Годовые, на не слишком тяжелых условиях, займы за рубежом должны были обеспечивать прирост доходной части бюджета по 0,2 млн лир в год. Для этого стране нужен был прежде всего мир. Займы из-за рубежа поступали, но они отнюдь не содействовали сохранению нейтралитета, как настаивали Джавид-бей и его сторонники в турецких торгово-промышленных кругах. Проблема займов стала в начале 1914 г. вопросом жизни для младотурецкого режима. Ведя параллельные переговоры с банками противостоявших группировок держав. Комитет пытался сохранить определенное равноудаление от великих держав (или по крайней мере оттянуть окончательный выбор). Однако при этом ускорить модернизацию армии и флота, причем в целях сугубо собственных. Таковыми были: решение национально-территориальных проблем в отношениях с готовыми восстать повсеместно арабскими, армянскими, курдскими подданными, обеспечение реванша на Балканах и начало реализации обширных пантюркистских планов.
Удавалось это плохо. Неоднократные попытки Джавид-бея примирить французских держателей пакета акций Оттоманского банка с “Дойче Банком” по спорным вопросам финансирования новых линий Багдадской железной дороги оказались не только безуспешными, но и опасными для турецкого суверенитета. 15 февраля 1914 г. банки и представители правительств Германии и Франции в принципе договорились по главному для них вопросу. Центральная, Южная Анатолия и Месопотамия стали зоной деятельности германских железнодорожных кампаний, а Северная Анатолия и Сирия — французских.
Деятельно включились в обсуждение технических моментов займов и территориальных гарантий под них США. Это в свою очередь вызвало к жизни совместное решение Англии и России любым способом, вплоть до морской демонстрации у берегов Турции оставить Стамбул вертеться в прежнем заколдованному кругу “союзников — противников”.
Буквально в те же дни шли и англо-германские согласования в отношении Турции. 23 февраля 1914 г. банковские нефтяные и железнодорожные магнаты Германии и Англии окончательно согласовали зоны влияния в Кувейте, Персидском заливе, Месопотамии. Россия вошла в состав распорядителей Администрации Оттоманского Публичного Долга и совместно с Германией взялась быть гарантом реформ в Турецкой Армении. Австро-Венгрия и Италия настойчиво требовали концессии в Западной Анатолии, причем вне какого-либо контроля со стороны местных турецких властей.
Осознание близкой катастрофы прозвучало в это время в донесениях посла Турции в Берлине: державы готовятся расчленить Турцию. Талаат-паша трезво сравнивал весной 1914 г. положение своей страны с путешественником, на которого в глухом лесу напали разбойники: он готов отдать им все, лишь бы спасти свою жизнь.
Все было тщетно. Нейтралитет Османской Турции уже никого не устраивал. Тройственный Союз вложил слишком много средств в турецкую армию, чтобы она использовалась для решения только внутриосманских проблем.
Берлину нужен был в данный момент турецкий солдат. Его не волновало отвлеченное призрачное будущее младотурецкого режима. В то же время экономические позиции Антанты были столь сильны в Турции, зоны влияния очерчены столь определенно, что нейтральная Турция была Антанте попросту “неудобна” в качестве союзника: проблема ее раздела выглядела в глазах Европы несколько неприлично и неудобоисполнимо. Антигерманские высказывания Энвер-паши, Талаат-паши, других деятелей Комитета весной 1914 г. не убеждали дипломатов Антанты. Однако они настораживали Берлин и пугали те круги в балканских странах, которые боялись турецкого марш-броска на Балканы.
Оценим последние предвоенные политические маневры младотурецкого правительства в отношении стран Антанты, опираясь на свидетельства турецких политических деятелей тех лет.
Можно считать документом принципиальной важности мартовскую (1914 г.) резолюцию Комитета иттихадистов о том, что в случае общеевропейской войны Османская империя “должна не поддерживать Германию, как рекомендуют некоторые члены Комитета” (заметим, что такая формулировка была предложена никем иным, как Энвер-пашой), а “занять строго нейтральную позицию и не осложнять отношения с Францией и особенно с Россией”.
Комитетом тогда же была принята к сведению официальная позиция османского Генерального штаба, фактически — Энвер-паши: “Мы испытываем настоятельную потребность в мире, в сохранении выдержки и спокойствия”. Нейтралитет Турции признавался политикой вынужденной, продиктованной слабостью армии и флота и рассчитанной, как следует из мемуаров Мухтар-паши, Джемаль-паши и документов военноморского атташе Турции в Петрограде, не более чем на два года. В течение двух лет должны были поступить средства по военным займам из Франции и Германии, а также оружие и пополнение флота, в том числе подводного, артиллерии и вновь создаваемых турецких ВВС из Франции, Англии и Германии, должно было закончиться переформирование всей турецкой армии. Наконец, в Стамбуле предполагали, что двух-трех лет будет достаточно, чтобы разрешить проблему обновления режима Проливов и добиться отмены капитуляций. Полагая, что война начнется во второй половине 1914 г. (до ноября), триумвират считал наиболее выгодной тактикой на 1914 г. сближение с Антантой, не исключая, впрочем, перспективу союза с Германией.
Были и другие мнения. В пользу решительного сближения с Антантой, вплоть до отказа от нейтралитета и от военного союза с Германией выступали те деятели Комитета, которые считали, что Антанта “оплатит турецкий чек” возвращением под власть Стамбула оккупированных Грецией Эгейских островов, реставрацией османского правления в Египте, согласием на отмену капитуляций, а главное — предоставлением твердых гарантий Антанты от того, что Комитет называл вмешательством России во внутренние дела Турции (имелись в виду в первую очередь Проливы и реформы в Турецкой Армении).
После упомянутого выше заседания младотурецкого руководства были предприняты две попытки достигнуть взаимодействия с членами Антанты; В мае 1914 г. — с Россией и в июле, в разгар сараевского кризиса — с Францией. Обе попытки осуществлялись на уровне чрезвычайных посольств, персонально — на самом высоком уровне. В Россию ездил Талаат-паша, известный своим умеренным равноудалением от всех западных держав. Во Францию — франкофил Джемаль-паша. В обоих случаях речь шла о военном двустороннем союзе Османской империи с Россией или с Францией. Оба раза — безрезультатно: и Петербург, и Париж уклонились от обсуждения турецких предложений о союзе, хотя Талаат-паша в России был принят исключительно торжественно, а Джемаль-паша получил во Франции орден Почетного Легиона.
Следует подчеркнуть, что речь шла именно о двусторонних союзных договорах, а не о непосредственном вступлении Турции в Антанту.
Важно учесть и второе обстоятельство. Оно касается взаимоотношений Османской Турции с балканскими соседями. Талаат-паша был хорошо осведомлен о намерениях Российского министра иностранных дел С.Д. Сазонова создать Балканский союз при участии Турции и Болгарии, которых следовало еще примирить и сблизить. В Стамбуле учитывали также, что Россия, признававшая в принципе права Греции на занятые ею в ходе Второй Балканской войны Эгейские острова, из стратегических соображений была готова, помимо Ймброса и Тенедоса, оставить ключевую для судьбы Черноморских Проливов проблему — а именно о. Лемнос — в руках Османской империи до окончательного решения вопроса о режиме Босфора и Дарданелл.
Союз с Турцией Россия должна была бы оплатить поддержкой Стамбула и в болгаро-турецких, и в греко-турецких отношениях.
Проблему Имброса, Тенедоса, Хиоса, Лесбоса и Лемноса держал в центре внимания и Джемаль-паша во время своего визита в Париж. Он подчеркивал при этом большую выгоду для Франции и Англии от поддержки Турции, чем Греции, акцентировал необходимость гарантий турецкого интегритета от России.
В ходе переговоров и в России, и во Франции глухим, печальным звуком одинокого удара в барабан прозвучали призывы Талаат-паши и Джемаль-паши рассмотреть вопрос о капитуляциях. Ни в Петербурге, ни в Париже об этом и слышать не захотели.
Обобщенное представление о позиции младотурок по Восточному вопросу и о русско-турецких отношениях в тот момент, когда все стороны фактически определили свои места, дает памятная записка Ниязи Фахретдин-бея — турецкого посланника в Петербурге, на имя посла Турции в Вене Хусейна Хильми-паши. Документ датирован 8 сентября 1914 г. Это было последнее письмо последнего дипломата распавшейся вскоре Османской империи в России. Во введении подробно говорится об этом документе. Еще раз подчеркнем, что общий настрой документов — призыв к осторожности в выборе военных союзников, к учету особой важности межбалканских, русско-турецких и турецко-балканских отношений.
Итак, выжидать или решаться. С кем? 18 июля 1914 г. Джемаль-паша выехал из Парижа с пустым портфелем — Франция отказалась от сближения с Турцией. У вагона “Восточного экспресса”, того самого, о котором писала Агата Кристи, в Стамбуле его встретили двое. Столь же неудачливый соискатель понимания в России Талаат-паша и полный надежд и решимости Энвер-паша. Военный министр несколькими днями раньше вернулся все тем же “Восточным экспрессом” из Берлина, где успешно совещался с начальником Генерального штаба Германии Мольтке-младшим, и привез основные принципы будущего договора Турции с Германией. Еще через пять дней, 23 июля, в день предъявления Австрией ультиматума Сербии, германский посол в Турции Вагенгейм говорил с Джемаль-пашой о будущем договоре, как о деле решенном.
31 июля 1914 г. текст германо-турецкого договора был парафирован. 1 августа 1914 г. Германия объявила войну России. На следующий день, это было воскресенье, около 16 часов Вагенгейм и великий везир Саид Халим-паша в присутствии членов триумвирата, председателя парламента и нескольких особо доверенных членов кабинета подписали германо-турецкую конвенцию. В тот же день, 2 августа, вечером, была подписана и на следующий день опубликована в стамбульской прессе декларация о турецком нейтралитете.