи, Джейн пританцовывала, вихляя, соблазнительно, вновь предо мной своим полуголыми, почти черными от загара бедрами. Сверкала из-под его коротких пол шелкового домашнего халатика, узкими желтыми от купальника плавками. И своими обворожительными и прелестными голыми девичьими ножками. Мною жадно исцелованными, от самой девичьей промежности до пяток. До черных от загара маленьких девичьих ступней в домашних тапочках.
— Любовь моя — сказал, помню я ей из душа — А, как же, то твое черное вечернее платье? — вдруг вспомнил я, глядя на этот ее шелковый прелестный халатик — Ты его после того раза, помнишь на том атолле. Тогда в тот шторм, больше и не надевала. Вместе с теми туфлями на каблуках на своих прелестных ножках. Ты в нем была особенной!
— Неужели — тихо ответила моя Джейн, делая удивленный вид.
Она, смотрела на меня выразительными в том удивлении черными, как ночь глазами.
— Я из всех своих тряпок долго, тогда выбирала, что надеть. И, вообще, тогда подумала, что это было лишним.
На восьмые сутки нашего совместного в океане любовного проживания, мы уже разговаривали как потенциальные муж и жена.
— Нашла, когда носить вечерние платья. И время и место. Дурой была. Ты же меня так назвал.
Она в упор уставилась на меня черными своими обворожительными, полными любви и одновременно укора женскими глазами.
— Дурой, влюбленной до дури в русского потерпевшего крушение моряка. Нацепила его, прекрасно понимая, что оно не идет мне, к моему, почти от загара черному телу. То, что совсем неуместно в морском походе.
— Напротив! — я, громко, шумя водой, восторженно и восхищенно произнес — Ты была в нем умопомрачительна! Я глаза не мог отвести!
— Я знаю — ответила Джейн довольная моими словами — Ты и так от меня глаз не можешь отвести. Только и пялишься на меня. И не особо, тогда слушаешь Дэниела.
— Любимая, ты моя! — произнес я, и выскочив из душа, снова побритый. И как дикарь, в чем мать родила. Мокрый, повернув ее лицом к себе. Схватив ее за гибкую, тонкую девичью талию. Обняв за пояс того шелкового халатика — Прости же ты меня дурака! — виновато произнес я. Смотря синими своими с зеленью влюбленными на нее глазами. Подымая Джейн на руках перед собой, отрывая от пола.
— Вырвалось у меня в гневе! Прости! Прости за Дэни! — я ей, тогда говорил.
И придавил ее с силой к себе. И она, было, попыталась вырваться из моих мокрых скользких мужских рук, только и произнесла — Намочил меня, всю! Безумец влюбленный!
И прижалась ко мне пышной, своею трепыхающейся, вновь возбужденной для очередных ласк девичьей грудью.
— Люблю я тебя — тихо прошептала она мне на ухо. Жарко дыша носом в мою щеку. Опустив миленькую свою черноволосую головку на мое мужское плечо.
— Люблю и ничего не могу с собой поделать.
И обняла меня за шею, повиснув на девичьих черненьких от загара ручках.
Я прижимал ее к себе. К своему мокрому, почти черному от загара русского моряка телу.
Она продолжила — Я не виню тебя ни в чем, милый мой Володя — произнесла тихо и страстно, глядя на меня Джейн — Я все обдумала с того вечера и поняла, что все было правильно. Дэни, тоже признался мне, что больше виноват перед тобой, чем ты перед ним. Ты правильно сделал, что удерживал его. Он бы точно, тогда утонул.
Я держал свою красавицу Джейн в руках как сумасшедший и одержимый любовью.
— Отпусти меня, любимый — произнесла моя Джейн, тяжело и надрывно уже дыша. Освобождаясь от моего крепкого и цепкого за ее гибкую девичью талию захвата. От моих схвативших ее сильных рук пальцев
— На сегодня, хватит, любимый мой — она произнесла тогда — Хватит.
Джейн, освободившись от моих рук, опустилась на пол.
Она, любуясь мною. Своим, и только ее мужчиной. И пожирая меня черным взглядом своих женских, наполненных безумной любовью глаз, взяла в руки сброшенный ночью на пол прежний свой длинный махровый халат. Джейн вышла из моей каюты. И, пройдя по коридору, постучалась в каюту брата Дэниела.
Я, быстренько надел, плавки, прямо на мокрое тело. Свои штаны и майку. Высунулся, прямо из своей каюты, стоя босиком на пороге. И глядел, любовно на свою очень красивую и любвеобильную морскую подругу.
— Любимая, а как же наш новый вечер наедине. И твое вечернее то платье?!
— Будет время, милый мой, будет тебе и вечер и мое, то вечернее платье — произнесла, на меня обернувшись, и сверкнув любовно, вновь глазками, чмокнув в мою сторону зацелованными своими девичьими губками, произнесла ласково моя Джейн. И толкнула дверь в каюту Дэниела. Дверь из кранного дерева открылась, но Дэни там не было.
Она напугалась, как и я. Надев пляжные свои сланцы, вместе с ней выскочили на палубу Арабеллы.
Дэни снова встал рано. Еще часов не было восьми. И, пока мы, умаявшись до беспамятства любовью, крепко как убитые оба спали. Приняв душ, успел уже позавтракать. И ходил быстро уже, туда сюда по палубе яхты.
Он, был на удивление собран и спокоен на вид.
Он перетягивал оснастку Арабеллы. Менял на новые тросы из металлизированного нейлона и крепления, на которых они держались. Работали, снова оба мотора вхолостую в моторном отсеке в трюме. Заряжая в аккумуляторном герметичном над килем внизу рядом с моторным отсеком, отсеке аккумуляторы.