— Арбитр! Прекратить костоломку! — раздался звонкий от волнения голос Коверзнева.
И сразу галёрка обрушила на судью свой протест.
Снова в стойке. Какое счастье ходить так, а не лежать на ковре. Только бы он больше не ломал руку.
Опять щипок. Ещё. Что же это, куда смотрит арбитр? Разве кто мог подумать, что небритым подбородком можно сделать рану? Да перестань же бередить её — тут же одно сплошное мясо! Господин арбитр!
Ага! Стал смотреть! Это, видно, Валерьян Палыч. Он. За судейским столиком. И откуда-то слышен голос Ефима Николаевича. Над галёркой взлетают зелёные фуражки — это студенты. Картузы. Это фабричные... Ох, опять щипок! — «Да что же это, господин арбитр!» — Нет, это не мой голос. Эго голос Валерьяна Палыча. Ну да, он за столиком. И купец в поддёвке, который поставил на меня деньги. За столиком... Царапает — всеми ногтями по спине провёл... Ага! Остановили! Позвали к столику, что-то выговаривают ему... Пусть, пусть поразводит руками, а я отдохну... Ага, предупреждение!.. Сразу стало легче. Так. Сейчас мы попробуем приём.
— Давай, Сарафанников! Давай!
Ага! Хотят моей победы! Хорошо! Раз! Так его! Нет, братуша, шалишь! Ничего, ничего, походим с тобой, ты только не щиплись. Так! Нет, это ты брось — и мы не лыком шиты, знаем. Ефим Николаевич нам показывал этот приём. То-то... Ох, что это?!
Корда поймал его на передний пояс, резко приподнял над ковром и швырнул.
— Двойной нельсон! — прокричал арбитр.— Разрешается держать три минуты!
Корда подсунул под мышки руки, навалился всей тушей, ломал Никите шею.
— Сарафанников, держись!—закричал кто-то.
— Никита! Никита! Никита!
Снова в стойке... Нет, брат, ничего не выйдет! Ты силён, но и я недаром в мосте пудовые гири поднимал... Раз! Ну, что? Снова стоим? Кто был прав? А?
— Ложись... Я и не таких побеждал... Самого Иеса Педерсена... Ложись...— змеёй вползает в уши шёпот.
Что-то ты меня много уговариваешь. А ты вот возьми да положи. Что — выкусил? Ишь, какой барон нашёлся. Мы и не с такими на пристанях боролись. С крючниками, почище тебя. А ну!...
Обхватив Корду за пояс, Никита оторвал его от ковра. И, как они и предполагали с Ефимом Николаевичем, Корда, рассчитывая на свои десять пудов, постарался в этот момент накрыть Никиту, а Никита отпустил его, словно отказался от приёма, и когда Корда, не разгадав обмана, начал менять положение ног, чтобы стать на ковёр, Никита продолжил приём и бросил его на лопатки.
Огромная потная белая туша лежала несколько секунд неподвижно.
Потом Корда неуклюже поднялся и боком, нагнув бычью шею, озверев, пошёл на Никиту.
Но между ними уже стоял арбитр.
Под злым взглядом хозяина Корда отступил и, повернувшись, зашагал с манежа. И те, для кого он ещё час назад был кумиром, безжалостно его освистали.
Кто-то обнимал Никиту, целовал, поздравлял. Неистовствовала галёрка.
А он, уйдя в уборную, долго сидел там не шевелясь, держа в руках одежду. В тусклом исцарапанном зеркале виднелись его плечи в кровоподтёках и синяках, словно он был освежёван.
Больно было шевелиться.
Пахло пылью. Далеко, над головой, раздавался гул голосов. Тоненько жужжала муха.
За стеной перед кем-то оправдывался Корда.
Никита усмехнулся: «Что, брат? Сбили с тебя спесь? Не будешь в чужом городе как хозяин стоять... в цилиндре? То-то!»
Вбежал Коверзнев. Всплёскивая руками, воскликнул:
— Ох, что он сделал с тобой! Ну, ничего,— голос Коверзнева спустился до шёпота: — Сейчас, не предполагая того... за тебя... отомстят... Я узнал: его переедет автомобиль... Даст немножко вкось, и Корда с полгода... бороться... не сможет...
— Как переедет? — встрепенулся Никита.
— По договорённости...— прошептал Коверзнев.— Он кому- то... испортил дело... из-за него арбитр... потерял чуть ли не... два десятка тысяч...
Никита вскочил, воскликнув:
— Так его надо предупредить!
— Тише! Он рядом. Услышит.
Никита оттолкнул Коверзнева; пошатываясь, словно пьяный, пошёл к двери.
— Никита! Ты с ума сошёл?! Он тебя так изуродовал... Никогда не забывай о своих врагах!.. «Царь, помни про афинян!..» Персидский царь Дарий после поражения от афинян приказал своим слугам каждый день повторять: «Царь! Помни про афинян!»— говорил Коверзнев, топчась в дверях, дёргая Никиту за руки.
— Да что вы, Валерьян Палыч? Тут дело о жизни человека идёт, а вы о каком-то персидском царе...
— Никита!
— Ну что?
Коверзнев посмотрел на него восторженными глазами, воскликнул:
— А широкая у тебя душа, Никита!.. И будут тебя любить за это люди!
— Пустите!
Никита отстранил Коверзнева, вышел в коридор, толкнул дощатую дверь.
— Слушайте! Вы! — сказал он, устало упёршись руками в косяки. «До чего дошли люди: завтра по живому человеку автомобиль проедет».— Так вот — вы не ложитесь. Вас хотят задавить.
Корда порывисто шагнул к нему. Трусливо оглядываясь, словно его должны были сзади ударить, спросил:
— Вы... узнали?
— Да.
— Это есть... правда?
— Дурак, я тебе говорю, а ты...
— А если это есть обман?.. Шантаж?..
Корда приблизил лицо вплотную к нему, отчего Никиту передёрнуло, словно он прикоснулся к чему-то омерзительному; он толкнул борца в потное мягкое плечо:
— Я же тебе говорю!
— Это правда, а не шантаж!—поддержал Никиту появившийся в дверях Коверзнев.
Тогда Корда засуетился, полез во внутренний карман, стал рыться в нём, выронил гребень, коробку папирос. Прямо горстью достал пачку ассигнаций, сунул Никите:
— Берите. Я имею вам сделать благодарность...
Никита стукнул его по руке:
— Ты что?! Сначала щипать, потом — деньги? Откупиться хочешь?
— О, молодой русский борец, я знаю...— заговорил Корда, ползая по полу и собирая кредитные билеты.
Повернувшись к нему спиной, Никита спросил у Коверзнева:
— А где Ефим Николаевич?
— Да его же не пустили за кулисы... Он ждёт...— Коверзнев ткнул пальцем в потолок.
Никита наклонил голову, покачнувшись, вышел из уборной.
Корда перевёл растерянный взгляд на Коверзнева, протянул ему деньги:
— Передайте ему... Он юн и есть глюп...
Коверзнев откровенно рассмеялся ему в лицо:
— Он не глуп. Он умнее нас с вами,— и, наклонившись, подобрал коробку турецких папирос, попросил:— Вот что, отдайте на память. Не ему (он не возьмёт), а его учителю. Тренеру. Верзилину. Ефиму Верзилину.
— Верзилину?
— Да, Верзилину,— говорил Коверзнев, засовывая папиросы в нагрудный карман бархатной куртки,— Верзилину. Вот, смотрите,— он достал блокнот, открыл его и прочитал: «Бенефис Ефима Верзилина». Вот что будет завтра в газетах. Вы думали, бенефис Корды? Или бенефис Сарафанникова? Нет, бенефис Верзилина... Э, да что там! Вам не понять!
Он махнул рукой, надвинул шляпу на глаза и вышел.
Прошёл мимо Никитиной раздевалки, потом вернулся. Никита с перекошенным от боли лицом стоял у тусклого зеркала, пытался дотянуться руками до шеи — застегнуть галстук-пластрон. Руки падали как плети.
Увидев в зеркале отражение Коверзнева, он объяснил с виноватой улыбкой:
— Вот... устал...
— Я снимаю перед тобой шляпу,— сказал торжественно Коверзнев, склоняя голову.
Он помог Никите одеться, и они вышли из мрачной, пахнущей пылью раздевалки. В конце коридора горел яркий свет. На его фоне они увидели фигуру Верзилина. Ефим Николаевич шёл, заглядывая в каждую дверь,— разыскивая их.
23
Никита Сарафанников победил чемпиона мира. Эту весть возбуждённо обсуждали все любители французской борьбы. Журнал со статьёй Коверзнева о восходящей спортивной звезде расхватали в несколько часов. Однако в статье почти ничего не говорилось о Никите — она была дифирамбом учителю молодого борца Ефиму Верзилину. Из статьи явствовало одно: Никита— ученик знаменитого Верзилина, а раз его ученик, значит будет неподкупен. Поэтому в цирке Чинизелли предстояла честная борьба. Билеты на чемпионат брались с бою. По вечерам над цирком стоял гул. Его слышно было на Литейном и даже Невском. Сарафанников оправдывал надежды публики. Газеты с отчётами о чемпионате передавались из рук в руки. Читали вслух, захлёбываясь:
«1-й день. Четвёртая пара была сплошным триумфом Никиты Сарафанникова (Вятка), который показал, что он в удивительной форме. В жертву Сарафанникову был дан сильный, ловкий татарин Али Сандаров (Казань). Едва борцы сошлись, как двумя — тремя могучими рывками Сарафанников начал кидать Сандарова по арене и уже через 2 мин. 9 сек. неотразимым грифом в партере перевернул отчаянно сопротивлявшегося Сандарова на лопатки».
«2-й день. В последней, пятой паре был прямо-таки комический выход саженного претендента в чемпионы мира Никиты Сарафанникова (Вятка) против хотя и ловкого, но слабого Детлова (Ревель); не прошло и 15 сек., как могучим грифом Детлов был плотно уложен на лопатки».
«3-й день. В цирке черно, негде упасть яблоку, и только потому, что борются два русских былинных богатыря — чемпион мира Вахтуров и Сарафанников. Микула Селянинович отбивает первенство у Ильи Муромца, а публика живёт вместе с ними, подбадривая то одного, то другого.
Оба угощают друг друга сильными трескучими «макаронами» и говорят, что им не больно.
А желание победить у обоих огромное. Чем дольше идёт борьба, тем более нервничает молодой Сарафанников. Вахтуров спокойнее, и это даёт ему большой перевес.
Правда, были моменты, когда Вахтуров почти касался обеими лопатками ковра, но благодаря тому что Сарафанников нервничал, Вахтурову удавалось уходить. Часовой срок оказался для них недостаточным, и им обоим зачтено по поражению».
«4-й день. Гвоздём вечера была схватка двух великанов — Сарафанникова и Адама. Молодой богатырь совершенно неожиданно для всех поймал Адама на гриф и, несмотря на отчаянное сопротивление, сильным рывком бросил на ковёр».
Никитины успехи разжигали публику. Читатели сгорали от любопытства и требовали обнародования его биографии.