— Правила не допускают второй схватки.
— Но это формальная сторона дела,— горячился бледный офицер.
Антрепренёр заговорил о чём-то быстро-быстро, и Коверзнев не понял половины его слов.
Во время этого разговора, раздвигая толпу, появилась «маска»; она была в своём нерусском мохнатом пиджаке, и только вместо сорочки с галстуком на ней был шерстяной свитер; левая рука борца висела как плеть.
Антрепренёр сказал «маске» что-то тихо, видимо тоже по-французски, и борец ответил отрывисто:
— Согласен.
Коверзнев впился в него взглядом, стараясь заглянуть в узкие прорези, сделанные в красном трикотаже, плотно обтянувшем голову, но ничего не увидел, кроме настороженных глаз.
«Кто же это всё-таки может быть?» В любом другом цирке Коверзнев добился бы своего, но у Чинизелли умели хранить тайну. Недаром «маска» до сих пор ни разу не бывала в общей раздевалке, ни разу не ходила в ресторан вместе с борцами.
На манеже боролась очередная пара, но из конюшни никто не уходил.
«Маска» смеряла Никиту равнодушным взглядом и что-то сказала антрепренёру, кивнув на висящую руку.
Тот сказал офицеру:
— Имейте только в виду, что в матче с Вахтуровым мы получили вывих. Борьба может состояться только после того, как разрешит врач.
Он дотронулся до вывихнутой руки борца, потом раскланялся во все стороны и, взяв его под локоть, решительно направился к выходу.
— Добьёмся! — сказал уверенно Коверзнев.— Пойдёмте договариваться. У меня есть идея!
Он пригласил всех в ресторан, но Верзилин с Никитой отказались.
— Мы пойдём отдыхать,— объяснил Ефим Николаевич.— У Нины Георгиевны завтра выступление,— и добавил:— Никита тоже не пойдёт— режим.
Коверзнев усмехнулся и, достав трубку, спросил:
— Вы, по крайней мере, Ефим Николаевич, согласны с тем, чтобы сделать вызов «маске» через прессу?
— Вполне.
Коверзнев демонстративно взял под руку нарядную жену и, сопровождаемый офицерами, пошёл вслед за Ниной, Ефимом и Никитой. На углу Невского и Караванной они распрощались.
Но стоило Никите скрыться из глаз, как он отпустил Риту и пошёл один, позади весёлой толпы...
...Через день в газетах появились вызов Никиты Сарафанникова Красной маске и согласие её бороться.
Рита считала, что она должна показаться в цирке с героем дня — Сарафанниковым. Как же иначе может быть, ведь она жена Коверзнева, который, собственно, сделал Сарафанникова борцом. И она заставила Коверзнева ехать с ней в Чухонскую слободу.
Когда они приехали к Верзилину, там уже все были в сборе, и Рита мило поцеловала Нину, ничем не выдавая своей ревности, преувеличенно восхищённо похвалила её тайер и начала разглагольствовать об отличном вкусе цирковых артистов, об их умении держаться.
Коверзнев удивился, увидев в руках у Смурова борцовский саквояж, но не подал и вида.
Заметив незнакомого мужчину, Рита, по своему обыкновению, начала с ним кокетничать.
«Это уж какая-то прирождённая страсть,— подумал брезгливо Коверзнев.— Ей всё равно кто: офицер, борец или кучер,— лишь бы проверить свои чары ещё на одном».
У цирка Смуров пожал Коверзневу руку, поцеловал Никиту, пожелав: «Ни пуха, ни пера»,— и смешался с толпой.
Схватка Никиты с «маской», как и предполагали, оказалась захватывающей, и в начале второго часа Никита победил противника, зажав его руку и голову и перекинув через спину.
Под маской скрывался знаменитый чемпион мира — француз Омер де Бульон, победитель Збышки, Заикина, Гаккеншмидта, Педерсена и других.
Держась за распухшие уши, Никита раскланивался, сиял улыбкой. К его ногам служители поставили корзину цветов, передавали записки и подарки. Смяв униформистов, публика бросилась на манеж и подхватила Никиту на руки. Потом, помывшийся, причёсанный на пробор, в новом костюме, он появился в конюшне, и Коверзнев растрогался, увидя, как Верзилин со слезами на глазах поздравляет своего ученика.
Составилась большая компания — чествовать победителя, и Верзилин, добродушно улыбаясь в усы, дал согласие ехать. Однако он не разрешил Никите пить вина, а около часу ночи увёл его домой; с ними ушла и Нина.
Кутили долго, и Рита всё требовала ехать на острова и не хотела слушать, что на улице октябрь. Часа в четыре утра она всё-таки уговорила всех, и граф в корнетских погонах звонил куда-то, чтобы послали лошадей.
Было холодно. Вода сердито плескалась о камни Стрелки. Деревья стояли голые. Было так темно, что нельзя было рассмотреть, что делается в пяти шагах.
Рита всё время порывалась забраться на гранитного льва, и все её уговаривали, чтобы она этого не делала.
Домой приехали под утро, но она всё не хотела распрощаться с графом. Коверзневу, в конце концов, это надоело, и он ушёл спать. Лёжа в постели, он воображал, как корнет обнимает и целует его жену. Он так ярко представил эту картину и так разбередил своё самолюбие, что не выдержал и, взяв одеяло и подушку, ушёл в другую комнату и закрылся на ключ.
Потом пришла Рита и стала стучаться в дверь.
— Нам надо объясниться,— говорила она в замочную скважину.— Не делай вид, что ты ревнуешь. Что это значит?.. Никогда ни слова, а сегодня — изволь радоваться... Валерьян, слышишь? Открой.
— Разбудишь прислугу.
— Не откроешь, так разбужу.
Он не выдержал и открыл дверь. Шагая в одном белье из угла в угол, говорил взволнованно:
— Нет! Я больше так не могу! Ты превращаешь меня в истерика! Я не знаю, до чего ты можешь меня довести! Это ужасно, но мне иногда хочется ударить тебя. Так жить нельзя. Мы должны объясниться. Живи одна. Хочешь, я отдам тебе квартиру и все деньги, какие у меня есть?
— Ну прости, прости, милый. Хочешь, я никуда не буду ходить? Хочешь? Мы будем жить тихо, как отшельники.
Как обычно, всё закончилось откровенными ласками в постели. Но эти ласки не казались ему выражением страсти, а заученными приёмами опытной развратницы.
36
Никита был в зените славы. Получение звания чемпиона мира, почётной ленты и золотой медали было уже простой формальностью. Ещё несколько дней, и всё будет закончено. Последний противник — Алек Корда — не был страшен после Вахтурова и Омера де Бульона.
Памятуя о том, что он всем обязан Верзилину, Никита решил ему сделать дорогой подарок. Выбор его остановился на золотом подстаканнике. Никита решил, что он выгравирует на нём какую-нибудь тёплую надпись и преподнесёт его в тот день, когда получит звание чемпиона мира.
У ювелира произошла странная встреча. Там сидел Корда. Положив свой мощный обтянутый пикейным жилетом живот на стол, он рассматривал какой-то золотой кружок, держа его в вытянутой руке и откинув голову в сдвинутом на затылок цилиндре. На толстом стекле перед ним лежало ещё много кружочков и металлических пластинок.
Увидев Никиту, он закрыл своими лапищами стекло и тяжело засопел.
Ненависть его не была в диковинку Никите, и он, договорившись с ювелиром о подстаканнике, ушёл, не придав значения происшедшему.
В цирк он явился, как обычно, перед десятью часами. Борцы уже надевали свою форму. Одни встретили его радостными приветствиями, другие — молча, третьи — неприязненно.
Заняв два стула, сидел огромный Вахтуров, рядом с ним стоял всегда весёлый Тимоша Медведев, квадратный бельгиец Стерс расправлял перед зеркалом свои усы. Оплывший жиром, с длинными, как у женщины, волосами, Луи Телье раскладывал пасьянс.
Корда, в чёрном трико, увешанный иностранными медалями и жетонами, стоял насупившись. Он потрогал свою волосатую грудь, подошёл к Никите. Сказал:
— Я имею пара слов поговорить к вам.
— О чём? — спросил Никита, ожидая подвоха.
— Мы будем выходить раздевалка. Коридор. Там имею разговор я.
— Не о чем нам с тобой говорить,— сказал с улыбкой Никита. Сказал громко, чтобы слышали все.
— Очшень, очшень важная разговор,— настаивал Корда. И, потянувшись к Никитину уху, прошептал:— Речь идёт о ваша судьба.
— Не пойду,— упрямо отказался Никита.
Тогда Корда властно притянул его шею и прохрипел в ухо:
— Если послезавтра будешь молчать, я даю тебе большой деньги.
Никита оттолкнул его и произнёс громко, сердито:
— Ишь, какой купец нашёлся!
— Не согласишься — плохо будет!
— Не распускай руки, урод! Отойди!
Никита резко толкнул его ладонями.
Ударившись о стену, Корда сжал кулаки и, нагнув голову, пошёл на него.
Несколько человек бросились к чемпиону и оттащили ею в сторону. Он отбросил их от себя, сказал Никите веско, словно ударил молотом:
— Пожалеешь!
И вышел из общей раздевалки в свою.
Никита остался. Тяжело дыша, сказал:
— Мне Омер не предлагал... А этот... толстопузый... Да я его, Якуня-Ваня!
— Ты вот что, Никита,— произнёс Вахтуров, тяжело наклоняясь, зашнуровывая башмак.— Того... осторожнее будь послезавтра... чтоб руку тебе не сломал... Ты везучий, в сорочке родился... однако... в нашем деле всё бывает...
— Да что он, не знает, что ли?— сказал Медведев.— Верзилин уж ему всё обсказал. Но ты это, правда, Никит, держись послезавтра... чтоб там руку или ногу...
— Ишь, как он по-русски-то заговорил,— сказал Уколов.— Всё тихо-мирно около нас, бочком, бочком, а сам всё понимает...
В дверях показалось озабоченное лицо арбитра.
— На манеж! Пошевеливайтесь!
Вахтуров тяжело поднялся со стульев. Неуклюже повернув могучую шею к борцам, сказал:
— Пошли, братва.
В коридоре их догнал Омер де Бульон, без маски, не страшный, не таинственный.
Из боковых дверей вышел Корда, плечом прижал Никиту к стене. Некоторые из борцов обернулись, замедлили шаги. Корда посмотрел на них угрюмо — они ушли.
— Уходи из цирка!— прохрипел он в лицо Никите.
— Да что ты ко мне пристал? Я и других кладу, не только тебя,— тяжело дыша, сказал Никита.
— Уходи! Нет нам вдвоём места здесь!
— Почему?
— Уходи... Не то не сдержу себя — убью... Знаю тебя, праведника... Всё по закону тебе надо, а ты попробовал бы...