Те, кто по долгу службы в российских ведомствах прочитывали скучнейшие “диваны” Мухтар-бея и со вкусом употребляли все то, что ругал “неаппетитно живший атташе” [карандашная запись на дешифровке — В.Ш.], емко и точно изложили его позицию:
— “Мы, турки, будем воевать! Или все совершенно погибнем, или отыграемся!”
Ну, можно ли было доверяться такому забияке, да еще трезвеннику! И впрямь — Мухтар-бей, трубивший: “Война! Война! Русские уже на Босфоре!”, в течение трех лет (1911–1913) навредил русско-турецким связям больше, чем сделал доброго его непосредственный начальник — посол Фахретдин-бей.
Вернемся, впрочем, к письму. Посол был человеком осторожным и трезво оценивал положение не только России, но и Турции. Он категорически отвергал саму возможность поднять народы Кавказа против России, да и в других районах положение Турции было не лучше.
“Можно, конечно, — писал он, — начать мобилизацию, выдавая половинное жалование. Но… Франция не сможет дать нам новых сумм. Тех же денег, что нам даст Германия, не хватит на расходы войны… Должны ли мы ввергать страну в гибельное состояние после того как мы пришли в напрасное отчаяние вследствие отобрания у нас Англией острова Крит, неудач в Румелии и с Эгейскими островами?.. Не лучше ли обождать результатов начавшейся борьбы в Европе, чтобы примкнуть к более сильной стороне и обеспечить себе получение политических и… [пропуск в тексте — видимо, посол подбирал слово. — В.Ш.] выгод. Это подсказывает не только положение внутри нашей страны, но и соображения, вытекающие из положения дел в России, русских сил на Кавказе, отношения к нам мусульман и отсутствия среди них революционных волнений…”
Посол с полным основанием полагал, что Османская империя будет проигравшей стороной при любом исходе мировой войны. “Победа русских повлечет за собой в будущем разрешение вопроса о Проливах [т. е. о Босфоре и Дарданеллах — В.Ш] и предъявление некоторых других требований… Естественно, — продолжал Фахретдин-бей, — что после [тут он, видимо, долго выбирал слово — поднятое перо подсохло, и на бумаге последовал сухой росчерк, затем обведенный с очевидным нажимом. — В.Ш.] умаления Австрии русские станут хозяевами на Балканах”.
Ниязи Фахретдин-бей призывал своего венского корреспондента и, естественно, стамбульское руководство крепко, как он выразился, призадуматься над опасностью окончательно утратить позиции на Балканах.
“Если русские и победят [Ниязи Фахретдин-бей был очень турком и отнюдь не желал видеть традиционного противника в числе победителей. — В.Ш.], то между Россией и Англией, которые ныне случайно объединились против общего соперника — Германии, тотчас произойдет естественное охлаждение”. В итоге, нового этапа соперничества Англии и России неизбежно и очень серьезно пострадает Турция.
Фахретдин-бей был патриотом и очень трезвым политиком. “Если верх возьмет Германия, — рассматривал он второй исход войны, — то разве могут быть сомнения в том, что немцы сделают из Турции второй Египет после того как захватят в свои руки все привилегии”.
Он очень хорошо знал ситуацию, этот элегантный, подтянутый красавец-турок, победитель шутливого конкурса петербургских дам на самые красивые мужские усы. Кто еще из послов имел формуляр в Императорской Публичной Библиотеке? Фахретдин-бей имел. Из регулярно прочитываемых там газет, как и от конфидента в Вене он знал, что кайзер называл русских и турецких государственных деятелей, посмевших без кайзера встретиться в Ливадии, “восточными негодяями”. Еще бы! Если бы летом 1914 г. Россия и Турция сумели договориться, был бы вообще возможен совсем иной поворот событий.
Письмо пора было кончать. Фахретдин-бей заметно волновался. Перо дрогнуло в сильной смуглой руке, привыкшей натягивать поводья, прорвало бумагу. “Необдуманное выступление может оказаться [пропуск в тексте в полстроки — В.Ш.] гибельным для государства”. И снова точка, четкая и определенная, как след от пули.
“Что делать?” — спрашивает себя посол. Перо скользит быстрее. Вязь арабского письма почти сливается изящным узором в стремительном полете мысли: “Надлежит принять необходимые меры и произвести частичную мобилизацию, сохраняя при этом нейтралитет. В зависимости от оборота, который примет война, быть готовыми ко всякой случайности, но выступить при удобном случае…”
Тихо в опустевшем посольском особняке. Из кабинета посла видна серо-золотая Петропавловка. Взгляд скользит левее и останавливается на бирюзовом куполе и минаретах новой столичной мечети. Побывать там ему уже не доведется...
Где-то в углу заскреблась оголодавшая мышка. И это надолго. Через три года особняк реквизирует Петроградский губернский продовольственный комитет. Особняк надолго станет складом, будет разрушаться…
Печальным прощанием Османской империи с империей Российской прозвучала заключительная фраза Ниязи Фахретдин-бея.
— «Сазонов, русский министр иностранных дел, сказал мне на днях: “Если вы начнете войну, Россия вам этого никогда не простит. Я верил в вас, в турецкий нейтралитет и вел политику в соответствии с этим. Но теперь, — заключил Сазонов, — я нисколько этому не верю…” Вот и все, мой досточтимый паша. Совсем все. Я в скором времени буду иметь честь увидеться с Вами». Легкий росчерк подписи завершил письмо. Песок с золотыми блестками лег на плотную, по-старинному скатанную бумагу. Хильми-паша не получал это письмо. Оно прошло через умелые руки офицеров отдела дешифровок с Певческого моста, но задержалось при отправке адресату (не исключено, что оно и предназначалось для Певческого моста).
В ноябре 1917 г. усталые матросы из команды Николая Маркина, разбиравшие архив российского МИД, видимо с недоумением взглянули на загадочную для них вязь арабской скорописи письма Ниязи Фахретдин-бея, не стали искать дешифровку, и письмо не попало в известную публикацию мидовских материалов, осуществленную в Петрограде поздней осенью 1917 г. Через восемь десятилетий забвения в недрах архива, что на Милионной улице Петербурга, послания неравнодушного к судьбе своего отечества турецкого офицера-дипломата дошли до нас, людей другой эпохи. Впрочем, также обеспокоенных и судьбами своего Отечества, и выбором союзников, и многим из того, что составляло предмет движений душевных наших предков. Не забудем же, как ценили мир и согласие на Балканах и Ближнем Востоке те, чьим долгом И профессией было все знать и слышать.
Глава I ОСМАНСКИЙ ФИТИЛЬ В ПОРОХОВОМ ПОГРЕБЕ ЕВРОПЫ
Да, мы — азиаты, но наше место в Европе
От самого возникновения Восточного вопроса в середине XVIII века и до его драматического разрешения в 1923 г. участниками его были одни и те же силы: Османская империя, великие державы Европы, включая, конечно, и Россию, и балканские народы (позднее — независимые балканские государства). Однако их взаимоотношения по этому сложнейшему комплексу экономико-политических, социокультурных, военных и многих других проблем постоянно менялись.
Первоначальное состояние Восточного вопроса (XVIII — начала XIX вв.) можно представить следующий схемой (рис.1).
(Широкий стрелкой на этом и следующих рисунках отмечена наибольшая интенсивность контактов; узкой стрелкой и пунктиром — соответственное ослабление связей в рамках Восточного вопроса.)
Рис. 1
Великие державы только опосредованно могли влиять на положение балканских подданных Высокой Порты.
В XIX в. (1804–1878 гг.) по мере ослабления центра власти империи и нарастания национально-освободительного движения его многонациональных подданных ситуация менялась (рис. 2):
Рис. 2
Теперь великие державы вышли на непосредственный контакт с Балканами, причем среди держав шла отчетливая борьба за раздел сфер влияния в этом регионе.
Ситуация кардинально изменилась в конце XIX — начале XX вв. Четко определилась обратная связь между Балканами и Европой, тогда как Высокая Порта в значительной степени утратила свое положение, все больше и больше оказываясь в роли не субъекта, а объекта международных отношений большой политики.
При этом сложилась ситуация, когда среди не только великих держав, но и молодых балканских государств шла междоусобная борьба, которая привела к складыванию противостоявших друг другу блоков.
Накануне своего разрешения Восточный вопрос обрел невиданную ранее многомерность (рис. 3).
Рис. З
Освобождаясь от 500-летнего османского правления, балканские страны долгое время сохраняли, несмотря на серию столкновений, социокультурные и экономические связи с бывшей метрополией — Турцией. Это обстоятельство проявилось и в последние годы. Особую заинтересованность Анкара проявляет в положении боснийских мусульман и мусульман албанского происхождения в Косово (те и другие — в горячих точках Балкан, в рамках бывшей Югославии). Турция успешно стимулирует создание экономической зоны стран Причерноморья, в которую должны входить все страны, ныне независимые, но в XVI — начале XX в. целиком или частично входившие в Османскую империю.
В XX веке страны Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока вступали, опутанные сетями политических и экономических противоречий. Большинство из них было порождено сочетанием таких дестабилизирующих факторов, как борьба ведущих держав Европы и США за предел мира и противодействие попыткам Турции (бывшей до 1923 г. Османской империей) сконструировать своего рода сервильную зону из добившихся свободы некогда подвластных ей территорий.
В этом регионе столкновение геополитических интересов (что составило основное содержание процессов в международных отношениях первых двух десятилетий XX в.), происходило с особенной остротой. Причиной тому было, во-первых, несоответствие темпов роста имперских владений Англии и Франции с одной стороны, а Германии и Австрии с другой, динамике их экономического развития, типу индустриального общества, который в них формировался. Во-вторых, — несовпадение прежнего, реального влияния на Османскую империю держав, определивших ее зависимое развитие, т. е. Англии, Франции, в