– Вы только хотели оформить опеку над Юлией Качалиной так, чтобы об этом никто не узнал, заменив ее документы на другие. К этому моменту вы уже выставили вашу квартиру на продажу, чтобы скрыться в неизвестном направлении, а потом планировали шантажировать Нину Лацис всю жизнь. Таков был ваш план.
– Эта сука разрушила мою жизнь, – тихо отозвалась Лемешева. – Сначала я решила просто поменять фотографии девочек, чтобы запутать следы. Но они не отклеивались от дел, и я стала жечь документы, устроив импровизированный пожар в кабинете. В тот момент я плохо соображала – выпила для храбрости, много выпила. Огонь стал быстро распространяться, заполыхали занавески, деревянные перекрытия… Дети стали распахивать окна, что категорически нельзя было делать, кислород только усиливал пламя. – Началась суматоха. Дальнейшее я помню с трудом. Детская группа, две девочки сидят, забившись в угол, одна из них – Юля Качалина, другая – рыжеволосая Лариса Головина, все вокруг полыхает… Я успеваю подхватить Юлю на руки, падает перекрытие, Лариса погибает у меня на глазах. Выбегаю на улицу, «Скорая», пожарные, кое-кто из персонала… Передаю кому-то девочку и говорю отчетливо, что есть жертвы, погибла одна девочка из младшей группы – Юлия Качалина. А в детском доме как раз имелся недобор персонала, одна глухая нянька на пять групп, воспитателей не хватает, дети только на днях поступили, так что ни у кого не возникло сомнений в моих словах. А дальше – больница, мое лицо в бинтах, я действительно его опалила, но не сильно. Эта тварь приходит ко мне, спрашивает о вещах девочки, а я радуюсь, глядя на нее, потому что именно она меня оставила ни с чем. В больнице я пролежала недолго, чувствовала себя великолепно, но все же какое-то время мне пришлось ходить в бинтах. Все сочувственно вздыхали, глядя на меня. Я восстановила документы девочек. Хотела сначала оформить Юлю как Ларису Головину, но у Ларисы была жива мать, пришлось записать ее как Алину. А потом пришла повестка из прокуратуры, повязки с лица к этому моменту пришлось снять, я испугалась и подстраховалась. Это было несложно: моя мать работала гримером в театре. После визита в прокуратуру меня больше никто не беспокоил. Следователю стало плохо от моего вида, и он быстро отправил меня домой. Дело закрыли. Я оформила опеку над Алиной, то есть над Юлией Качалиной, продала квартиру и поселилась в деревне, опасаясь, что кто-нибудь из знакомых встретится мне на улице, и придется объяснять ему, каким образом с моего лица исчезли ужасные следы от ожогов. Но и в деревне я не могла успокоиться. У меня началась самая настоящая паранойя, мне казалось, что за мной следят. Старалась не выходить на улицу, а если выходила, то надевала маску. Боялась людей, и девочка, погибшая девочка, стала являться мне во сне. Она винила меня в своей смерти, и я стала искать себе оправдание.
– Ваша маска и стала этим оправданием. Вы так сроднились с ней, что сами поверили в то, что пострадали во время того пожара, пытаясь спасти из огня ребенка, – сказал Анин, но в голосе его не чувствовалось жалости к этой женщине.
– Да, поверила! Мне стало легче, но ненадолго, и я стала сама для себя придумывать новые удары судьбы. Говорила, что не могу сделать пластическую операцию, потому что деньги от продажи квартиры сгорели в банке, хотя на самом деле это было не так. Потом сообщила всем, что злые работодатели отказываются принимать меня на работу из-за моего уродства. Я даже съездила на пару собеседований, чтобы рассказ мой был достоверен. Единственное, что я не придумала, – это диагноз, который поставили девочке. Проблемы со здоровьем Алины я тоже стала преподносить всем как удар судьбы. Это был действительно нокаут. По-своему я любила Алиночку, она была послушным, тихим ребенком, но, когда я поняла, что с каждым годом ее заболевание будет создавать множество лишних проблем, я испугалась. Я ведь забрала девочку не для того, чтобы мучиться самой, а чтобы наказать Нину Лацис за все то зло, которое она мне причинила! И весьма преуспела в этом. По имеющимся на то время данным, Нина не перенесла потерю ребенка и пыталась покончить жизнь самоубийством, но ее откачали и засунули в психушку. Я решила отказаться от опеки, но вскоре выяснилось, что девочка может приносить весьма существенный доход. Жили мы хорошо, ни я, ни Алиночка ни в чем не нуждались. И вот спустя несколько лет я включаю телевизор и вижу – кого бы вы думали? Нину Лацис! Мало того, что эта сучка баснословно разбогатела, так она еще стала княгиней и живет себе припеваючи в Париже! Я стала наблюдать за ней. Это было несложно: княгиня была под пристальным вниманием прессы, и о ее персоне писали не только французские газеты, но и российские. К этому моменту было уже понятно, что долго на Алину рассчитывать не удастся – у нее начались серьезные проблемы со здоровьем.
– Вскоре вы узнаете, что княгиня смертельно больна. Тут вы и начинаете действовать и пишете ей письмо, в которое вкладываете фото Ларисы Головиной. Здорово вы все придумали, Наталья Вениаминовна! Под дурочку сыграли, вроде вы тут и ни при чем. К тому же Алина психически больна, и если Нина купится на вашу уловку и решит осчастливить внезапно воскресшую девочку, вы, как опекун Алины, останетесь у кормушки навсегда. Вас беспокоит только одно: вы прекрасно знаете, кто настоящая наследница, и у вас даже есть доказательство: медальон, который в свое время повесила на шейку девочки Нина. Проблема только в том, что Нина Лацис не знает, кто из девочек Юлия, а вы не можете сказать об этом княгине в открытую. Я так и не понял, зачем вам понадобилось убивать этих девочек? Таким образом вы хотели ускорить процесс? Глупо это как-то.
– Я никого не убивала, – растерялась Лемешева. – Вы с ума сошли! Я вообще не знала, что Нина будет действовать, в письме ничего об этом не было сказано. Поэтому спокойно поехала к доктору Корейкину, чтобы он помог Алине научиться управлять своими энергетическими запасами. Я только от Александры узнала, что происходит нечто ужасное. А теперь обе девочки пропали. Как вы можете подозревать меня в убийстве!
– Да уж, вы у нас ангел небесный, неспособный на плохие поступки. К Евгению Павловичу вы поехали уже после всех трагических событий. Вас видели, когда вы приезжали к Александре Демидовой. Высокая блондинка средних лет с привлекательным лицом! Вы ведь снимали маску, когда шли на убийство. Не сомневаюсь, что соседка Сашеньки Демидовой вас опознает. И в детском доме Ларисы Головиной вы засветились. Так что собирайтесь, Наталья Вениаминовна, вам придется поехать с нами.
– Вы чудовище! Мерзкое чудовище! Что она вам такого сделала, эта Нина Лацис?! – не выдержал Олейников. – Может быть, вы и Александру убили, а Алину спрятали где-нибудь сегодня ночью?
– Успокойся, Кирилл, – мягко сказал следователь и похлопал оперативника по плечу, – с девочками все в порядке, я уверен. Спроси хотя бы у Рафаэля Абрамовича, он подтвердит, – повернувшись к Разумовскому, улыбнулся Анин. Все с изумлением посмотрели на главврача, очки которого мгновенно запотели, а сам доктор покрылся красными пятнами от смущения.
– Как вы узнали? – сняв с носа очки и в очередной раз вытаскивая из кармана «наволочку», чтобы протереть стекла своих окуляров, спросил Разумовский.
– Вы проговорились, сообщив нам, что Александра только под утро начала откашливаться. Во-первых, слышать это вы не могли, так как ваш кабинет находится далеко от палаты девушки. Во-вторых, перед этим вы поведали мне, что, когда спите, выключаете слуховой аппарат.
– Ну вы даете, Рафаэль Абрамович! – восхищенно воскликнула Ирина. – Не ожидала от вас такой прыти.
– Я просто хотел спрятать Алину от этой жестокой женщины, – тяжело вздохнул Разумовский. – Девочке нужен покой, мы с Фимочкой позаботились бы о ней. У нас ведь нет детей, а девушка так нуждается в любви и участии.
– Это я уже понял, но зачем вам понадобилось забирать к себе и Александру?
– Во-первых, Александра рассказала мне, почему она поехала разыскивать Алину и ее мать. Я понял, что им обеим грозит опасность. Во-вторых, Алина не хотела никуда без Демидовой идти. Она почему-то называет Сашеньку сестрой, не знаю, что именно девушка вкладывает в это понятие, но между ними с первых минут зародилась какая-то тесная связь. Близость, я бы даже сказал.
– Старый маразматик! – закричала Лемешева. – Связь у них зародилась. Я на тебя в суд подам, это мой ребенок!
– Это не ваш ребенок, Лемешева, а Нины Волынской, – резко сказал Анин. – А теперь следуйте за мной.
– Господин Анин, – воскликнул Разумовский, – пусть девочки пока побудут у меня! Сашенька еще нуждается в медицинской помощи, а Алина… не в интернат же ее сдавать? Поверьте, мы с Фимочкой будем только рады.
Идею поучаствовать в судьбе девочек подхватили и взволнованная Ирина, и сдержанный Корейкин. Анин не стал возражать и с огромным облегчением согласился на предложенную помощь, ведь Сергей Петрович и сам не знал, как ему поступить с Алиной, пока он не уладит все дела. А дел предстояло море. Во-первых, найти сбежавшего Крюгера, которого он подозревал в этих ужасных преступлениях. Во-вторых, разобраться с Лемешевой и выяснить оставшийся непонятным вопрос – каким образом пистолет попал к Михаилу в номер?
Они вышли на улицу, где гражданку Лемешеву уже поджидала специальная машина, которая подъехала к больнице немного позже служебной «Волги» Анина. Сергей Петрович сделал это намеренно, чтобы раньше времени не насторожить Наталью Вениаминовну. Лемешеву, которая продолжала орать, что она никого не убивала, затолкали туда, машины тронулись с места, и только тут Анин понял, как он устал. Ему страшно захотелось домой, к своей жене Катеньке, вспыльчивой, но невероятно близкой, к сыновьям, баловникам и оболтусам, но безумно любимым и родным. Семья вдруг приобрела для Сергея Петровича такую значимость, что затмила работу и чувство долга. Забылись придирки и упреки жены, скотский характер ее матери, постоянные бытовые проблемы и недостаток денег – остались только любовь, тепло и желание быть с нею рядом.