и молитв — мусульмане Османской империи услышали такое разнообразие призывов из уст почтеннейших имамов, какое доводится услышать не каждому поколению. Кто-то звал к соблюдению мира и благословлял Хюсейна Ре-уф-бея, Решада Хикмет-бея и Саадула-бея, подписавших на борту “Агаменона” перемирие[25]. Кто-то грозил вечными муками “проклятым отступникам”…
Османская империя, от которой фактически, осталось только название, мучительно нащупывала свой путь. Сначала в Стамбуле, затем в других городах Малой Азии начали создаваться национальные политические организации. “Общества Защиты прав”, “Общества для борьбы с аннексией”, многочисленные “лиги” и “союзы”. Все они в разной мере и степени были готовы противостоять прямому иностранному вторжению. “Милли конгре”, или стамбульский “Национальный конгресс”, осенью 1918 г. объединил в своих рядах едва ли не все политические и общественно-просветительские организации столицы и большей части Западной Анатолии. Скорейший созыв в Стамбуле парламента и объединение патриотических сил во имя сохранения независимости, а также опровержение в местной и зарубежной прессе обвинений турок в варварстве и геноциде — таковы были ближайшие цели и непосредственные акции “Милли конгре”.
Вскоре была опубликована, на французском языке и распространилась среди войск Антанты на Ближнем Востоке и в Европе программа обновления Турции с иностранной помощью, которую “Милли конгре” надеялся получать в течение 10–15 лет. Программа предусматривала интегритет — сохранение целостности Османской империи в границах 1914 г., независимость во внутренней и внешней политике без какого-либо участия Турции в новых международных союзах. Иностранный экономический контроль предусматривался достаточно ограниченный — в виде Совета западных экспертов, которые наблюдали бы за реализацией процессов обновления страны и координировали бы с правительством Турции свои рекомендации.
Одним словом, политическая жизнь в Турции стремительно возрождалась. Существовали в конце концов и армейские части, насчитывавшие, несмотря на общую деморализацию и дезертирство, сотни тысяч бойцов. К исходу 1918 г., согласно Мудросскому перемирию, турки сдали 145 тыс. винтовок, 682 пулемета, до двух тысяч орудий, хотя во много раз больше оружия разошлось по всей стране. Однако, армейские склады в Центральной Анатолии сохранялись в полном порядке и, что примечательно, фактически не отмечено случаев их разграбления, попыток овладеть складами со стороны каких-либо организованных преступных группировок. Массовая дисциплина населения, уважение к армии? Бесспорно.
В этой ситуации Антанта только прямым военным и политическим контролем могла обеспечить реализацию своих планов в отношении так называемого “ос-майского наследства”. Через три дня после Мудросского перемирия англичане заняли Мосул и Александретту, через две недели в Стамбуле высадились сначала британские, затем французские и итальянские войска. До 16 марта 1920 г., когда была объявлена официально оккупация турецкой столицы, войска Антанты осуществляли функции “проведения в жизнь Мудросского соглашения”. За выполнением условий Мудросского перемирия “наблюдали”: 41,5 тыс. английских, 59 тыс. французских и 17,4 тыс. итальянских войск. Формально султанские войска насчитывали 50 тыс. человек. На деле их было во много раз меньше.
До открытия в январе 1919 г. в Париже общей мирной конференции Англия и Франция, сохраняя за Османской Турцией внешние признаки суверенного государства, фактически подготовили условия для беспрепятственной реализации планов изгнания, как писала западная пресса, “турок со всеми пожитками”, причем не только из Европы. Английские войска контролировали всю Багдадскую железную дорогу, включая ключевые туннели в горах Тавра. Во всех крупных средиземноморских и черноморских портах находились английские гарнизоны. Юго-Восточная, большая часть Восточной, вся Южная Анатолия и район Киликии контролировались из штаба английских войск в Багдаде; Центральная и Западная Анатолия входили в зону прямого контроля штаба британского верховного командования в Стамбуле. В Восточной Фракии и в Аданском вилайете расположились французские экспедиционные войска. Наготове были греческие и итальянские части, чтобы высадиться в Анатолии и оккупировать все сколько-нибудь значительные центры в Малой Азии.
Оставалось “подкорректировать” политическую жизнь в Стамбуле. Проанглийская партия “Хюрриет ве итиляф” (“Свобода и согласие”), долго и с переменным успехом боровшаяся за влияние в стране с младотурками, получила мощную поддержку — английские штыки и пушки на Босфоре, полное одобрение со стороны султана Мехмеда VI[26], которому было решительно все равно, кто его охраняет, лишь бы охраняли. И, наконец, не слишком афишировавшуюся, но вполне значимую помощь от английского главнокомандующего в Турции генерала Мильна. По его каналам и с его ведома султан-халиф отправил личное послание королю Георгу V с согласием на общий британский контроль в стране при условии сохранения османской династии и его лично как представителя древнего рода Османов, а также признания суверенитета Османской империи. “Султан-халиф, — как говорил позднее в своей знаменитой 36-ти часовой “Речи” Мустафа Кемаль, — имел только одну заботу:’ найти средства для спасения своей жизни и обеспечения своего покоя”.
При деятельной поддержке английских властей вокруг Далеко еще не утратившего “в силу внедрившихся в сознание турок религиозных представлений и традиций” (Мустафа Кемаль) своего духовного влияния султана — халифа всех правоверных — стали собираться именно те силы, которые и могли стать проводниками англо-французского диктата на Ближнем Востоке. Это были: военно-феодальные круги высшего османского офицерства и генералитета, традиционные приверженцы трона — многочисленные сановники, наконец, компрадорская буржуазия, связанная десятками нитей и, как правило, наследственными узами и капиталами с Сити и Лионским кредитом. Именно эти круги подобострастно заявляли английским оккупационным властям: “Мы, конечно, заслуживаем наказания, но пусть нас накажет наш старый друг — Англия”.
По рекомендации англичан 9 ноября 1918 г. султан поставил во главе правительства монархиста и, естественно, антантофила Ахмеда Тевфик-пашу, бывшего при младотурках послом в Англии, а при Абдул Хамиде II министром иностранных дел. Он в свое время весьма приумножил свои капиталы, используя возможности посла и заключив в Лондоне от имени Порты ряд сомнительных сделок, которые могли стоить ему головы, не начнись война. Например, положил в карман стоимость двух миноносцев, якобы купленных перед войной в Англии. Говорили, что он отличал на звук шелест доллара, марки и фунта стерлинга. Вероятно, из тех, которые шли к нему в карман…
Этот европейски воспитанный и к тому же энергичный великий везир в должности премьера уже в декабре 1918 г. подписал с британским генералом Алленби секретный двусторонний (без ведома других членов Антанты) протокол в рамках Мудросского договора об установлении прямого военного управления Англии в Южной Анатолии и в Киликии. Не прошло и месяца, как англичане, уже “на законных основаниях”, заняли Антеб, Мараш, Урфу, разгромили повстанческое движение арабов, курдов и турок на юге Анатолии. Обострилась ситуация в Самсуне и Трабзоне, где Англия поддерживала идею провозглашения греческого понтийского государства.
По свидетельству современного турецкого историка Тарика 3. Тунайи, англо-турецкий премьер санкционировал массовые аресты среди патриотически настроенной интеллигенции Стамбула и Анкары, не склонной к безусловному подчинению Англии, распустил 21 декабря 1918 г. нижнюю палату парламента, в которой прорывались антиантантовские, причем, вполне просултанские настроения. Действительно, это была палата эпохи германофильской ориентации младотурок, и она могла бы помешать новым хозяевам на Босфоре. Полиция и жандармерия были подчинены английскому военному коменданту Стамбула, как это предусматривалось еще в 1915 г. Вся информация в прессу шла только через агентство “Гавас-Тюрк-Рейтер” и контролировалась английским офицером связи. Режим капитуляций был фактически восстановлен, военные долга Турции уточнены — 289 млн золотые лир, общественные организации и профсоюзы разогнаны. Подверглись репрессиям национальные организации арабов, армян, греков и других нетурецких подданных Турции. Кое-кто в Лондоне довольно усмехался: “Это, конечно, не алмаз в короне Британской империи, как Индия, но после наведения порядка заблестит”.
Складывается впечатление, когда читаешь турецкие материалы (документы, прессу) за ноябрь — декабрь 1918 г., что чем ближе было открытие Парижской мирной конференции (18.01.1919 г.), тем значительнее в глазах держав, якобы контролируя внутреннее положение в стране, хотели выглядеть султан и его великий везир в ранге европеизированного премьера Тевфик-паша. Надо признать, что премьер пытался отойти и от младотурок (иттихадистов), и от поднявших голову оголтелых соглашателей англофилов-иттиляфистов. Он принимал требования Англии, но многозначительно повторял, что есть еще и другие великие державы, которые не столь “обижены на старого друга — Турцию” и имеют свою точку зрения на положение в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке.
Речь шла о позиции США. В преддверии Парижской мирной конференции, в последних актах османской драмы монолог американского президента Вудро Вильсона “14 пунктов” (8 января 1918 г.) был произнесен перед притихшей аудиторией.
Советская Россия, ближний сосед, опубликовав “Декрет о мире”, другие внешнеполитические документы и предав гласности тайные соглашения о Проливах и о разделе Турции, естественно, привлекла к себе в Турции не столько симпатии (осознание коренного поворота в русско-турецких отношениях придет при Ататюрке), сколько обостренное внимание. Что будет говорить и как поступит Антанта?
5 января 1918 г. Д. Ллойд Джордж выступил на конгрессе тред-юнионов и без обиняков “вернул” турок в Европу, пообещав им Стамбул и Восточную Фракию. Напомним, что в декабре 1916 г. в официальных и неофициальных документах Великобритании турки подлежали “полному и окончательному изгнанию из Европы”, а сам Вудро Вильсон называл весной 1917 г. турок “убийцами христиан, подлежащими удалению из Европы”.