он выпадает из моих рук прямо на идеально белое ковровое покрытие. На белом фоне разливается красная жидкость, превращаясь в нечто похожее на лужицу крови.
Постепенно прихожу в сознание. Кожу печет, словно я нахожусь в неисправной сауне.
Влажный воздух не помогает к чертям пересохшим губам.
Я совершенно потеряла счет времени. Хочется обессиленно прошептать: «Какой сейчас год?».
Голова раскалывается, в ухо явно залили сплав из свинца, медленными змейками окутывающий мои извилины. Ток крови и характерный звон нарастает, басит, не дает покоя.
Сухо в горле, я умру без воды. Должно быть, прошли минимум сутки со злосчастного стаканчика сока.
Содрогаюсь всем телом, пытаясь сориентироваться в пространстве и подавить нарастающую внутри панику.
Где я? Как оказалась здесь? Как это возможно? Самолет четко летел в Атар. Может, мне стало плохо, самолет экстренно посадили, и меня сразу реанимировали?
Тогда почему я лежу так близко к полу? По ощущениям – на матраце, небрежно брошенном на пол. На матраце не первой свежести. Протягиваю руку вперед, изучая пространство, как новорожденный слепой котенок.
Жалкое зрелище, не сомневаюсь.
Мои ногти скребут по твердому камню.
Я еще не открыла глаза, но мне уже чертовски жутко. Судя по тому, что мне уже известно, я в малоприятном месте.
Месте, так напоминающем тюремную камеру.
Тяжело решиться и открыть глаза. Не хочется признавать правду: я в опасности, где-то вдали от дома. Возможно, меня снова похитили. Воспоминания о попытке изнасилования в пустыне добавляют жути.
Как только я разлепляю веки, к моей реальности добавляются новые спецэффекты: свет и звуки.
Свет, падающий от нескольких десятков экранов, развешанных по всему периметру абсолютно темной комнаты. Словно картины или зеркала, они занимают каждый миллиметр четырех стен, в которых я заперта.
Та самая клетка, которую я так часто ощущала дома. Она здесь. Она нашла меня… Мой личный и самый жуткий кошмар пришел за мной.
Даже во снах она не была настолько пугающей и извращенной.
И даже в самой больной фантазии я не могла представить себе подобное…
Первое, что вижу, когда фокусирую взгляд – мои глаза на ближайшем экране. Крупным планом, на котором видно, как периодически увеличивается зрачок, утопая в аквамариновой синеве. На соседнем маленьком телевизоре запечатлена моя улыбка. Движение моих губ демонстрируется словно в замедленной съемке.
И все это – долбанные цветочки.
У меня все тело немеет, когда мой взор переходит к «ягодкам».
Я слышу свой негромкий смех и обращаю свое внимание на тот экран, из которого льются звуки знакомых голосов:
– Коул, иди за мной. Беги за мной, – я бегу в нашем лабиринте, полы моего длинного платья развиваются на ветру.
– Поймал, не отвертишься. Даже не пытайся от меня убегать, – его приглушенный голос врывается и ледяными щупальцами захватывает мой разум. Коул на экране ловит меня и заключает в непозволительные объятия.
– Коул, не надо. Нам нельзя, – опускаю взгляд, не в силах выдержать взор Мердера.
– Мне можно. Мне все можно, – в привычной манере обрабатывает меня он.
Здесь мне нет восемнадцати.
– Глупый, ты же знаешь…
– Каким ты меня назвала? Хотя… пожалуй, да. С тобой – да. Твое присутствие делает меня таким, Пикси.
Резко зажмурившись, я переворачиваюсь на другой бок. Дышу с трудом, ощущая, как тяжелеют грудная клетка, сердце и легкие.
Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть… Ббред, сон, иллюзия, что угодно… только не реальность.
На экранах другой стены меня ждут куда более ужасающие картинки из моего прошлого. Интимные, сокровенные, только мои.
Никто не захотел бы видеть себя со стороны в такие моменты. Заснятым на камеру – точно.
Это создает абсолютную иллюзию того, что вся моя жизнь – шоу.
И у нее есть главный режиссер, постановщик и оператор.
И это не я.
Я – игрушка в его передаче под названием «за стеклом». И я готова на все, чтобы разбить, взорвать и уничтожить эту хрупкую стену прямо сейчас и выбраться из нее. Любой ценой. Даже если на волю придется бежать по разбитым стеклам.
Я концентрируюсь на одном из экранов. На нем я танцую обнаженной перед зеркалом в своей спальне. Глажу себя по бедрам, дурачусь, подпеваю Бьенсе… вращаю головой, отправляя волосы в свободный полет.
На другом – отрывок из «Саботаж». Я забираюсь на крышу одного из джипов и подпеваю американским хип-хоп исполнителям. О черт, я снимаю с себя рубашку, вращаю ею над головой и кидаю в улюлюкающую толпу. Один из парней, что ловит ее, кричит мне пошлые и одобрительные фразы, а остальные – подхватывают их. Я веселюсь, разыгрывая из себя профессиональную стриптизершу. Мы все там жутко пьяные, и социальный статус волнует нас в этот момент меньше всего.
Дальше – только хуже.
Я слышу свои несдерживаемые стоны на том экране, что транслирует то, как я мастурбирую. В моей руке – крошечная игрушка для клитора, а в мыслях – Коулман без рубашки. Тело изгибается плавной волной, соски затвердевают и, увеличивая темп своих ласк, я прикасаюсь к своей груди, выкрикивая лишь одно имя:
– Коул! Да, Коул… пожалуйста, Коул. Будь во мне. Возьми меня. Я так хочу тебя глубоко внутри…, – и с каждым моим словом звук из экрана только нарастает, словно кто-то специально увеличивает его.
Я кончаю с громкими и высокими вскриками, извиваясь полностью обнажённой на своей постели.
Закрываю глаза. Затыкаю уши. Меня нет…
Но перед внутренним взором все равно отпечатываются все до единого увиденные моменты.
Я со всех ракурсов. Чувствую себя разрезанной на кусочки, выставленные на всеобщее обозрение. В разном возрасте, начиная с пятнадцати лет. Каждый гребанный экран, куда бы я ни посмотрела, находится всего на расстоянии трех метров от меня. Я в центре этой тесной комнаты, где стенами являюсь я сама.
Только один человек в мире мог организовать для меня подобное шоу.
Коулман Мердер.
И теперь, когда я созерцаю весь этот вопиющий ужас, у меня не остается сомнений в том, что он больной извращенец.
– Открой глаза, Пикси, – его голос обдает ледяным ветром.
Я повинуюсь, обращая внимание на самый большой экран прямо передо мной. Именно он служит полным отражением моей настоящей реальности. Я вижу хрупкую девушку на матраце, бережно обнимающую себя за колени. На ней нет одежды, и лишь длинные волосы служат ей призрачной абайей, в которую я закуталась бы сейчас с огромным удовольствием.
Дверь напротив телевизионной меня открывается, и я резко оборачиваюсь, осознавая, что то же самое происходит за моей спиной.
Слабый свет заставляет снова зажмуриться.
Сквозь полузакрытые веки я вижу виновника своей экзекуции.
Дрессировщик заходит в клетку.
По телу бежит электричество, кожа становится гусиной. Нет ни миллиметра, где не проявились мурашки.
Я не узнаю Коулмана Мердера. Даже пространство меняется, от былой легкости не остается следа. Легкости, которую я иногда ощущала в его присутствии…
У меня создается впечатление, что мой покой нарушает совершенно другой мужчина. Незнакомец.
Не тот, кого я знала и видела много лет в Анмаре.
Не тот, кто обрабатывал меня все эти годы, привязывая к себе, внушая доверие, окутывая меня запретными желаниями.
Он явно чувствует себя здесь в разы увереннее, чем в Анмаре, или где бы мы ни находились – хозяином положения, не иначе.
Мой взгляд скользит по начищенным до блеска туфлям, отутюженным брюкам и черной рубашке, плотно облегающей натренированные и напряженные мышцы. Они натянуты, словно струны. Как мускулы тигра перед прыжком, перед нападением. В своем любимом цвете он больше похож на черного ягуара.
Наконец, я поднимаю взор на его лицо. Щетина обрамляет заострившиеся черты, полностью передающие настроение мужчины. Мердер отожествляет сдержанную ярость. Дымится, словно вулкан перед извержением, пугая своим жутким зрелищем и готовя к неминуемой гибели. Бешенная мужская энергетика вонзается под мою кожу наточенными микролезвиями, и я невольно вдавливаю голову в плечи.
Женщины оборачиваются на таких мужчин. Смотрят, изучают, заваливают вниманием, бегают перед ним на цыпочках, трепещут, благоволят… Меньше всего мне хочется быть безвольной рядом с ним, но пока я настолько растеряна происходящим, что другой быть не получается.
Я подавлена. Слаба. Не готова… к подобному. К такому невозможно подготовиться.
Вновь смотрю на мужчину, источающего флюиды абсолютной власти над своей излюбленной жертвой.
Это совершенно другая сторона Коулмана Мердера. В ней нет иронии. Нет легкости. Нет компромисса. И диалога. В ней нет ничего кроме таких желаний, как – подмять, поглотить, подчинить. Управлять. Сделать так, как необходимо ему. Ах да… еще там есть голод. И он красноречиво горит в глазах Мердера, превратившихся в черный омут. В ту самую воронку, что перемнет тебе кости и выплюнет на берег.
И я… полностью нагая, дезориентированная, сломленная увиденным… Я вся перед ним. Беззащитная.
Не понимаю, что происходит. Как мы дошли до такого? Где все, где подмога, где АРС? Как Амиран допустил это, а мой отец?
Я не покажу ему своего страха. Не позволю, не доставлю Мердеру подобного удовольствия.
– Ты сумасшедший, Коулман, – нарушаю тишину хриплым голосом. Он медленно ведет большим пальцем по своей квадратной челюсти, бросая на меня задумчивый и оценивающий взгляд.
Тьма. Абсолютная тьма в его взоре. Она поглощает меня, лишая воли.
– Что происходит, мать твою? Что это? – едва ли не кричу, срываясь, имея в виду жуткие экраны, на которых записана каждая секунда моей жизни.
– Это ты, – металлический голос эхом отскакивает от стен, порочные губы изгибаются в дьявольской ухмылке. – Ты, моими глазами, – слегка растягивая слова, поясняет Чудовище. – Тебе нравится, детка?