— Что? Говори, я не понимаю. Болит где-нибудь? — стараюсь смягчить интонацию, но получается все равно грубо. её безумные выходки однажды меня доконают. Алиса хлюпает носом и отрицательно мотает головой, прижимаясь лбом к моему плечу.
— Хорошо, — с облегчением выдыхаю в её макушку и несу выдохшуюся тигрицу в кровать. — Все хорошо, успокойся, — несколько осколков успевают впиться в подошвы ног, но я не останавливаюсь, не обращаю внимания. Это не та боль, которую нельзя вытерпеть.
Положив Алисию на постель, в первую очередь осматриваю её ступни, потом пальцы, которыми она хваталась за лезвие. Убедившись в отсутствии серьезных повреждений, склоняюсь над отрешенно смотрящей в потолок женой. её взгляд застывает на моем лице, растерянный, несчастный, измученный.
— Вот это танец ты мне устроила, tatlim, — тяжело выдохнув, убираю белокурые волосы с покрытого испариной лба, погладив кожу костяшками пальцев. Холодная, бледная, словно выгоревшая изнутри. Еще бы — такой пожар учинила.
— Повторить? — у нее еще хватает сил дерзить. Удивительная стойкость.
— В другой раз, — я невольно улыбаюсь, дотрагиваясь губами до виска.
Застываю без движения, считывая учащенный пульс. Время замирает, скрываясь за стенами спальни. Молчание между нами впервые несет успокоение. Наверное, мы оба выдохлись после бурного эмоционального выплеска. Для меня подобное впервые. Никогда ещё не слетал с катушек, не позволял ярости выключить здравый смысл.
Я ласково глажу изящную тонкую спину, расслабляя напряженные мышцы, поднимаясь выше, массирую область шеи.
Алиса лежит смирно, дышит ровнее, глубже, не брыкается, не рычит, не рвется на волю. Мое сердце гулко колотится о ребра. её — стучит в том же ритме. Я чувствую удары ладонью, прижатой к теплой округлости груди. Запустив пальцы в растрепанные пепельные локоны, мягко обхватываю затылок Алисы, несильно тяну назад, чтобы взглянуть в глаза бунтарки, а вижу только длинные опущенные ресницы, выгоревшие на самых кончиках.
— Ты спишь, tatlim? — шепотом спрашиваю я, скользнув большим пальцем по полным сомкнутым губам.
Она молчит, но её веки реагируют на вопрос легким подёргиванием. Лиса сжимает их плотнее, нервно вздрагивает, ощущая почти невесомые прикосновения к скулам, бровям. Склонив голову, трогаю горячими губами холодный кончик капризного носа. Она снова напрягается, задерживая дыхание.
— Я не должен был говорить тебе всех этих слов, Алиса. Они несправедливы, вычеркни их из своей памяти, — ответом служит судорожный вздох. — Я не считаю, что ты способна на предательство и измену. Я знаю, что обман не был намеренным и даже понимаю, почему ты постоянно так отчаянно защищаешь Каттана, несмотря на всю абсурдность его поступков, — тихо признаюсь, целуя соленый уголок повлажневших закрытых глаз. Она распахивает ресницы, взглядом посылая вопрос. — Потому что я точно так же хочу защитить тебя. Чтобы ты не вытворяла, этот инстинкт сильнее всех остальных. Я всегда буду обеспечивать твою безопасность, но даже я не могу предусмотреть и предвидеть все возможные угрозы. Ты тоже должна помочь мне, услышать, наконец, и осознать, чьей женой стала. Однажды, тот кому ты доверяешь, точно так же сможет войти в твой кабинет и принести тебе смерть. Даже влюблённые мужчины способны на страшные поступки. Ты слишком доверчива, tatlim. Это опасно, понимаешь? — поддев пальцами упрямый подбородок, заглядываю в посветлевшие голубые оазисы. — Или твой инстинкт самосохранения отключается только, когда ты видишь Каттана? — она не отвечает, молчит. Слишком долго… — До тебя я не знал, что такое ревность, tatlim. Мне не нравится это чувство. Уничтожь его, — выдыхаю в приоткрывшиеся теплые губы.
— У тебя нет повода для ревности, Ран, — тихо отвечает Алисия, неуверенно касаясь моих волос. — И никогда не будет. Я принадлежу тебе. Ты все для этого сделал, и даже перевыполнил план, — в уголках её губ тлеет горькая улыбка. — Но я обещаю, что превращу твою жизнь в сущий ад, если ты еще раз посадишь меня в клетку.
— Не могу ничего гарантировать, tatlim, — уклоняюсь от клятв, которые вряд ли получится сдержать. — Твое поведение непредсказуемо и не поддается никакой логике. Ты бросилась на меня с ножом сегодня…
— Я защищалась, — в голубых глазах вспыхивает возмущение. Заводится с одного слова и так же быстро гаснет. Тяжело вздохнув, я убираю непослушный локон за маленькое аккуратное ушко. Выражение её глаз неуловимо меняется, радужка стремительно темнеет, засасывая меня в глубину расширившихся зрачков.
— Ты утверждал, что все обо мне знаешь, — приглушенно шепчет Лиса.
— Знаю, — уверенно подтверждаю я, ласково поглаживая высокие скулы. — Больше, чем ты сама.
— Не все, — она отрицательно качает головой, прикрывает глаза ресницами, словно собираясь с духом, чтобы раскрыть мне чудовищный секрет. Вряд ли я услышу что-то, способное пошатнуть мой мир, с иронией думаю про себя… и ошибаюсь.
— Я беременна, Амиран, — оглушает меня новостью Алисия.
Ленивая улыбка стремительно сползает с моих губ, челюсть тяжелеет от напряжения. Я резко отстраняюсь, одергивая руку от её лица и застываю, не сводя с бледного лица tatlim пронизывающего тяжелого взгляда. Она ждет каких-то слов, смотрит с усиливающейся тревогой и растерянностью, а у меня горло немеет, перед глазами туман, а в голове хаос от жужжащих, как рой ядовитых ос, мыслей. Минута, две, молчание затягивается, давит, звенит в ушах пульсацией закипающей в венах крови. Я думаю, анализирую, считаю, перебирая варианты. Tatlim не выдерживает первой.
— Если ты не хочешь детей, надо было предохраняться с самого начала, — толкает меня ладонями в грудь, уязвлённая отстраненной реакцией.
— Не заводись, Алиса. Я этого не говорил, — протягиваю руку, но она силой ударяет по кисти, и отползая подальше от меня. — Сначала мы должны убедиться, что…
— Убедится в чем? Я знаю, что беременна, — хрипло рычит Алисия. — Только попробуй спросить, чей он, — я не отвечаю, продолжая сверлить её испытывающим взглядом. — Боже, ты и правда сомневаешься, — вспыхивает, прикрывая губы ладошкой, глаза наливаются слезами.
— А ты сама уверена, что ребенок мой? — изучающе смотрю в побелевшее, как мел, лицо. В ответ мне прилетает звонкая пощечина, обжигающая правую щеку. — Ты сдурела, tatlim?
Отпрянув назад, она замирает, испуганно хлопая ресницами. Схватив жену за руку, дергаю на себя и с утробным рычанием, опрокидываю на спину. Припечатав тонкие запястья к подушке, наваливаюсь сверху, удерживая вес своего тела на локтях.
— Не делай так больше. Договорились? — она подавленно кивает, глотая беззвучные слезы. Беспомощное, несчастное выражение её глаз разбивает последний бастион на моем сердце.
— Умница. Я не злюсь на тебя. Ты можешь мне сказать, если сомневаешься, если есть вероятность, что… — закончить фразу оказалось гораздо сложнее, чем идти голыми ногами по битому стеклу. Склонив голову, ласково собираю губами соленые дорожки с щек. — Не плачь, сладкая, — успокаивающе шепчу в дрожащие губы, но мои слова производят обратный эффект. Она начинает рыдать в голос, отчаянно и горько.
Впервые столкнувшись с настоящей женской истерикой, я теряюсь, чувствую себя совершенно беспомощным. Мысль о докторе появляется и тут же гаснет. Отпустив её руки, я перекатываюсь на бок и осторожно привлекаю к себе заливающуюся слезами жену, обхватываю обеими руками. Она доверчиво жмется, ткнувшись мокрым носом в мою шею, впивается пальцами в плечи, пока я укачиваю её, перебирая пальцами шелковистые локоны.
Через пару минуту судорожные всхлипывания становятся все реже глуше, пока окончательно не стихают. Мы лежим еще какое-то время в полной тишине, слушая ровное дыхание друг друга и синхронное биение сердец.
— Я не плакса, Ран. Это нервы… или гормоны, — прерывисто бормочет она мне в шею, когда я уже начинаю думать, что моя перепуганная тигрица уснула. Ее голос немного сиплый, бесконечно печальный. — Я не планировала стать матерью так рано, но мне нечего скрывать, а тебе не за что на меня злиться.
— Я понимаю, — отвечаю абсолютно искренне, касаюсь ладонью её щеки, сухой и горячей. Алисия выпутывается из моих объятий, отстраняется, запрокидывая голову. её взгляд отражает целую бурю эмоций, переполняющих неподготовленное сердце, выплёскивающихся через край. её взгляд говорит, что она мне не верит, что я не могу понять.
— Меня пугает твое молчание, — тихо признается tatlim.
— Я не знаю, что сказать, — и это тоже правда, — Пока не знаю, — поправляю, пока она не напридумывала себе всякого. — Ты же не сегодня поняла, что беременна, так? — я не спрашиваю, ответ и так известен. Она хотела сказать мне еще неделю назад, когда я забрал её с работы. Она знала, что ждет ребенка, когда говорила с Каттаном.
Так, о чем же ты сожалеешь, tatlim?
О том, что он мой…
Или о том, что он не его?
Эта мысль прошибает насквозь, обжигает горло горькой желчью, и невозможно определить какой из этих двух вариантов бьет сильнее.
Алиса закрывает глаза, пряча от меня ответы и бушующие эмоции, ресницы предательски дрожат, а я продолжаю трогать её губы, скулы, подбородок, провожу пальцами по шее, хрупким ключицам, ложбинке между упругими полушариями, опускаю ладонь на живот, ощущая напряжение брюшных мышц и теплый бархат кожи. Она вздрагивает всем телом и издает сдавленный толи вздох, толи всхлип, словно снова собираясь разрыдаться. Никакая ты не тигрица, tatlim. Котенок, маленький, перепуганный. Такая чувствительная хрупкая девочка. Хрустальная. Я научу тебя, ты никогда не разобьешься.
Сдвинувшись вниз, убираю ладонь и прижимаюсь все еще горящей от пощечины щекой к плоскому животу. Полной грудью вдыхаю аромат своей женщины, слушая грохот её сердца, ощущая нервную дрожь, сотрясающую стройное тело, её страх и сомнения, горечь обиды и боль. Я нежно глажу её бедра, перетянутые серебристыми нитями, и закрываю глаза, отключаю разум, всегда требующий доказательств и оснований, я выпускаю на волю основные инстинкты, животные, дикие, неподвластные логике. Они никогда не лгут, не ошибаются в самом главном. Я доверился им однажды, увидев в шатре Адама Саадата его дерзкую белокурую дочь, потребовавшую отдать её тигренка.