— Больше не исчезну, Кноп, — клятвенно произнёс мой мужчина, положив руку на сердце.
— Правда-правда?! — удостоверилась дочь, с прищуром рассматривая преклоненного перед ней Кощея.
— Конечно, а то вы тут с мамой без меня совсем над златом исчахнете.
Богдан улыбается сразу нам обеим и поднимется с корточек, шагая ко мне навстречу. Прихватив свой новый чемодан, Кнопка уносится в гостиную, оставляя нас друг другу.
У меня сбивается дыхание и учащается пульс до состояния неадекватного, едва между нами начинает сокращаться расстояние. Хотела сделать шаг к нему, но ноги словно вросли в каменный пол просторного холла.
— Ева, ты решила сегодня продолжить ровно с того момента, как мы закончили три дня назад?! — намекая мне, что пора прекратить играть роль подставки под колонну.
Ухмыльнулся мужчина и, кажется, даже облизнулся как кот на сливки и без хозяйки.
— Ну кто-то обещал большие комиссионные, а сам свинтил в прекрасную столицу, оставляя меня на растерзание этих полоскунов нижнего белья и многотонного завала в твоём же рабочем кабинете.
Улыбка Аренского обретает хищный оскал, а широкие ладони оплетают мою талию, чтобы рывком оторвать от колонны и впечатать в своё тело.
— Ммм… у мадам Шарфик претензии? — рокочет он в районе моей шеи, не целуя, а дразня своей отросшей щетиной и горячим дыханием.
— Мадам Шарфик?! — смеюсь я над своим прозвищем. — Как мило, но насколько я помню, ты не любишь этой моей привязанности к шарфикам.
— Почему же?! — тут же возмущается мой мужчина и наконец-то оставляет жадный поцелуй возле уха, что у меня разом слабеют колени. — Я люблю их снимать, рвать, чтобы добраться до вот этой шеи.
— Извращенец, — нежно шепчу я, путаясь пальцами в густых волосах на затылке, пока притягиваю его голову ближе к себе.
Мне всё мало.
— Какой есть и теперь весь твой. Смирись, женщина, — рычит Богдан за секунду до поцелуя.
И, наверное, вернись Эвелина к нам минутой позже, я бы кончила просто от напора его языка и губ.
— Мам, а когда будет ужин? Ой!
Первым опомнился Аренский, но и он не спешил, завершая наше объятие громким чмоком в мои губы с намёком на продолжение за дверьми спальни.
— Кнопка, привыкай. Я же Кощей Бессмертный, а чтоб моё бессмертие не закончилось раньше времени, мне нужны особые силы и чары, которые, как выяснилось, есть только у твоей мамы.
Эвелина смотрит на нас по очереди с самым серьёзным взглядом, обдумывая услышанное, а мне дико смешно и дивно. Вот откуда в Аренском просыпается эта бурная фантазия и любовь к сказкам?!
— Ладно, Дан. Договорились, но маму не обижать, — сурово выносит заключение моя любимая защитница.
— Да ты что?! Чтоб мне сдохнуть! — выдаёт очередной перл мой мужчина, а у меня уж и слов нет.
Богдан шагает к своим двум чемоданам и большой термосумке, что я, по сути, только сейчас и заметила.
— Кто-то тут упоминал про ужин?! — подмигивая Эве, таинственно начинает он. — А что у меня есть в этой сумке?
— Что?! — тут же подхватывает игру дочь и мчится на помощь к своему Кощею.
— Кроме пирожных, мороженого?!
— Ааа! Круто! А что ещё?
— Ужин, который ты сейчас весь слопаешь, а иначе все пирожные перестанут быть волшебными.
— Это ещё почему?
— Ну так Фея-крёстная задумала. Она сделала все вкусняшки очень полезными, но только если их кушать после ужина.
Полный фарс, и я вижу глубокие сомнения на лице моей не по годам мудрой малышки, но она соглашается на эту сказку. Ей искренне нравится Богдан и всё, что он делает, так что Кнопка играет по правилам и до конца.
Я же в нирване. В моём теле, голове и сердце наконец-то наступил покой. Моя семья счастлива и рядом со мной, а большего мне и не надо.
Кощей самолично укладывает спать свою помощницу-фею, и спустя время я, когда в ожидании мужчины в спальне плаваю между сном и явью, слышу шум льющейся воды в ванной. Улыбаюсь и сладко нежусь в пледе.
Он рядом.
Меня снова утаскивает дремота, и второй раз просыпаюсь от сквозняка, что пробегает по моим открытым плечам. Открываю глаза и вижу Богдана, стоящего у окна. Он почему-то снова одет в брюки и рубашку, что настораживает меня.
Поднимаюсь с постели и бреду к окну. Встаю у него за спиной, утыкаясь носом между лопаток, но мне мало контакта, поэтому оплетаю и талию обеими руками, сжимая так сильно, как только могу.
Не пущу!
— Я никуда не ухожу, — успокаивает меня, поглаживая мои ладони и переплетая наши пальцы у себя на животе.
— Тогда зачем оделся? Я думала для разнообразия можно заняться сексом в постели и голыми.
Он тихо стонет, сжимая до боли мои руки.
— Ева, не будоражь раньше времени мою и так буйную до тебя фантазию и тело.
Мне нравится чувствовать эту маленькую власть над ним.
— У тебя ещё дела?
— Одно.
— Даже так! — удивлённо тяну я, оставляя поцелуй на спине прямо через тонкую ткань рубашки.
Аренский делает резкий вдох, и я повторяю поцелуй.
— Негодница, — шепчет, но не спешит развернуться и продемонстрировать свою страсть, которая заставляет биться его сердце в три раза быстрее.
— Что за дело? — понимая, что для него это что-то важное.
— Вот на столике. Я потому и оделся, решив, что делать предложение руки и сердца голым или пусть даже в полотенце не клёво.
Поворачиваю голову в указанном направлении, и рядом с нами на столе с букетом цветов в вазе действительно стоит открытая чёрная ювелирная коробочка с кольцом. Я спокойна до украшений, поэтому не могу по-настоящему оценить прелесть огранки большого чёрного камня посреди полоски золота, но уверена, что это что-то нечто и в духе Аренского — всё или ничего.
— Очень красиво, но почему чёрный цвет. Знак твоего траура? — шучу я, отворачиваясь от украшения и снова целуя спину моего мужчины.
— Ев, ну ты как всегда. Люблю я чёрный.
— Врушка, — вспоминаю его обращение ко мне, когда мы только познакомились.
Теперь я понимаю, почему он меня так звал: постоянная ложь самой себе из года в год.
— И ещё мне сказали, что это редкий камень.
Вот это ближе к правде, но меня больше интересует, как долго Аренский будет стоять одетым.
— Знаешь, Дан, лучше бы решил сделать мне предложение голым, — тяну свою волынку. — Повернись, пожалуйста.
Он отпускает мои пальцы, медленно проворачивается в моих объятиях, и я сразу же приступаю к задуманному. Ряд пуговиц на удивление легко мне поддаётся, и вот я уже с вожделением стягиваю ткань с сильных плеч, что кажется, за три дня разлуки стали ещё больше.
— Богдан, ты качался что ли всё эти дни или стероиды? — мимоходом спрашиваю его, разглаживая руками шрамы, мышцы груди, кубики пресса.
Мне достался просто офигенный экземпляр мужчины, и я хрен кому его отдам.
— Ну знаешь, выбора-то у меня не было- или дрочить в душе как подросток, зная, что тут меня ждёт моя ненасытная женщина, или три раза в день ходить в спортзал.
Прикусываю нижнюю губу, чтоб довольно не улыбаться, но Дан, как всегда, легко читает мои эмоции. Да в принципе я их и не скрываю. Не от него точно!
— Вот тебе весело, а мне было хуево работать в таком темпе.
— Ну я тут тоже, между прочим, трудилась.
— Знаю. Успешно и благотворно, но, дорогая, мы отошли от первоначальной темы.
— Предложение руки и сердца?! — он кивает. — Богдан, ты так спешишь. Тебе не кажется?
Мужчина вздыхает, и его руки, что до этого спокойно лежали на моей талии, спускаются на бёдра, неуловимо подтягивая вверх ажурный край моей сорочки.
— Придётся снова уговаривать, — бурчит он, и я не против уговоров, но чувствую, что именно сейчас надо разобраться в тёмных переулках наших непростых отношений.
— Богдан, ты не понял. Это был не отказ.
— Да?
— Да. Когда три дня назад я прилетела к тебе, то уже заранее была согласна на всё. Ты только мой, целиком и полностью — от каждого шрама на твоём теле и душе до дурной привычки повелевать всеми подряд.
— Ев, это признание в любви?!
— Богдан, сейчас получишь в глаз. Какая любовь? Ты мой раб, и на меньшее я не согласна.
Мы смотрим друг другу в глаза, и там на дне я вижу беспокойство и сомнение, но не во мне или нас.
— Я согласен, Ев, на твоё рабство, но прежде, чем мы подпишем договор и скрепим его кольцом хозяйки, хочу, чтобы ты знала, с кем имеешь дело.
Он удивил. Молча жду, когда мужчина соберётся с силами и скажет то, что его так тревожит.
— В юности, возвращаясь из ресторана, наша машина попала в чудовищную аварию.
Дан делает паузу, а я пытаюсь контролировать дрожь в теле, что вибрирует от боли в его голосе. Глажу его грудь и не отвожу взгляда — ничто меня не отвернет от него.
— Нас было пятеро в машине, — надтреснутым голосом продолжает он, и я вцепляюсь пальцами в кожу груди, предчувствуя самое дурное. — Мои родители, я с сестрой и Оксана — жена Тихомирова, моего бывшего тестя. Выжил, как ты понимаешь, только я. Отец был за рулём и не справился с управлением на гололёде, нас вынесло на встречку под фуру. Дальше ничего не помню. Я был в коме три месяца, а когда очнулся, то моя семья была похоронена Тихомировым, а мне остались чувство вины за отца, признанного виновным в аварии, небольшой кондитерский бизнес матери — большой любительницы сладкого и браслет моей сестры.
— Чёрный, — и, интуитивно нащупав его запястье с теми самыми бусинами, которые уже давно приметила, погладила тёплое дерево, отдавая дань памяти частичке его сердца, что ушла вместе с сестрой.
— Младшая?
— Да. Она дружила с Сабуровым, тогда он ещё был тоже Тихомировым. Они были ровесники с Киром, вместе учились, гуляли с пелёнок и с благословения матерей-подружек собирались пожениться, когда вырастут. Это после аварии и смерти Ярины мы сплотились с ним, а после появления Роксаны в их семье он взял девичью фамилии матери в знак неповиновения перед выбором отца и отделился от него. Мы с ним вместе тосковали по ней лучезарной.