Цифра ошеломляла.
Два с лишним миллиона лет – это почти одна сотая полного оборота Галактики вокруг своей оси. Это возраст человечества как разумной системы, изменяющей окружающий мир, если считать от первого каменного рубила, вытесанного руками нашего далёкого предка из рода хомо хабилис. В известном нам секторе космоса попросту нет существа древнее этого гигантского корабля: писатель-фантаст Ефремов был прав, столько не позволяют жить законы термодинамики. Тем не менее чужак был жив. Наверное, потому, что программа самовосстановления у него ещё работала, не давая загнуться основным узлам. Вот с разумом беда. Разум не выдержал испытания бессмертием.
И тут до меня, дурака, наконец дошла мысль, от которой стало по-настоящему страшно.
Это – моё возможное будущее? Квантовые кластеры практически вечны, если их целенаправленно не разрушить. Так неужели и я однажды превращусь в одинокого маразматика, пережившего всех своих сородичей? В последнего человека планеты Земля?
Смерти все боятся, таков закон природы. Но я видел перед глазами то, что хуже смерти, и впервые с необычайной ясностью осознал мудрость Всевышнего, положившего предел всему, что имеет начало. Малый или большой, неважно. Тогда становится понятен смысл самой жизни – успеть в отведенный ей промежуток времени исполнить своё предназначение. Сделать мир хоть капельку лучше, познать ещё одну частицу бесконечности… и передать эстафетную палочку тем, кто пойдёт дальше. Наверное, только осознание конечности жизни не даёт нам загнить. Я не могу это знать наверняка, я всего лишь предполагаю.
Говорят, были люди и не люди, мечтавшие о вечной жизни. В древности случались особи, купавшиеся в крови убитых детей или принимавшие препараты, изготовленные из младенцев. Иногда их судили, и до нас дошли материалы этих дел. В двадцатом веке соответствующе «прославились» нацисты. В двадцать первом всплыли персонажи, продлевавшие себе жизнь пересадкой молодых органов, причём способы добычи «материала», судя по сохранившейся документации, были самые бесчеловечные. Ради органа для одного сверхбогатого упыря в какой-нибудь бедной или охваченной войной стране могли перебить и выпотрошить сотни людей, чтобы найти подходящую по биохимии «запчасть». Не заморачивались даже анализами. Просто тупо валили и вспарывали сотни человек, отправляя за океан самолёты с медицинскими контейнерами. Авось что-то одно подойдёт… Даже не ради вечности – ради пары лишних лет. В моей голове это не умещалось. Но даже если предположить, что медицина найдёт гуманный и эффективный способ бесконечно продлять жизнь, не уверен, что это пойдёт на пользу человечеству. Какой смысл что-то менять в окружающем мире, если не меняешься сам? Какой смысл заводить семью, рожать детей, таких же бессмертных, как и ты? Бессмертие нужно лишь тем, кто ставит перед собой и решает задачи протяжённостью в тысячелетия, не меньше. Мы для этого попросту не доросли.
Не знаю, о чём подумали остальные, но ход их мыслей был, наверное, в том же направлении.
Два миллиона лет. А поговорить не о чем.
Чужак всё забыл, помня только отдельные яркие моменты своей далёкой молодости. Он копил знания, чтобы под конец всё забыть…
И смысл тогда в долгой жизни, если нечему научить других?
– Может быть, я покажусь странным, но древние китайцы были правы, – вздохнул Щербаков, собирая свой нехитрый рюкзачок. – Вы знаете, Михаил, что по их кодексу ответственность перед законом наступала с десяти лет и прекращалась после восьмидесяти?
– Не знал, – ответил я. Мы, как и накаркал Том, снова завершили миссию досрочно, и экипаж готовился к высадке на станцию.
– Они считали, что со старого маразматика спросу никакого, – Виктор Петрович невесело усмехнулся. – Видимо, имели веский повод так считать… Наша медицина за последние полвека так продвинулась, что восемьдесят для нас – только начало старости. Но для этого нужно следить за здоровьем с детства и стараться не встревать в передряги. Я же, к сожалению, не делал ни того, ни другого.
– В вашей анкете есть упоминание об участии в хебеарской войне, но не сказано, в какой роли, – я старался быть как можно более деликатным, но всё равно, кажется, наступил на больную мозоль.
– Роли… – усмешка Щербакова стала горькой. Он застегнул аккуратно уложенный рюкзачок и задумчиво положил на него обе ладони. – Вы не поверите, но я был командиром десантного взвода. Абордажником. Мы первыми оказывались на борту вражеского корабля. Насмотрелись, как вы понимаете, всякого, в особенности, когда приходилось захватывать их конвои с пленными. В тот день, когда объявили об окончании войны, я напился, как… как свинья. Проспавшись, написал заявление на демобилизацию и поклялся, что отныне не возьму в руки ничего опаснее вилки. Что ж, до сих пор клятву ни разу не нарушил. Хотя отменным здоровьем теперь похвастать не могу: стрессы, ранения, отравления… Ну, да ладно, молодой человек, – он деланно улыбнулся, резко меняя тему. – Я вас утомил своими стариковскими воспоминаниями. Как там ваш большой друг?
– По сравнению с ним вы – молчаливый ангел, – хихикнул я. – Когда не спит, грузит меня нотациями, устаревшими ещё во времена становления ашельской культуры[6]. Потом забывает, что говорил, и начинает сначала. Странно, что он вообще согласился идти со мной. Должно быть, счёл интересным общение с такими забавными существами, как мы.
– Скорее всего, он решил, что нашёл собратьев. Примите мой совет, Михаил: не разубеждайте старика. Во-первых, вы его огорчите, а во-вторых…
– Он забудет, – в моём голосе прорезалась нотка грусти.
– Он забудет, – подтвердил Щербаков. – Ну, что ж, я готов на выход. Скоро откроете люки?
– Дождусь команды от диспетчера и открою, – ответил я. – Мне тоже не терпится повидать своих.
Андроида я давно активировал и загрузил своей псевдоличностью. Все идут в отгулы, а я что, рыжий? Сдам дела, и к своим.
Когда открылись люки, стал свидетелем исторического события – Том и Ник пожали друг другу руки. Больной кофеман и такой же кофе-хэйтер. Договорились, наконец. Ну, и слава богу.
Нас, что меня сразу неприятно удивило, встречал полковник Лемешев собственной персоной. Протокольно поприветствовав экипаж, он выразил надежду, что ребята смогут хорошо отдохнуть в кругу своих семей, и сразу же, едва мы с ним остались у трапа один на один, вперился в меня пробирающим до металлокомпозитного скелета взглядом.
Где-то в глубине души возник и начал разрастаться ледяной ком нехорошего предчувствия.
– Что-то случилось? – едва слышно спросил я, хотя нас некому было подслушивать.
– Случилось, – так же негромко ответил полковник. – Вас не затруднит, товарищ капитан, если мы на полчасика поднимемся на борт?
Было бы сердце – я бы получил не инфаркт, так приступ аритмии. Но и компьютеру от таких слов тоже становится не по себе.
Мир вашему дому
Совесть и долг.
Оказывается, они могут быть антагонистами. Я не знал. До сих пор не знал.
Наверное, поэтому не прошёл даже первичный отбор, когда спецы из СБ негласно подбирали кандидатуры для своей службы. У меня слишком сильны моральные ограничители, исполнять долг любой ценой я могу только тогда, когда всю цену плачу сам, не забираясь в чужой карман.
Но когда на кону миллиарды жизней…
– Морган исчез.
– Как – исчез?
– Очень просто. Вышел из дому, но до института не доехал. Его канал связи блокирован, коммуникатор отключён или находится вне Земли.
– Простите, он что, пропал на Земле?
– Вот. Теперь и до вас дошёл трагизм ситуации. Именно на Земле. И единственные, у кого имеется служба безопасности, не уступающая нам по возможностям, это…
– Военные. Контрразведка.
– Именно. Только их и наши транспорты могут покидать Землю без обязательного досмотра и ДНК-идентификации экипажа. За наши я ручаюсь. За вояк – нет.
Мой ответ был предельно краток, и был из разряда «не при дамах», но дам здесь не присутствовало даже виртуально. Я отсёк все каналы связи со станцией, мотивируя дежурной передачей дел начальству.
– По вашей наводке мы взяли под наблюдение того любопытного диспетчера, – ещё мрачнее проговорил полковник. – Выяснились удивительные вещи. В подробности не вдаюсь, долго рассказывать. Просто знайте, что у них глаза и уши по крайней мере в трёх диспетчерских бригадах из восьми… Михаил, – он вдруг, понизив голос, заговорил совсем не протокольным тоном, – я должен вас предупредить. Нам стало известно, почему на вас охотятся. Нормальным людям такое и в голову не придёт, но мы-то имеем дело с опасными параноиками, одержимыми идеей-фикс. Всевластие и физическое бессмертие – единственное, что интересует их по-настоящему. С властью-то всё понятно, а насчёт бессмертия у них какие-то фантазии относительно вас.
– Они хотят заделаться кибербожествами, что ли?
– К сожалению, они, помимо своих фантазий, ещё и неплохо вооружены.
– Откуда сведения?
– Оттуда, – криво усмехнулся полковник, подивившись, должно быть, такому дилетантскому вопросу. – Мы нашли их базу. Наверное, вас не удивит, если я скажу, что она расположена в хебеарском секторе.
– Рыбак рыбака видит издалека, – хмыкнул я.
– Верно. Но хебеары – это хебеары. Они чужие. А эти, рассуждая и действуя, как хебеары, внешне выглядят людьми. Им проще подобрать ключик к нашим душам. Мы подсознательно доверяем тем, кто на нас похож и говорит на одном с нами языке… Подготовка к военному перевороту на Земле идёт полным ходом, Михаил, – добавил он. – Они форсируют события, идя на риск засветки своих связей «наверху». Мы… не успеваем. Предательство затронуло слишком высокие круги правительства и генштаба, есть подозрения и насчёт некоторых наших людей. Мы вынуждены работать, секретясь от всех, даже от своих коллег из других отделов. Мы не имеем права ускорять работу за счёт уменьшения секретности, и в этом-то вся проблема.