Я освободила тарелки, мы вместе помыли и вытерли посуду. Тем временем Тринадцатый струнный квартет Бетховена, игравший у нас за спиной, почти закончился. Пока я убирала последние тарелки в шкаф, Сэмюэль подошел к проигрывателю в гостиной и выключил его, а затем сел за фортепиано и открыл клавиатуру.
– Я так давно не слушал твою игру, Джози. Сыграешь для меня сегодня?
Его голос прозвучал одновременно мечтательно и печально, а пальцы скользнули вдоль клавиш.
– Не знаю. Ты так и не спел мне «Ирландский плач», – шутливо напомнила я о нашем уговоре на Беррастонском пруду.
– М-м, верно. Мы договорились. Ладно… я расскажу тебе «Ирландский плач». Петь не стану. Но сперва ты должна мне кое-что пообещать.
Я выжидающе посмотрела на него.
– Ты должна пообещать, что не сбежишь.
Сэмюэль поднялся со скамейки, выпрямился и взглянул на меня сверху вниз.
– Я не хочу, чтобы эти стихи тебя смутили. Это песня о двух возлюбленных. Она может тебя отпугнуть, и ты сбежишь. Или влюбишься в меня.
Я покраснела и фыркнула, как будто сочла его предположение нелепым.
– Значит, мне нельзя убегать, но влюбляться можно?
– При одном условии, – спокойно ответил он.
– Каком?
– Что ты не убежишь.
– Ты говоришь загадками.
Сэмюэль пожал плечами.
– Так мы договорились?
– Договорились.
Я протянула ему руку, хотя мое сердце дрогнуло. Сэмюэль ненадолго прикрыл глаза, словно отыскивая слова песни в дальнем уголке памяти, а потом наклонил голову ко мне и тихо заговорил:
Под дождем, по тропе средь поникших стеблей
Возвращался я к Джози моей,
И при мысли о ней, той, что всех мне милей,
Сердце билось быстрей и быстрей.
Как терзали сомненья меня в этот миг!
Как печально им вторил ручей!
И внезапно во мгле предо мною возник
Бледный призрак любимой моей.
Но нежданное солнце рассеяло тьму,
На траве заискрилась роса,
Засмеялся родник, и ответил ему
Звонкий жаворонок в небесах.
Нет, не призрак ночной, а созданье из грез
Повстречал я в тумане полей.
И прижалась ко мне, раскрасневшись от слез,
Та, что мне всех на свете милей.
Мое горло сжалось. Мы уставились друг на друга. Я глубоко вздохнула, пытаясь сдержать нахлынувшие чувства. Сэмюэль сделал шаг мне навстречу.
– Так все и было. Ты вдруг возникла из ниоткуда в дождливое утро и оказалась в моих объятиях.
– Ты что, пытаешься меня соблазнить, Сэмюэль?
Я хотела произнести это игриво, но вопрос получился больше похожим на мольбу.
– Нет, – мягко, но настойчиво возразил Сэмюэль, качая головой.
– Значит, я та самая девушка, что тебе всех на свете милей?
Моя попытка изобразить непринужденный тон снова потерпела неудачу, потому что я не смогла замаскировать свои слова под шутку. Я не хотела знать ответ на этот вопрос, поэтому быстро отвела взгляд и подошла к фортепиано.
Устроившись на скамейке, я начала играть «Фантазию-экспромт» Шопена. Мои пальцы с головокружительной скоростью помчались по клавишам, и в таком же лихорадочном темпе билось мое сердце. Во второй части зазвучала более плавная мелодия. Так я играла несколько минут, а Сэмюэль неподвижно стоял у меня за спиной. Когда мелодия снова вернулась к бешеному темпу, заданному в начале, Сэмюэль подошел ко мне и положил руки на мои плечи. Я сбилась.
– Ты сбежала. А обещала, что не сбежишь, – вздохнул он.
– Я сижу здесь.
– Но твои пальцы мчатся по клавишам, словно хотят сбежать.
Я положила руки на колени и опустила голову. Музыка выдала меня. Шопен рассказал Сэмюэлю все о моих чувствах, как я ни пыталась их скрыть. Рука Сэмюэля коснулась моей склоненной головы. Он провел мозолистыми пальцами вдоль локона на шее. Я вздрогнула.
– Сыграешь что-нибудь еще?
– Лучше не прикасайся ко мне. Иначе… мне трудно сосредоточиться, – сказала я шепотом, с придыханием, и тут же поморщилась от того, как драматично это прозвучало.
Сэмюэль убрал руки и молча прислонился к двери гостиной, откуда мог смотреть на мое лицо. Не намного лучше. Я постаралась закрыть глаза и сосредоточиться. Я знала, что он хочет услышать. Знала, что именно хочу сыграть, но боялась, что музыка снова выдаст меня, выставив напоказ то, что у меня на сердце.
Я дала волю пальцам, и они запорхали по клавишам. Я позволила себе проникнуться хрупкостью и уязвимостью моего самого первого сочинения. Я уже давно не писала музыку. До встречи с Кейси я лихорадочно сочиняла, но потом я просто позволила себе побыть семнадцатилетней девушкой. Юность и влюбленность лишили меня меланхолии, которая всегда давала мне вдохновение. Мне не хотелось сочинять – мне хотелось быть семнадцатилетней девушкой. Впервые в жизни я с удовольствием вела себя соответственно возрасту. После смерти Кейси меланхолия вернулась, однако мой музыкальный дар, как ни странно, молчал уже пять лет.
И теперь «Песня Сэмюэля» наполнила пространство вокруг нас. Я касалась клавиш с любовью, попутно украшая мелодию, вспоминая прежние чувства. Эту музыку написала девочка, влюбленная в того, с кем ей не быть. Мое сердце заныло, и я решила: пусть болит – больше не стану прятаться. Я играла с закрытыми глазами. Мои пальцы все знали сами. Я касалась прохладных клавиш, растворяясь в сладкой мýке, которой была переполнена песня.
Внезапно Сэмюэль оказался на скамейке рядом со мной. Мои руки сорвались с клавиш с некрасивым аккордом, а он обхватил меня и отчаянно прильнул к моим губам. Я поспешила обнять его в ответ, касаясь его щеки правой рукой. Я положила голову ему на плечо, а Сэмюэль усадил меня к себе на колени, прижимаясь к моим губам в лихорадочном поцелуе.
Он принялся осыпать поцелуями мои щеки, затем проложил дорожку по шелковистой коже на шее, и я словно со стороны услышала, как шепчу его имя. Я вздрогнула всем телом и стиснула подбородок Сэмюэля, заставляя взглянуть мне в глаза. Он выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз, тяжело дыша, будто после пробежки. Его глаза сверкали и горели, а губы были приоткрыты. Сэмюэль постарался выровнять дыхание.
– Как же я сдержу данное тебе обещание, если ты продолжишь меня целовать? – встревоженно прошептала я.
– Какое обещание?
Он продолжал крепко сжимать меня в объятьях. – Не влюбляться в тебя, – пробормотала я.
Жар, наполнивший меня изнутри, вопреки гравитации поднялся выше, обжигая и без того раскрасневшееся лицо яростным румянцем. Сэмюэль молчал, поэтому я отстранилась. Он разжал руки. Я встала и отступила в сторону.
Сэмюэль тоже поднялся. Я шагнула к двери.
– Джози.
– Да?
– Ты не дала мне возможности ответить на твой вопрос.
– Какой вопрос?
– Действительно ли ты та девушка, что мне милее всех?
На этот раз промолчала я.
– Я не могу назвать тебя той, кто мне милее всех, Джози. – Мои плечи напряглись. – Потому что ты – единственная девушка, что мне мила. Всю жизнь я любил только тебя, – тихо закончил он. У меня перехватило дыхание. Я не верила своим ушам. – Я знаю, все это слишком скоро. Но ничего не могу с собой поделать. Я смотрю на тебя, слушаю твою игру, и мне хочется только одного: обнять тебя и поцеловать, и я… Прости, я не хочу на тебя давить…
Он умолк. Я не знала, что ответить. Мое сердце снова пустилось галопом, и я прижала руку к груди, пытаясь сдержать его бег. Сэмюэль нежно коснулся моих плеч и развернул меня к себе. Я взглянула ему в глаза и сразу поняла, что сейчас произойдет.
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Сан-Диего и вышла за меня замуж. Сейчас, через неделю, через месяц – когда будешь готова. Можешь пойти учиться, можешь сидеть дома и целыми днями играть на фортепиано. Лишь бы ты была счастлива со мной, а больше мне ничего не нужно.
Сэмюэль посмотрел на меня с мольбой, обхватив мое лицо руками.
– Сперва ты говоришь, что мне нельзя в тебя влюбляться, а через пять минут просишь выйти за тебя замуж! – выпалила я.
Эйфория переполняла меня, и мне казалось, что я вот-вот оторвусь от земли, но чувство долга не отпускало, вцепившись в горло цепкими когтями.
– Ох, Джози! Я тебя только путаю, да? Пожалуйста, пойми, – простонал Сэмюэль. – Я хочу, чтобы ты меня любила, ведь я сам люблю тебя так, что дышать больно. Но если ты сбежишь, то любовь ко мне не принесет тебе счастья.
– Но ведь это не я тебя бросаю, Сэмюэль! Почему ты не можешь остаться? Почему ты уезжаешь? – воскликнула я, точно капризный ребенок.
– Потому же, почему не могу жить в резервации. Мое будущее не здесь. Я должен исполнить свой долг перед морской пехотой, перед собой, перед своим народом. Здесь я не нужен.
– Ты нужен мне! – возразил мой внутренний ребенок.
– Так поехали со мной!
– Я не могу. Не могу уехать. Я нужна здесь.
– Ты нужна мне, – умоляюще произнес Сэмюэль, повторяя мои собственные слова. – Нужна, потому что я люблю тебя.
Мне показалось, будто я смотрю на себя со стороны. Словно я сама – героиня какого-нибудь романа Джейн Остин. Меня охватила печаль, больше похожая на сострадание, как будто я сочувствовала чужой боли. Что-то похожее я испытала на маминых похоронах – ощущение нереальности происходящего. Я отступила на шаг.
– Я не могу поехать с тобой, Сэмюэль.
Мой голос звучал странно. Я с трудом выговорила эти слова, как бывает во сне, когда не слушается язык.
На лице Сэмюэля на долю секунды мелькнула ярость, будто он разозлился на меня. Но потом его взгляд смягчился. Его черные глаза задержались на мне еще на мгновение.
– Я боялся этого. Сегодня, когда мы слушали Бетховена, я кое-что понял: ты словно тоника. Нота, к которой тянутся остальные ноты, вокруг которой они строятся. Дом там, где ты. Без тебя песня, возможно, перестанет быть песней, а семья – семьей. Этого ты боишься, верно? Кто даст опору, кто станет ведущей нотой, если ты уйдешь? – Взгляд Сэмюэля стал тусклым, а его голос звучал низко и хрипло. – Для меня ты с самого начала была тоникой. Нотой, которую я слышу, даже когда она не звучит, к которой я стремился все эти годы.