Суетный город, выстроенный на внутренней поверхности огромного искусственного шара по принципу сферы Дайсона. Правда, роль звезды здесь исполнял большой шарообразный светильник в центре, имитировавший солнце. Масштабы сооружения могли сразить наповал любого, кто никогда не бывал в подобных местах. Это действительно был город, притом не маленький, зрелище горизонта, плавно поднимающегося и, наконец, встающего стеной, слегка шокировало. Вопреки расхожему мнению, высотных зданий здесь нет. Максимум три этажа. Гравикристаллы недёшевы, да и радиус действия у них не сказать, чтобы велик. Как раз на трёхэтажный дом хватит. Выше домов проходили ветки монорельса, где пассажиры в условиях половинной гравитации – это позволяло экономить энергию – обязательно пристёгивались ремнями безопасности к креслам. Ещё выше, куда уже почти не добивали установки искусственной гравитации, проходили грузовые трассы. Искусственное «солнце» болталось аккурат в центре сферы, в полной невесомости. Внутри него находился небольшой реактор, установки, позволяющие плавно менять освещение в зависимости от местного времени, контроллеры положения и маленькие двигатели для постоянной коррекции оного. Говорят, поначалу «солнце» было укреплено на шести гигантских тросах, но после аварийного обрыва одного из них конструкцию изменили.
Город встретил меня не только извечной человеческой суетой, хотя не все встреченные мной были людьми. Это был научный и торговый центр. Здесь сообщали об открытиях и заключали сделки, через город проходила масса грузов. Гражданские причалы никогда не пустовали, и я начал понимать, почему большую часть военных кораблей среднего класса, к коим относился и «Арго», засовывали в доки. Чтобы штатские не глазели лишний раз на то, о чём им знать не полагается. Людей в военной форме, кстати, здесь тоже хватало. Экипажи кораблей, не находившихся в штатных рейдах, отдыхали как умели. Сновали в разношерстной толпе ребятишки на роликах и самокатах, ездили по дорожкам немногочисленные велосипедисты – те, кто предпочитал двухколёсный транспорт монорельсу. С одним таким – средних лет китайцем в деловом костюме и ослепительно белой рубашке, сколотой у воротника вычурной серебряной булавкой вместо старомодного галстука – я чуть было не столкнулся. Китаец, в ответ на мои извинения, недовольно высказался по поводу летунов, позабывших, как вести себя среди людей, и уехал по своим делам, а я остался на перекрёстке у намеченной как место встречи станции монорельса дурак дураком. В самом деле, позабыл. Не грех и вспомнить поскорее.
Ощущение взгляда в спину, в отличие от прочих чувств, вернулось ко мне… оглушительно. Более подходящего слова я не нашёл. Помню, в лётной академии старался усаживаться на последние ряды в аудитории именно потому, что уставал от постоянных взглядов сзади. Да и терпеть не мог, когда у меня пытались списывать. А сейчас кто-то буквально поедал мою особу глазами. Мгновенно обернувшись, я отыскал в толпе того, кто на меня смотрел.
Серёжка.
Я помнил его двенадцатилетним хулиганистым пацанёнком, а сейчас вижу здорово вытянувшегося парня, до боли похожего на меня самого в том же возрасте.
У меня в буквальном смысле слова земля начала уходить из-под ног: кажется, глюкнул блок ориентации в пространстве.
Здесь было полно народу, но я не замечал никого, кроме сына. Похоже, что и он не видел никого, кроме меня. У него и взгляд был… Затрудняюсь сказать, какой. Взрослый, наверное. Слишком взрослый для четырнадцати с хвостиком лет.
Мы и обнялись, не как папаша с ребёнком, а как взрослые отец и сын. А затем посмотрели друг другу в глаза.
– Привет, па, – голос у сына был подозрительно глуховат.
– Привет, Серёжик, – мой, кстати, тоже не лучше. И… роботы ведь не плачут, не так ли?
– Я маме… текстовочку бросил, – сказал он. – Она на дежурстве. Как освободится, прочитает… А ты теперь весь такой… железный, да?
У него голос ломается. Возраст… Только сейчас я сообразил, что под голограммой у меня металлокомпозитный «скелет», и сын не мог его не почувствовать.
– Да, малыш, я теперь… такой, – надеюсь, моя усмешка вышла не слишком виноватой. – Есть где присесть, поговорить?
– Пойдём в парк.
Вот эта маленькая аллейка, засаженная деревцами и кустами – парк? Хотя да: большие экозоны на такой станции не разместишь, неэффективно. Зато можно отделять кварталы такими вот сквериками. С дорожками, вымощенными пластиковыми, под древний кирпич, плитками, статуэтками, скамеечками и непременными мамами-бабушками, выгуливающими совсем крохотных малышей. В этом мини-парке даже фонтанчик имелся. Единственное отличие от земного сквера – отсутствие птиц и наличие неприметных столбиков климат-контроля. Рабочий день ещё не окончен, и потому не было большой проблемой найти пустую скамеечку.
На борту «Арго» я долго размышлял, с чего начать разговор с сыном. Напридумывал кучу фраз, навоображал разговор в лицах… а потом взял и стёр всю эту дребедень.
– Когда дед рассказал вам? – негромко спросил я, проводив взглядом почтенную старушку, катившую перед собой коляску с внуком. Или с правнуком.
– После того, как нас перевели сюда, – сказал Серёжа. – Собрал всех и сказал: так и так, Миша… то есть ты, жив, но в компьютере. Бабушке аж плохо стало, я за её лекарством в комнату бегал. Она потом требовала, чтобы мы звонили на твой корабль, хотела говорить с тобой. Дедушка её еле успокоил.
– А ты? Не разочаровался?
– Па, не говори глупости, – совершенно серьёзно сказал мой четырнадцатилетний сын. – Знаешь, как я обрадовался? Только дедушка взял со всех слово, что мы никому… говорит, ты засекреченный. Тяжело это – молчать. Но всё равно я обрадовался. Ты живой, это главное. А в каком виде – мне, если честно, пофиг.
– Да уж, не каждый может похвастать отцом-компьютером, – рассмеялся я – и это был смех облегчения. Какой камень с души… – Но учти, гонять игрухи на моём ядре не дам. Мне Тома за глаза хватает, тот ещё геймер.
– Что, дядя Том до сих пор с тобой летает? – улыбнулся Серёжка. – А дядя Радик?
– Радик погиб, – воспоминания о друге, которого уже не вернуть, отозвалось глухой болью. – Тогда, на «Меркурии».
– Извини.
Неожиданно возникшую паузу заполнила стайка школьников обоего пола – ровесников моего пацана. У одного из них на хиповатом браслете громко играла минусовка популярной молодёжной песенки, и компания не слишком стройным хором весело голосила под неё. Некоторые даже пританцовывали, не обращая внимания на осуждающие взгляды бабулек. Дома их ждут уроки, и до вечера ещё надо дожить, не помирая от скуки. Потому путь от школы до станции монорельса подростки старались скрасить любым доступным способом. Я уловил взгляды, брошенные двумя или тремя мальчишками на моего сына. Взгляды были завистливыми: наше сходство бросалось в глаза, а иметь родственника в чине капитана космофлота – это круто. Наконец развесёлая компания втянулась в круглое прозрачное здание – лифт монорельса – и в парке снова воцарилось благочиние.
– А мама? Как она?
– Мама… – мне не понравилось то, как тяжело вздохнул и отвёл взгляд Серёжка. – Сложно сказать. Она сидела так, неподвижно. А потом пошла в свою комнату и ревела, как девчонка… Не знаю, па. По-моему, она испугалась.
С одной стороны, испуг Инны можно понять: покойник воскрес. Но с другой… Почему-то в глубине моей бессмертной души возник ледяной комок. Честно говоря, я тоже боялся.
Подозреваю, что разговор с женой будет тяжёлым. Мы с ней оба изменились за это время, и в какую сторону, ещё неизвестно.
…Угощение, вино, радость встречи…
Я опять раздвоился. Впрочем, теперь это моё привычное состояние.
Одна часть меня, как ни в чём не бывало, участвовала в семейном застолье, почти как в старые добрые времена. Разве что снедь и выпивку мог только нюхать. Другая – ощущала пустоту. Будто стоишь на краю пропасти, и всего один шаг отделяет от полёта вниз.
Страх в её глазах. Хорошо скрываемый, подспудный, давящий страх.
Инна слишком умна, чтобы показывать его или устраивать истерики, но меня это не обманет. Она боится.
И боится она – меня.
Наверное, её бы не остановило ни то, что я не человек, ни то, что, говоря условно, могу с ней теперь только дружить. Но в её глазах я увидел своё отражение. То, чем я стал в действительности.
Я больше не тот, кого Инна любила все эти годы. Тот Михаил Кошкин умер два с половиной года назад. Она похоронила и оплакала его. Вместо того, похороненного и оплаканного, внезапно возник из небытия чокнутый компьютер с раздутым самомнением и плохо залеченной социопатией. Я могу быть непредсказуемо опасен, и Инна это чувствует. Спасибо хоть на том, что не пытается «уберечь» Серёжку от общения с таким отцом.
Мама.
У неё всегда было неважное здоровье, какие-то проблемы с наследственностью из-за проживания предков в зоне экологического бедствия. Отец всю жизнь берёг её от сильных переживаний, но от всего на свете уберечь невозможно.
Маме было всё равно, из чего я теперь сделан. На то она и мама, чтобы любить своих детей без всяких условий, такими, какие они есть. Она была счастлива уже потому, что я был рядом.
Отец… Ну, здесь и так всё ясно.
Брат, Валька. Сколько себя помню, всегда был высокомерным и честолюбивым. Зато и требования к самому себе предъявлял запредельные. Потому он полкан, а я всего лишь капитан. Но даже у него подозрительно блестели глаза, когда мы увиделись… лично.
О Серёжике и речи нет. С сыном мне крупно повезло.
Говорят, бывает на свете и такая любовь, которую не может разрушить ничто. В истории моей семьи она не редкость. Но мне, видимо, не так повезло, как моим прадедам и прабабкам. Мы с Инной стали друг другу чужими.
Не заслужил другого, наверное.
Что ж, придётся жить с этим дальше.
Пусть Инна строит свою жизнь так, как пожелает, я избавлю её от страха, который она испытывает передо мной. Не мы первые, не мы последние. Но, чёрт возьми, почему не повезло именно нам? Может, мы ошибались изначально, приняв друг друга за тех, кого ждали на самом деле?