Она смотрела на меня, и просто, молчала.
Джейн была ранена, ранена, куда-то в спину. И насколько серьезно, я не знал. Я лишь, видел текущую из-под нее ручьем кровь. У меня отказала, тоже левая простреленная навылет автоматной пулей нога. И я, тоже обильно терял кровь, и нечем было перевязать сейчас даже рану. И я не мог уже ничего поделать.
Все произошло совсем не так, как я планировал. Совсем не так. И все, теперь летело кувырком. Джейн была ранена, и ранен я.
Я полз практически на спине, таща за собой на своем теле раненую любимую. Полз, обдирая о палубу из красного дерева свой синий с черными вставками комбинированный простреленный автоматной пулей в левой ноге акваланга прорезиненый гидрокостюм.
Арабеллу закрутило на волнах, из-за оторванных тросов с кливерами в штормовой бурлящей воде. И подставило нарастающим штормовым бушующим волнам боком. Она стала неуправляема. И надо было к ее рулям. И двигательной винтовой с пятилопасными на валах установке.
Надо было запустить двигателя Арабеллы и обрезать мокрые в воде кливера. Но, я был ранен и ранена моя красавица Джейн. И мы не могли встать на ноги, а только ползти спиной к корме нашей круизной поврежденной яхты. Ползти, вот так на спине, теряя силы и свою кровь, текущую по сырой в брызгах волн палубе.
Моя любимая, смотрела на меня в упор. Прижавшись своим облепленным черными мокрыми вьющимися змеями по плечам и спине длинными волосами девичьим черненьким от загара лобиком к моей голове, и смотрела в мои синие смотрящие на нее любящие и сочувствующие любовника глаза. Смотрела угасающим взором смертельно раненой и любящей меня безумно преданной в любви женщины. Тяжело и прерывисто дыша, своим девичьим голым черненьким животиком. И всей трепетной своей она загоревшей до черноты девичьей практически выпавшей из распахнутого своего от верха до пояса, изорванного с оборванным замком легкого прорезиненного гидрокостюма полной. В почти прозрачном тонком и мокром от воды полосатом лифчике от купальника грудью. Джейн прижималась ко мне. Словно в последний уже раз, предчувствуя свою смерть. И желая умереть в моих ее любовника объятиях.
— Мы все исправим Джейн — я помню, сказал ей — Все исправим. И, переживем этот чертов шторм. Нам надо только добраться до рулей любимая моя. Только до рулей — говорил, помню я ей, прекрасно понимая, что это, теперь невозможно.
Я не мог оставить Джейн лежать, вот так на палубе истекающую собственной кровью. Я видел, что не мог помочь, теперь своей любимой. Не мог совершенно ничем. Так как сам не в силах был подняться уже на ноги. Я был, тоже ранен, и терял кровь. Тоже, слабея.
Опять все повторялось как совсем недавно с тем ножевым под водой порезом. И опять с ногой. А нашу яхту так швыряло, что невозможно было это сделать, а только ползти по палубе до самой ее кормы.
У меня заболела, снова раненая и отбитая армейским кованным ботинком этой твари Рэйчел правая нога в довесок еще к раненой пулей левой. И я остановился, совершенно обессиленный, лишь прижимая к себе у края правого борта Джейн. И держась из последних сил руками за бортовое ограждение, я молился не потерять опять сознание. Уже не было никаких сил. И я только и мог держать свою любимую, прижав к себе на штормовой заливаемой водой палубе.
Джейн отключилась и закрыла свои черные как ночь измученные страданиями и любовью глаза. Она теряла кровь и слабела, медленно умирая у меня на руках.
Пуля, толи из пистолета, толи из автомата попала ей в спину. И смертельно ранила мою любимую.
Дело было плохо. Было видно, она умирала. Умирала медленно и мучительно, теряя кровь. И рана была, видимо, смертельной. И нас уже больше часа швыряло по волнам и уносило далеко в открытый океан.
Все получилось не так, как я рассчитывал. Совершенно все совсем не так.
Я спас Джейн из плена. Но, Джейн была смертельно ранена. И я был, тоже ранен, ранен в левую ногу. Навылет с порванными связками и текущей кровью по моему синему гидрокостюму.
Я не мог, даже, теперь встать, при всем желании на нее. Да, еще при таком, теперь шторме. Нас буквально накрывало ревущими на океанском ветру волнами. Сверху, откуда-то с черных небес, летела вода проливного дождя.
Мы были полностью в воде. И захлебывались ей. Мало того, теперь обе ноги меня не слушались. И я уже, просто лежал на палубе ослабленный потерей крови, со своей любимой, схватившись немеющими и замерзающими от холодной штормовой воды пальцами за леерое ограждение левого борта левой рукой. И удерживая Джейн правой лежащую прямо спиной на мне. На моей мужской груди.
Обе ноги меня не слушались и безвольно лежали, как и ноги Джейн на палубе нашей яхты. Мы, лишь прижавшись, плотно друг к другу, держались друг за друга. И пытались выжить в этой кошмарной бушующей стихии. В своих только потрепанных о деревянную выщербленную бушующими волнами и разбитую силой воды из красного дерева палубу Арабеллы прорезиненных гидрокостюмах. Ударяясь постоянно обо всю болтающуюся, и оторванную вместе с нами оснастку нашей погибающей в штормовых волнах яхты.
Где-то на линии горизонта пробились первые лучики солнца. В прорыве над самым горизонтом. Несмотря на непрекращающийся дождь, стало быстро светать. Очень медленно, разгоняя страшную штормовую затянувшуюся ночь. Сколько было времени, я не знаю.
Я не мог теперь посмотреть на часы. Моя уже порядком застывшая от холодной воды рука, сжатая пальцами в кулак, казалось, срослась с бортовым ограждением Арабеллы. И не отпускала то леерное бортовое ограждение нашей тонущей Арабеллы. И я боялся уплыть с палубы в океан вместе с любимой.
Я, вцепившись как утопающий в единственное свое, теперь спасение, за леерное левого борта нашей Арабеллы бортовое ограждение. Держал нас обоих на качающейся из стороны в сторону бушующих штормовых волнах палубе. На скользкой от текущей ручьями нашей крови. Теперь, между леерным ограждения бортом. И каютной иллюминаторной верхней на палубе надстройкой. Прямо, посередине этого борта. Так и не доползших до раскрытого ударами волн дверного из красного дерева дверей трюмного коридора и входа. Вовнутрь, каютного с узким длинным коридором трюма. Лежащих, практически друг на друге на палубе погибающего своего заливаемого волнами круизного поврежденного судна.
Оторванные кливера, словно, водили за нос, и упорно разворачивал бортом яхту против волны. И Арабелла, просто медленно, но верно, тонула в океане. И мы были обречены. И я, и моя красавица любовница Джейн. Мы, просто тонули вместе с нашей Арабеллой. И уже смирились со своей участью.
Не знаю, сколько было времени, но было точно утро. И я уже не думал ни о шторме, ни о времени. Я, вообще, тогда, только думал — «Умереть так вместе. Вместе со своей любимой» — думал я и целовал ее. И не мог насладиться ее холодеющими от потери крови и океанской в брызгах воды полненьким губками. Губками, так целовавшими меня, тогда ночами напролет. Губками, горячими от моих поцелуев.
Джейн, тоже целовала меня, но уже не так, как могла бы целовать раньше. Как-то слабо и уже не по живому. Она умирала. То, приходя в себя, то теряя сознание. И ее лихорадило от холода и конвульсий. Она постоянно теряла сознание, и я делал все, чтобы привести ее в чувство.
Правой рукой я держал ее за гибкую тонкую талию. В распахнутом настежь изорванном на ее черненьком от загара молодом истерзанном девичьем теле гидрокостюме. Прижимал, как только мог раскрытой ладонью руки. И запястьем свою любимую женщину к своему лежащему в синем изорванном, теперь, тоже акваланга гидрокостюме с простреленной насквозь пулей левой ногой. К своему мужскому ослабевшему, тоже от потери крови телу.
Было дико холодно в бушующей океанской воде. Под несмолкающим разрывающим все диким штормовым ветром и проливным дождем, я увидел одинокого парящего над самой кромкой волн альбатроса. И не спускал с него глаз. Альбатрос громко кричал, будто провожая нас.
— «Неужели конец?» думал я — «Вот так, и именно здесь? Вот здесь, Владимир Ивашов, матрос русского торгового флота. Здесь посреди океана. И этот одинокий, как и я, залетевший так далеко в штормовой океан альбатрос, последнее в жизни, что я увижу. Увижу рядом со своей любимой, погибающей в океане, как и я Джейн».
Мы истекали своей собственной кровью. И ничего не могли сделать.
Джейн была ранена в спину. Куда, я так точно и не знал. Но, видимо, очень серьезно. И ее красная, теплая моей ненаглядной любовницы кровь, текла по палубе из-под любимой. Прямо, из-под ее прислоненной гибкой ко мне узкой спины, и широкой женской попки. Текла между ее раскинутых в стороны, крутых в плотно облегающем ее ляжки бедра полненьких красивых девичьих ножек. Текла между раскинутых в стороны полненьких голеней и икр. Оголенных, почти черных от плотного ровного загара маленьких с дивными красивыми пальчиками любимой женских ступней, из изодранного рваного ее легкого гидрокостюма.
Распахнутого до самого ее пояса со стороны обрызганной ее с разбитого и отекшего о т побоев миленького девичьего личика каплями крови. С порванным замком. Обнажая ее почти целиком в полосатом узком купальном лифчике женскую тяжело дышащую прерывисто мокрую от соленой воды грудь. Грудь с выделяющимися торчащими через намокшую ткань лифчика сосочками. Она прерывисто содрогалась и конвульчсивно дергалась.
А Джейн смотрела на меня пристально. Смотрела своими черными как у цыганки бездонными любовницы глазами. На отекшем избитом в синяках девичьем лице. Глазами обреченными и наполненными преданной любви и печали. Она смотрела в мои синие глаза, так ею любимые русского моряка глаза. И я понимал, что теряю самое ценное в своей беспутной жизни. Теряю то, что уже не будет никогда. И я считал, что лучше смерть с любимой. Пусть, даже посреди Тихого океана. Чем дальнейшая вот такая моя никому не нужная, никчемная бесполезная и забытая всеми вокруг жизнь.
Уткнувшись мне личиком в шею, Джейн смотрела на меня. Джейн смотрела на меня и вдруг закрыла глаза.
— Джейн! Джейн! — помню, прокричал я сквозь ураган и шум бушующих штормовых волн — Миленькая моя! Держись за меня! Не отпускай рук, любимая! Открой свои глазки, миленькая моя девочка! Смотри на меня! Держись за меня!