На зарёванном лице неподдельный шок и ужас. Ее вполне можно понять, она не ожидала такого стремительного натиска, навоображав себе длительное соблазнение на шелковых простынях, но наши фантазии изначально обитали в разных плоскостях. И несмотря на свою юность и наивность, она должна была об этом догадываться, побывав в комнате с экранами.
— Ты садист, подонок, — вопит обезумевшая Пикси. Я не хочу, но вынужден принять меры. Глубоко вогнав в нее член, перехватываю тонкие запястья и вытягиваю над ее головой.
— Заткнись, детка, — припечатав к подушкам, удерживаю одной рукой, а второй накрываю проклинающий меня рот. Покрасневшие от истерики глаза распахиваются от неподдельного страха. — Будешь вести себя тихо? — спрашиваю срывающимся шепотом и, помедлив ровно столько, насколько хватает воздуха в легких, Энжи послушно кивает.
— Умница, ангел, — опустив руку вниз, я крепко сжимаю хрупкое горло, продолжая контролировать каждый ее вдох. — Я трахаю, ты подчиняешься. Это единственное правило. Понятно?
Ещё один кивок, приправленный обжигающей яростью в горящих глазах.
— Ты передохнула? — она молчит, стиснув зубы. — Я засчитываю это как согласие, ангел, — и снова не дождавшись ответа, рывком переворачиваю животом вниз. — Тогда продолжим.
И снова я дезориентирована. Потеряна. Энергетика моего сумасшедшего мужа настолько мощная и сильная, что он способен мгновенно поглотить меня, перемолоть до костей, словно внезапно обрушившийся на берега моей души ураган.
Мой личный цунами. А может, смерч? Скорее, смерть… моя, медленная, ядовитая, неизбежная.
Болезненная и местами чертовски сладкая.
А я — та ненормальная, что эту гнилую сладость успешно «хавает». И утопает в нем.
Неправильно.
Но мы сейчас в том месте, где не существует судей и наблюдателей. Здесь только мы — одичавшие от похоти, первые люди на личном покоренном «марсе». И только что он поимел меня так, словно до всемирного апокалипсиса остаются считанные минуты, а ему просто необходимо взять меня перед концом света.
Я не так себе представляла свой первый раз.
Хотя едва ли его можно назвать первым.
Самое жуткое в нашей первой брачной ночи то, что мое тело каждый гребанный раз откликается на мощные и глубокие толчки Колмана. Хочется подмахивать ему бедрами, принимать в себя глубже. Сливаться с ним бесконечными волнами. Через боль… словно в этом жгучем, полыхающем агонией единении с ним, я чувствую спасение.
Я чувствую себя… безусловно любимой.
Мне не нужно быть «хорошей», «идеальной», «примерной девочкой» в его глазах, чтобы заслужить маниакальную зацикленность мною. Чтобы он ни творил, я чувствую себя центром его мира — в противном случае, он бы не пошел на кражу принцессы и предательство лучшего друга.
Мердер, кажется, одержим самим фактом моего существования в его пространстве. И это чувство безоговорочного принятия — единственный способ ощутить, что со мной все в порядке. Меня никто не осуждает, не оценивает, не ищет во мне качества, несоответствующие прекрасному образу прилежной дочери шейха.
Я идеальна для него в своей не идеальности.
А он для меня — в своем безумии.
В своей непосредственности.
В своем хладнокровии.
Он разный… и я все еще верю, что в его темной душе есть светлые грани. И я найду их, найду обязательно… если хватит сил, если не сгорю в его адском пламени.
Скрепление наших душ и тел пропитано болью, солью и шрамами… обрученные горечью, мы два одиночества.
Но все это — кратковременная иллюзия. Истинная любовь — далека от боли и едва ли сравнима с ураганом. Настоящая любовь — безопасная гавань, в которой так хочется пришвартовать свой корабль и провести там старость.
Так говорят психологи и так пишут в романах в стиле Николаса Спаркса. Наш брак с Мердером совсем не похож на любовный роман. Сплошной фильм ужасов с восточным колоритом.
Смотреть его невыносимо, но и переключить — невозможно.
Когда адреналин закипает в венах, остановить стремительное повышение градуса крови уже невозможно.
И сойти с этой гормональной гонки уже нельзя, как и покинуть казино в череду выигрышей.
Я хочу большего, большего, большего… и мне никогда не будет достаточно.
Возвращаясь в настоящий момент, ощущаю на себе цепкую хватку Мердера. Внутри все болит, саднит и ноет, и я едва ли вывезу еще один раунд нашей битвы.
— Хватит, Коул! — озлобленно рычу я, сжимая под собой в кулаки простыни. Начинаю брыкаться ногами, стараясь перевернуться, отползти. Сделать все, что угодно, чтобы оказаться подальше от него.
Не потому, что не хочу его касаться.
Иногда мне кажется, что мы подходим друг другу на генетическом уровне. Иначе как объяснить то, что даже его одичавший, озверевший и голодный вид не в силах меня оттолкнуть и напугать?
По феромонам тел, запахам, чувству юмора, бесконечным темам для обсуждений и дебатов… стопроцентное попадание.
Но Мердер ведет себя как дикарь. Дикарь, которого стоит научить, как обращаться с любимой женщиной. До подонка должно, наконец, дойти, как нужно общаться с принцессой.
— Нет, я сказала, руки убрал! — визжу я, лягаясь в очередной раз.
— А то что? Ударишь меня? Страшно пи*дец, — ерничает и насмехается надо мной он, провоцируя меня на то, чтобы отвесить ему увесистую пощечину.
Его лицо дергается в сторону, я нервно закусываю губу, ощущая, как колошматит о ребра сердце.
— И это все? Дай мне еще, детка… Я хочу почувствовать, как ты сильно меня ненавидишь, — выдыхает около моих губ, одновременно сжимая мою задницу, вжимаясь в мою промежность своими бедрами и твердокаменным стояком. — Давай же, давай же… чего ждешь? Вмажь мне хорошенько, пока позволено…
Толкаю его в грудь, ударяя в стальные мышцы. Снова и снова, хлещу без разбора, вымещая на Коуле всю ярость, накопленную за это время эмоциональных качелей.
— И это все? Все, на что ты способна? — хрипит в ответ он, подставляя натренированное и сильное тело для моих мелких ударов. Чувствую себя крошечной мухой, пытающейся повалить на землю слона. — Покажи, как ты ненавидишь. Убей меня, детка, да, — взяв за скулы, просит Мердер. В его глазах простирается шквальный ветер и стихийное предупреждение. Но я не боюсь плавать в шторм. — Убей, убей, убей… меня, — тяжело дыша, едва касается моих губ.
— Убью…, — всхлипывая от боли, что он только что причинил мне, заявляю я. Дыхание мужа опаляет рот. Мердер так близко, но не целует… дразнит кусая, потираясь носом о мою щеку, словно ласкающееся животное. — Убью! — ударяю его в грудь и откидываюсь назад, на подушки, мечтая лишь об одном: зарыться в них и прорыдать всю ночь.
Коулман пытается рывком притянуть меня к себе, но в этот момент я собираю в кулак все свои силы и вмазываю ему по носу и груди двумя четкими ударами пяткой. Мердер находится на краю постели и падает вниз, прямо на пол шатра.
Я только что скинула его ногами с кровати. Да ну? И правда…
Тяжело дыша, подбираюсь к краю и нахожу его. Коулман лежит на животе, растянувшись на ковре. Мужчина не двигается, отросшие волосы закрывают его глаза. Дикарь, павший в неравном бою. На первый взгляд кажется, что Мердер действительно не дышит.
— Коулман! — шепотом кричу я после двух долгих минут молчания и полного оцепенения нас обоих. Нервно сглатываю, ощущая, как по позвонкам бежит неприятный холодок.
Я же не убила его? А вдруг та струйка крови из носа была тревожным звоночком? Вдруг у него проблемы с головой, с сердцем, со здоровьем в целом? Внутричерепное давление — не шутка… я точно знаю об этом. Подобное может говорить о серьезных заболеваниях, о которых он может и сам не догадываться.
На меня словно ушат ледяной воды выливают. Становится не по себе. Меня всю трясет, пока я мысленно перебираю варианты развития событий.
Убей, убей, убей… меня.
Сколько отчаяния было в его голосе. Надрыва. Для некоторых людей боль — единственная эмоция, помогающая ощутить себя живым. И Коулман возглавляет список этих несчастных.
— Мердер! Что с тобой, Коул? — не выдержав, с надеждой зову его.
Даже забываю о том, что между ног у меня все горит, и на простынях с кровью находиться весьма неприятно. Ощущение панического ужаса доводит меня до мелкой дрожи, и через минуту я сползаю вниз к Мердеру и прикасаюсь к его спине раскрытой ладонью. Жалобно всхлипываю. Толкаю своего мужа, словно мягкой лапкой. Черт, я сама себе напоминаю маленького, потерявшего в ущелье отца Симбу из знаменитого мультфильма. Так и хочется уткнуться в Коулмана, прислушаться к его дыханию и биению сердца… но я уже ничего не исключаю.
Мучительная, гробовая тишина не прекращается. У меня настолько звенит в ушах, что я не слышу признаков его жизни… в глазах темнеет.
Вновь касаюсь спины Коула. Пальцы скользят по его четким татуировкам, впервые увиденным так близко. Никогда не было возможности рассмотреть замысловатые рисунки, изучить. А теперь наощупь могу… не запретит никто.
Как я и предполагала, на торсе моего мужчины нет и пяти сантиметров кожи, не забитых историей его жизни.
Кончиками пальцев веду под лопатками, опускаясь ниже, повторяю контур замочной скважины, что первой бросается мне в глаза. И это несмотря на то, что его тело — лабиринт из тату и рисунков. Именно эту наколку я замечаю первой, возможно, потому что она дублируется.
Первая — замочная скважина на затылке, ограничивающая широко раскрытый глаз со слезой.
Вторая — портрет плачущей женщины, чем-то напоминающей музу из древнегреческих мифов. Кто она? Что означает эта тату? Реальная ли это девушка? Его бывшая или просто образ из легенд? Жадно изучаю карту на теле Коула. Целый клад нерассказанных историй. Словно личный дневник, как у моего отца.
«Это личный дневник, милая. Дневник, который полностью могу прочитать только я… и твоя мама. Дневник, из которого я бы не стер и строчки. Даже если бы захотел — пришлось бы содрать кожу», — вот что сказал мне отец, когда мне было двенадцать лет и я полюбопытствовала у него, зачем ему столько чернил на коже.