— Старый маразматик! — закричала Лемешева. — Связь у них зародилась. Я на тебя в суд подам — это мой ребенок!
— Это не ваш ребенок, Лемешева, а Нины Волынской, — резко сказал Анин. — А теперь следуйте за мной.
— Господин Анин, — воскликнул Разумовский, — пусть девочки пока побудут у меня. Сашенька еще нуждается в медицинской помощи, а Алина… не в интернат же ее сдавать? Поверьте, мы с Фимочкой будем только рады.
Идею поучаствовать в судьбе девочек подхватили и взволнованная Ирина, и сдержанный Корейкин. Анин не стал возражать и с огромным облегчением согласился на предложенную помощь, ведь Сергей Петрович и сам не знал, как ему поступить с Алиной, пока он не уладит все дела. А дел предстояло море. Во-первых, найти сбежавшего Крюгера, которого он подозревал в этих ужасных преступлениях. Во-вторых, разобраться с Лемешевой и выяснить оставшийся непонятным вопрос — каким образом пистолет попал к Михаилу в номер?
Они вышли на улицу, где гражданку Лемешеву уже поджидала специальная машина, которая подъехала к больнице немного позже служебной «Волги» Анина. Сергей Петрович сделал это намеренно, чтобы раньше времени не насторожить Наталью Вениаминовну. Лемешеву, которая продолжала орать, что она никого не убивала, затолкали туда, машины тронулись с места, и только тут Анин понял, как он устал. Ему страшно захотелось домой, к своей жене Катеньке, вспыльчивой, но невероятно близкой, к сыновьям, баловникам и оболтусам, но безумно любимым и родным. Семья вдруг приобрела для Сергея Петровича такую значимость, что затмила работу и чувство долга. Забылись придирки и упреки жены, скотский характер ее матери, постоянные бытовые проблемы и недостаток денег — остались только любовь, тепло и желание быть с нею рядом.
— Олейников, у тебя полтинника взаймы не будет? После зарплаты верну, — бодро спросил Анин. Брать деньги в долг майор терпеть не мог, но брал, и брал так, что у дающего было ощущение, что именно ему делают одолжение и оказывают честь.
— Будет, — промямлил оперативник, вытаскивая из кармана кошелек.
— Что такой кислый? — насторожился Анин, забирая купюру из рук опера. — Если это последние, тогда не нужно — я же не настаиваю.
— Да нет, что вы, — спохватился Кирилл. — Я не потому. Не из-за денег.
— Так ты из-за этой суки Лемешевой, — расслабился Анин и с облегчением засунул полтинник в карман.
— За что же она так эту Нину Лацис так ненавидела? Что может вызвать такую патологическую ненависть?
— Любовь, Кирюша, любовь, — философски изрек Анин и вытянул палец к потолку. — Кстати, о любви. Объявляю короткий день, я лично домой — спать. Да и ты поезжай, вон у тебя какие синяки под глазами, такое впечатление, что ты всю ночь не спал, — машина подъехала к зданию прокуратуры и милиционеры вышли на улицу.
— Вы что-то знаете о любви Лемешевой, да? — не отставал от следователя Олейников.
— Помнишь, я тебе по телефону сказал, что баллистическая экспертиза готова, и я кое-что разрыл?
— Конечно, помню. Что же вы разрыли? — с интересом спросил Олейников.
— Завтра на эту тему поговорим, ладно? Устал, как скотина, а в двух словах об этом деле не расскажешь. Все, Олейников, пока, — улыбнулся Анин, развернулся и направился к трамвайной остановке.
Трамвай уже давно увез майора, а Кирилл стоял и смотрел в том направлении, куда уехал Анин, пытаясь справиться с охватившей его яростью. Ярость не отступила.
— Гадский папа! — заорал он на всю округу, по-детски топнул ногой, бросился к своей «Оке» и с визгом тронулся с места.
«Гадский папа» тем временем доехал на трамвае до своего дома, купил цветок под названием «гвоздика» — один, на большее количество, к его немалому удивлению, у следователя денег не хватило, — и, преодолевая внезапно возникшее волнение, позвонил в дверь.
Катерина Леонидовна открыла и встала на пороге, уперев руки в бока.
— Я вернулся, Катюша, — ласково прощебетал Анин, смущенно протягивая ей цветок.
— Это что, мне? — изумилась Катерина, таращась на цветок, как на привидение.
— Тебе, а кому же еще, — улыбнулся Анин, пытаясь протиснуться в квартиру в обход жены, которая загородила весь дверной проем.
Неожиданно глаза Катерины Леонидовны наполнились слезами, она забрала цветок у мужа, вдохнула аромат и тяжело вздохнула.
— Что ты, что ты, Катенька, — пораженный ее сентиментальностью, расцвел Сергей Петрович. «Верно, женщин нужно баловать иногда, — размышлял он. — Внимание, вот что главное для любой женщины! Всего один цветок подарил, а как она мне благодарна!».
— Я все поняла, — сквозь слезы прошептала супруга.
— И что ты поняла, родная? — тихо — тихо спросил Анин.
— Что ты мне изменяешь, гад!!!! — громко — громко завопила супруга и сильно — сильно треснула майора кулаком по голове. На руку Катрина Леонидовна всегда была тяжеловата. Майор ойкнул и с глупой улыбкой сполз к ногам жены. «Бьет, значит, любит» — это было последнее, о чем он успел подумать, перед тем как отключился.
ГЛАВА 5ТЫ — ЭТО Я
Вечерние сумерки наполнили маленькую уютную комнатку, с любовью обставленную добротной деревянной мебелью и украшенную по стенам лубочными картинками, гордостью Рафаэля Абрамовича, страстного собирателя предметов русского народного творчества. Пахло размоченными банными вениками, жареной картошечкой со шкварками и навозом. В жарко натопленном помещении было душно. Но Сашенька наотрез отказалась открывать форточку: «свинский» запах с фермы мгновенно просачивался в окно, заполнял каждый угол комнаты, и дышать носом становилось просто невозможно.
— Кошмар, как они здесь живут, — пробурчала Саша. — Алин, свет вруби и Хрюна сюда неси, его кормить пора, — скомандовала девушка и схватила с тумбочки бутылочку с соской.
Чтобы девушки не скучали, им было поручено вскармливание недельного поросенка, которого взяла с фермы Серафима, опасаясь, что слабенький малыш не выдержит конкуренции более сильных собратьев и погибнет. За два дня девушки успели так привязаться к хрюкающему существу с розовым пятачком, что уговорили Серафиму иногда брать его в свою постель. Хрюн толстел и наглел на глазах, протестующее визжа на всю комнату, когда девушки запаздывали с кормлением или возвращали обратно на пол в корзину, не почесав ему спинку и брюшко.
Алина включила свет, улыбаясь, вытащила вопящего голодного порося из корзины, положила на кровать перед Сашенькой и присела рядом. Саша воткнула в пасть Хрюна бутылку с соской, наполненную молочной смесью, и в комнате стало тихо.
— Да ты просто притворялся доходягой, чтобы тебя домой взяли, наглючая хрюнская физиономия, — захохотала Сашенька, глядя, с какой скоростью поросенок уплетает предложенное угощение. За два дня вес Хрюна увеличился вдвое, пятачок его залоснился, в глазах появилась сытая поволока.
— А он не лопнет? — с искренним беспокойством спросила Алина.
— Ага, сейчас Хрюн прикончит бутылку, раздуется, как воздушный шарик, раздастся оглушительный взрыв, по стенам комнаты расплывутся молочные кляксы, а розовые лоскутики и пятачок повиснут на лампе, — зло пошутила Сашенька и вздрогнула, заметив неподдельный ужас и боль в темных глазах Алины. — Господи, Алина, я же просто пошутила! Не волнуйся ты так, больше, чем нужно, в него не влезет, — постаралась успокоить ее Сашенька: она никак не могла привыкнуть к тому, что высокая худенькая девушка ее возраста ведет себя, как маленький пятилетний ребенок.
Устройство психики Алины не позволяло ей улавливать тонкие нюансы разговора, и она принимала все сказанное за чистую монету. Но внутренний мир Алины отнюдь не был примитивен так, как ее речь и поступки, Сашенька это чувствовала. Неразвитый интеллект заменили интуиция, чувства и эмоции, с помощью которых девушка воспринимала окружающую действительность. Она жила сопереживанием ко всему живому, мучилась и страдала от чужой боли, как от своей собственной, и изо всех сил старалась заглушить ее, отдавая всю себя без остатка нуждающимся. Поведение ее было непредсказуемо и необъяснимо. Девушка постоянно менялась: то веселилась вместе с Сашенькой, смеялась и по-детски хлопала в ладоши, то пугалась чего-то и забивалась в угол, закрывая лицо руками. Испугать ее могло все, что угодно: скрип двери, порыв ветра за окном, упавшая на пол расческа. Но больше всего Сашеньку потрясло другое состояние Алины. Иногда девушка уходила глубоко в себя, ее бледное лицо становилось отстраненным, огромные глаза стекленели, и она вообще переставала на что-либо реагировать. Возможно, причина ее транса крылась в обычной эмоциональной и душевной усталости, и Алина таким образом отдыхала от мира и своих собственных чувств.
Хрюн прикончил бутылку и повалился на бок, довольный и толстый. Алина осторожно положила ладонь поросенку на живот и улыбнулась. Секунду Сашенька не могла оторвать взгляда от ее тонкого запястья и почти прозрачной кожи кисти с голубыми прожилками, мысленно сопоставляя в голове хрупкость ее руки и мистическую энергетическую силу, заложенную в ней. Длинные красивые пальчики Алины пощекотали розовый животик, и поросенок захрюкал от наслаждения.
— Какая же ты дохлая, Алина, — недовольно нахмурилась Сашенька, переведя взгляд на острые плечи девушки. — Тебя надо откармливать, как этого поросенка! Я, правда, и сама не толстушка, — покосившись на свое отражение в стекле серванта, пришла к выводу Сашенька, — но ты, Алина, по сравнению со мной… Короче, если ты сегодня откажешься есть мясо, которое тебе просто необходимо, и примешься грызть прошлогоднюю морковь на протяжении всего ужина, так и знай, я не буду с тобой разговаривать… Что-то есть хочется. Давай, пока ужин не готов, яблоки пожрем.
— Да, — кивнула Алина, отнесла поросенка в корзину, вернулась с двумя яблоками и, забравшись с ногами на кровать, уютно устроилась рядом с Сашей.
Некоторое время они молча грызли сочные ароматные плоды, потом Сашенька вдруг оживилась, отложила изрядно покусанное яблоко в сторону, повернулась к Алине, взяла ее за плечи, легонько встряхнула и возбужденно зашептала: