Шкатулка захлопнулась и поглотила проект. Он показался американской делегации чрезмерным, поскольку не совпадал с расчетами самого В. Вильсона.
Венизелос учел недовольство президента и в продолжение двухдневных речей (3 и 4 февраля 1919 г.) уже в ходе официальных заседаний конференции поддерживал только мандат Лиги Наций на Стамбул, подчеркнув, что Греция, несмотря на 360-тысячное греческое население, “не выдвигает никаких претензий на Константинополь”.
При этом он продемонстрировал приличное знание мусульманского богословия и очень неважное — этнографии и статистики Малой Азии. Он призвал державы удалить османского сулатана-халифа в глушь, в Брусу или в Конию (Конью). “…Пока султан будет оставаться в Стамбуле, — говорил он, — даже без титула халифа [неужели Венизелос всерьез думал, что Парижская конференция займется исправлением исламских постулатов и отрешит от должности главу мусульманского мира? — В.Ш.] у него сохранится значительный престиж, который позволит ему влиять на мусульман всего мира и причинять беспокойство всем великим державам, включая Францию и Англию”.
Вот это было уже серьезно — еще султан Селим III в конце XVIII в. поддерживал мусульман Индии в борьбе с британскими колонизаторами. Оставалось увлечь В. Вильсона. Ему Венизелос предназначал пространное и восторженное цитирование “14 пунктов” с упором на пункт 12-й. Согласно трактовке Венизелосом этого пункта, Стамбул как “не чисто турецкий город, где мусульман меньшинство" (турок “всего” 449 тыс. из 1 млн 173 тыс. общего населения), не может быть включен в Османскую империю. “Для безопасности всего грядущего мира в Азии, — говорил Венизелос, — должно быть образовано только маленькое турецкое государство с собственной столицей”. У слушателей возникал опять вопрос — где? Но тут Венизелос умолкал. И мы тоже.
Казалось, учтено было и мнение Д. Ллойд Джорджа, что “турок является чумой й проклятием тех мест, где раскинул свою палатку”, и любимая погремушка Вильсона из 14-ти пунктов.
Однако претензии Венизелоса на Смирну (и это — кроме Фракии) показались Вильсону чрезмерными; о судьбе Стамбула и Босфора в греческой трактовке, президент, выступая, вообще промолчал. Когда же Венизелос вновь взял слово и уточнил, что в интернационализируемую зону Проливов должны войти Скутари (Ускюдар), “отданный” Англии еще в 1915 г., и весь Большой Стамбул, а также округа — санджаки вдоль Босфора и Дарданелл и даже часть Брусского санджака, т. е. территории, которые “присмотрела” для себя Франция, западные державы дружно похоронили предложения греческого премьера в комитете экспертов. Причем в напутственной резолюции Совета десяти о Стамбуле не было ни звука.
Англия и Франция уже занимали своими войсками наиболее перспективные для них области распавшейся империи. Стамбул и Армению они решили отдать под мандат США, в основном были согласованы размежевания в Африке и на Арабском Востоке. Не прошло и месяца, как на исходе февраля 1919 г. судьба османского наследства, казалось, была решена европейскими и американскими душеприказчиками “больного человека на Босфоре”. Однако на частных или полуофициальных встречах вновь и вновь проходили дискуссии по поводу того или иного “предмета” из этого наследства.
26 февраля 1919 г. на заседаний Совета десяти был заслушан лидер армянских дашнаков Аветис Агаронян с требованием к державам обеспечить создание “Армянской демократической республики” с выходом к Черному морю и с включением в ее состав некоторых турецких анатолийских земель. Это вызвало оживление у слушавших его учредителей нового порядка.
Эмир Фейсал из Аравии, еще не Саудовской, но вполне проанглийской, требовал примерно того же — исключительно широкого территориально арабского государства к югу от линии Диарбакир — Александретта. Его слушали — не так внимательно. Державы решили судьбу больших арабских вилайетов как оторванных от остающейся османско-турецкой части, и, кроме того, арабы были слишком далеко от Красной России, а армяне… Было над чем поразмыслить антантовским стратегам.
В марте 1919 г. слово (покороче, покороче, пожалуйста!) было предоставлено лидеру курдских националистов Шериф-паше. Его слушали вообще вполуха, а уж ассирийцев, пытавшихся требовать возвращения на утраченные в связи с войной родные земли, слушать и вовсе не стали.
— Время ланча, знаете ли. Успеется… — Так и “позабыли” целый народ, который и сейчас, в 1995 г., разделен между пятью-шестью государствами. В аналогичном положении остались и курды. Миллионные этносы! А на дворе XXI век и вопросы без ответов.
Упомянуть эти, формально не входящие в канву нашего повествования, сюжеты необходимо, чтобы оттенить значение выступления турецкой делегации. Следует заметить, что до мая 1919 г. никто и не вспоминал, по крайней мере вслух, о существовании все еще суверенной Османской империи, и ее представителей на конференции не было. Это отнюдь не означает безразличия или неведения Стамбула в отношении переговоров в Париже.
В Стамбуле не только знали об основных поворотах в работе конференции, но и готовились раньше или позже принять в ней участие. Готовились султан и его кабинет к этому довольно гибко и осторожно. Негласно поощрялась деятельность общественного движения в пользу американского мандата — “Вильсоновская лига”. Упоминавшийся выше “Милли контре” — “Национальный конгресс” — пропагандировал идею возрождения Турции с помощью иностранного государства и под его контролем (все понимали — Соединенных Штатов). Заметим, что это происходило на фоне широко афишируемых проанглнйских симпатий султанского кабинета.
Постепенно, но последовательно султанат отделял себя от младотурецкого режима и его военной авантюры. “Мы теперь другие”, — начал повторять султан Мехмед VI. И в доказательство передал пост главы кабинета великому везиру (он же премьер-министр) Дамаду Ферид-паше. Большей лояльности перед Лондоном придумать было трудно. Великий везир всецело находился под английским — даже не влиянием, а управлением. Современники-турки поговаривали, что ставка великого везира уже не Высокая Порта, а Британская Порта. Каламбур заключался в употреблении слова “порта” — врата. В турецком оригинале Баби Алийе — Ингилизи Алийе (по тогдашней прессе). Выпускник Оксфорда и прекрасный игрок в регби (в молодости) Ферпд-паша был представителем родовитой османской знати. Приставку к имени “дамад”, т. е. зять султана, он носил с гордостью и олицетворял в проантантовских кругах стабильность и верность старому османскому Прошлому, которое было под контролем держав. В интервью 21 января 1919 г. в газете “Le Journal des Debats” он заявил: “война — это дело рук нескольких преступников, которыми Турция была втянута в войну без всякой на то внутренней необходимости”.
Отметим одно обстоятельство. Несколько сменивших друг друга кабинетов признавали ответственность Османской империи за участие в первой мировой войне — то, что называли в мировой печати “виной войны”. Однако, начиная с кабинета Тевфик-паши, все они возлагали строго персональную ответственность на конкретных деятелей младотурецкого комитета и лициз высшего звена султанской администрации в Анатолии, лично виновных в нарушениях “права войны”, т. е. совершивших или поощрявших преступные акции в отношении граждан союзных держав (Антанты) и военнопленных; к виновникам относились также организаторы массовых репрессий.
Так реализовался в Османской Турции тезис парижской конферешщи о “виновниках в войне”.
Первые, т. е. непосредственные виновники войны, фактически ушли от наказания, либо были вне пределов досягаемости: Энвер-паша, Талаат-паша, Джемаль-паша и Джавид-бей. Разрыв отношений Германии с Турцией 24 декабря 1918 г. положил конец вопросу о выдаче немецкой стороной скрывавшихся в Германии лидеров младотурок. На трех публичных процессах в апреле — июле 1919 г. были осуждены как “виновники войны” и как “виновники в войне” приговорены к смертной казни все члены триумвирата, а также мутассарыф (губернатор) Токата Кямиль Махмуд-паша, инициатор и участник расправ над армянами. Публичная казнь Махмуд-паши через немыслимо позорное для мусульманина повешение стало своего рода искупительной жертвой всего младотурецкого руководства. Мир ислама на Ближнем Востоке содрогнулся от ужаса. Другие, как например духовный глава мусульман Турции, или шейх уль-ислам периода войны Муса Кязим-эфенди, как упоминавшийся нами бывший министр внутренних дел и посол в Стокгольме Исмаил Джанбу-лат-бей, имевший мужество вернуться из тихой нейтральной Швеции в горящий Стамбул в конце 1918 г., получили различные сроки каторжных работ. И несли наказание с достоинством мучеников за правое дело.
Эти процессы, гласное, опубликованное в западной прессе признание вины за устраненным с политической арены младотурецким руководством давали султанскому кабинету моральное право обратиться к Парижской мирной конференции с приличествующим заявлением.
Наконец, 17 июня 1919 г. великий везир как глава кабинета был выслушан Советом десяти. “Я не посмел бы предстать перед столь высоким собранием, — начал он, поглаживая бороду, свою пространную речь, — если бы думал, что османский народ в какой-либо степени разделяет ответственность за войну, опустошительную, огнем и мечом поразившую Европу и Азию”. Речь последнего великого везира великой империи Дамада Ферид-паши была составлена в духе османской дипломатии XIX в.: цветисто, торжественно (сам Ферид-паша выглядел очень достойно и благообразно в своей полуевропейской одежде, но в феске и с холеной, подкрашенной хной бородой).
Манерой и содержанием речи, рассчитанной на сочувствие Америки, Англии и Франции, он напоминал картину заседания международной конференции в Стамбуле в декабре 1876 г., когда провозглашением первой конституции Высокая Порта надеялась предотвратить вмешательство держав в подавление освободительного движения в Европейской Турции. Времена ныне были другие. Ферид-паша скоро ощутил явное невнимание конференции к своей преамбуле и перешел к сути дела.