Кроме того, Н.С. Рашба и Л. Подхородецкий, уверенные в пребывании казаков в 1620 г. у самого Стамбула, указывают на судьбу посольства X. Отвиновского. Польский посол прибыл в османскую столицу весной этого года с торжественным заверением, что запорожцы укрощены и теперь никогда не последует их нападений, а Речь Посполитая строго соблюдает условия заключенного в 1619 г. польско-турецкого договора. Его основой было обеспечение безопасности османских владений от «разбойников» и недопущение ущерба подданным султана; во исполнение условий договора С. Жолкевский приказал запорожцам сжечь свои «челны». Однако посол был принят крайне холодно в связи с полным противоречием его деклараций действительности.
В мае великий везир Али-паша требовал через дипломата, чтобы Польша в течение четырех месяцев уничтожила казачество. Затем, как утверждает Н.С. Рашба, лично султан Осман II из своего дворца Топкапы увидел «огонь пылавших предместий Константинополя, которые грабили казаки». Л. Подхородецкий также замечает, что X. Отвиновский как раз во время своих заявлений об укрощении казаков узнал, что они грабят окрестности Стамбула. У Маурыци X. Дзедушицкого читаем: «Из Сераля, охваченного ужасом из-за их (казаков. — В.К.) приближения, убегает султан Ахмед I, а когда даже близкий его замок Кассим Ваши (морской арсенал Касымпашу. — В.К.) окурили, турки с огромным раздражением показали с одной высокой башни трактовавшему именно в то время о мире Отвиновскому зарево, поднимавшееся отовсюду над Босфором от казацкой руки».
Опасаясь за свою личную безопасность, посол тайно покинул дом, где пребывал полуарестованным под турецкой охраной, и бежал из Стамбула, а затем и вообще из Турции. «Его (X. Отвиновского. — В.К.), — говорится в «Каменецкой хронике», — встретили (в османской столице. — В.К.) весьма пренебрежительно: паши гнали его с глаз долой и не позволяли увидеться с султаном. Видя такое обхождение и необходимость бежать, он отправился по морю до самой Венеции и лишь через год после этого вернулся к королю».
Л. Подхородецкий считает, что в Босфор вошли 150 казачьих судов, но, похоже, эта цифра сильно преувеличена и совпадает с числом чаек, которые, согласно цитированному французскому источнику, вообще действовали в 1620 г. на море, или, как выражается Ю. Третяк, «сновали по Черному морю». Насколько известно, французы, находившиеся в Стамбуле, не говорят о действиях казаков в Босфоре, и вместе с тем создается впечатление, что запорожцы в 1620 г. все-таки входили в пролив.
Оно усиливается сообщениями, которые исходили из Ватикана и от английского посла в Стамбуле. В инструкции кардинала Лодовико Лудовизио, племянника папы Григория XV, данной 30 (20) мая 1621 г. нунцию в Польше и со следующего года кардиналу Камило ди Торресу, отмечаются «постоянные набеги казаков на берега Черного моря, даже под самые стены Константинополя, куда спускаются [они] на небольших судах опустошать все огнем и мечом с такой быстротой, что турки ни настичь их, ни отрезать им путь к отходу не могут». Томас Роу же в донесении королю Якову I от 9 марта 1621 г. приводит слова османского везира, согласно которым казаки грабили «даже в порту Константинополя». Это нападение на Золотой Рог случилось до приезда Т. Роу в Стамбул, произошедшего в том же 1621 г. Упомянем и замечание современника событий Симеона Лехаци, который, характеризуя дела казаков перед указанным годом, утверждал, что «они постоянно вторгаются в Турцию и морем, и сушею, разоряют, разрушают, сжигают, как [поступили с] Кафой, Синопом, Понтом, Варной, Балчхом, иногда они достигают Енгикёйя (Еникёя. — В.К.) около Стамбула»[124].
Имея в виду известные нам казачьи набеги, эти сообщения о босфорских действиях можно отнести к 1620 г. (действия в стамбульском порту и к 1615 г.?). Но, очевидно, некоторые походы к Босфору и на сам Босфор (вполне возможно, и под стены столицы) не отложились в разысканных источниках: контекст ряда современных известий, по-видимому, говорит о неоднократных к 1620 г. заходах казаков в пролив, а имеющиеся документы конкретно эту неоднократность не показывают. По этой же причине, к сожалению, нет возможности точно датировать первый проход казачьих судов через весь Босфор, до Золотого Рога и мыса Сарайбурну.
Согласно Н.П. Ковальскому и Ю.А. Мыцыку, босфорская экспедиция 1620 г. «явилась еще одним доказательством могущества морских сил казаков», и Осман II, приготовлявшийся к нападению на Польшу и весьма опасавшийся казачьих морских акций, стал усиленно готовиться к войне не только на суше, но и на море.
«Турецкий император, — писал И.Ф. Абелин, — был этим (приходом казаков к Босфору. — В.К.) сильно озлоблен, основательно приготовился к войне на воде и на суше, по этому случаю все морские разбойники и вассалы из Барбарии (североафриканские корсары. — В.К.) также были призваны на помощь против казаков; последние же не дали себя запугать, но продолжали постоянно грабить и жечь в турецкой земле; захватили также город Хелул».
1621 г. был примечателен скоротечной, однако важной по своим последствиям турецко-польской войной, остановившей агрессию Турции в одном из направлений и усилившей ее внутренний кризис. Казаки сыграли очень важную роль и в преддверии войны, и в самом ее ходе, что, в общем, предвидели в Стамбуле. Османская дипломатия и затем историография пытались представить вторжение турецких войск на территорию Речи Посполитой как ответную акцию на запорожские набеги. С подачи турок аналогичную позицию занимали и французские дипломаты. Л. де Курменен, например, утверждал, что поход Османа II был попыткой радикально покончить с казачьими набегами. На самом деле причины войны были многообразными, и «казачий вопрос» являлся лишь одной из проблем[126].
В связи с подготовкой вторжения в Польшу и вполне очевидными, ожидавшимися морскими контратаками казаков турецкую столицу с начала 1621 г. стали охватывать панические настроения, далее бурно развивавшиеся. Уже 2 января в Рим поступило сообщение из Стамбула, что казаки обладают достаточным числом судов для того, чтобы 2 тыс. человек достигли главного города Османской империи, а 3 марта из Венеции со ссылкой на стамбульские вести сообщалось, что будто бы свыше 1800 казаков уже находятся в устье Дуная и готовы идти на османскую столицу.
8 февраля Т. Роу в депеше государственному секретарю Джорджу Кэлверту и в посольских «известиях» доносил, что Осман II желал лично возглавить поход на восставшего эмира Сайды в тогдашней Сирии (ныне Ливане), «но, учитывая неопределенность польских дел и что пришлось бы оставить на казаков свой имперский город, и по другим имевшимся здесь соображениям он изменил свое намерение и приказал [идти] сухопутному войску и морскому флоту». Одновременно «для предотвращения самого худшего приведены в порядок 12 небольших галер и обыкновенное множество фрегатов (имеются в виду фыркаты, небольшие гребные суда. — В.К.), чтобы охранять Черное море от вторжения казаков».
Сановная «партия мира», как выражался М.С. Грушевский, смущала султана перспективами казачьего нападения на Стамбул, которое могло поднять тамошнее христианское население. 23 (13) марта Ф. де Сези доносил Людовику XIII о предупреждении некоторых османских министров, сделанном Осману II, что в случае отправления его в поход на Польшу морские нападения казаков могут вызвать восстание христиан Стамбула. Увлеченный идеей разгрома польских войск, султан резко отвечал, что тогда перед выступлением из столицы надо вырезать всех местных христиан. Ему покорнейше заметили, что подобное действие навлекло бы на государство войну со многими странами Европы. Падишах умолк и, разгневанный, вышел из Дивана. О том, что везиры советовали султану остаться в Стамбуле «из-за самих казаков», сообщал и польский агент Иштван Радагий[127].
Вскоре после разговора в Диване было решено направить на Черное море флот из 40 галер под личным начальством капудан-паши Эрмени Халил-паши, отчего он, как утверждал Ф. де Сези в депеше своему королю 21(11) апреля, «едва не умер от огорчения, не считая это путешествие достойным себя». М.С. Грушевский подозревает, что дело было в страхе главнокомандующего перед казаками. М.А. Алекберли также считает, что капудан-паша, «боясь казаков, всеми силами пытался отказаться от командования».
Об испуге первого адмирала говорит и Ю. Третяк. «Хотя и решено выслать на Черное море против казаков флот, — пишет историк, —…но как можно было надеяться на этот флот, если сам адмирал испугался похода и всяческими способами, и даже угрозами, старался отклонить честь командования и если турецкие солдаты так боялись встречи с казаками на море, что иногда надо их было… палками загонять на галеры, отправлявшиеся против казаков. Вообще нежелание воевать с Польшей было таким глубоким и таким всеобщим в турецком народе, что, как доносил де Сези, сделали предложение султану с готовностью возместить понесенные уже военные издержки и вознаграждение убытков, причиненных уже ранее казаками, лишь бы султан отказался от этой войны».
Полагаем, что дело заключалось не в простом испуге адмирала и что причины его нежеления лично возглавить черноморскую кампанию проясняются из приведенных Ю. Третяком соображений. Опытный воин, давний недруг казаков и великий везир конца 1610-х гг., Халил-паша понимал состояние государства и его вооруженных сил, весьма малую перспективность борьбы с казаками и невозможность предотвратить их набеги на побережье, которые могли усилиться с началом войны, и действительно боялся, но — потери своего авторитета и вследствие этого высокого положения в случае возможных и даже несомненных казачьих успехов на тех или иных участках военно-морского театра, а тем более на Босфоре.
«Еще никогда не было такого страха, какой я вижу в К.П. (Константинополе. —