ок для гранулирования пластика из России привез. Он сломанный был, ржавый весь. Мне его на складе за две тысячи рублей продали. Конечно, я с ценой мог ошибиться. Ну так таможенники смотрели, никаких претензий никогда не было.
На это оперативники, естественно, только злились и начинали опять меня изобличать, то угрожая новыми обвинениями и долгими годами в тюрьме, то обещая помочь выйти из тюрьмы под подписку о невыезде. Устав, наконец, они ушли, пообещав вернуться на следующий день.
Продолжались эти нудные и бесцельные разговоры целую неделю, пока оперативников не сменил их начальник — какой-то полковник, который сказал, что специально приехал ко мне из Петербурга. Просидели мы с ним в кабинете долго, почти весь день. Он был куда любезнее и миролюбивее, никаких признаний — что я давал взятки Антону или еще как нарушал законы — требовать от меня не стал. Мол, раз никого со взятками за руку не поймали, про мою подозрительную дружбу с Антоном можно и забыть.
Но, как рассуждал полковник, если уж судьба свела нас вместе в такой трудной для меня ситуации, то разрешить ее разумно было бы не только к моей, а к обоюдной выгоде. Ведь у них тоже своя работа, свои интересы, и несправедливо получится, если подчиненные полковника, потратив столько времени и сил, чтобы все обо мне узнать, останутся ни с чем. Так что, полагал полковник, мы могли бы договориться помогать друг другу. Они будут оказывать все возможное содействие в моем бизнесе, чтобы я смог без лишних проблем возить свои товары через границу. Ну а я в благодарность стал бы рассказывать им о тех, кто, если вдруг узнаю и услышу, соберется что-нибудь нелегально переправить через границу или попросит меня об этом меня самого. В общем, полковник меня вербовал в свои информаторы.
Говоря все это, он ничем не угрожал, но, к моему удивлению, которое я постарался не показать, несколько раз как само собой разумеющееся упомянул, что партнеры по бизнесу у меня самые разные — не только одни пчеловоды. Так что, мол, мне наверняка будет чем помочь оперативникам. Сперва я на эти слова не реагировал, как будто не понимаю, что он имеет в виду. Но полковник продолжал рассуждать в том же духе, и я удивился было, с чего он взял, что у меня могут быть какие-то отношения с контрабандистами. Но он на это спокойно достал из своей папки и показал мне несколько ксерокопий какого-то рукописного текста. Это было официальное объяснение Батько.
Как оказалось, пока я тут в тюрьме вел препирательства с оперативниками, какие-то другие сотрудники съездили в Переславль-Залесский на завод к Батько и провели там обыск. Батько же, как я и опасался с самого начала, с испугу все честно и очень подробно им рассказал. Как я приехал к нему с предложением делать для меня «синтетическую амбру», которая, как он только потом понял, на самом деле оказалась MDP-2-P — веществом, которое только для производства экстази и годится. Как он решил ради денег, которые я предлагал, заняться его производством, как мы с ним все это обсуждали. Как уже после моего отъезда он начал переработку привезенного мной откуда-то сафрола. Батько при этом честно написал, как оно и вправду было, что я ни про какое MDP-2-P никаких слов не говорил, а твердил лишь все про «ароматическое масло», но он полагал, что я знаю, о чем на самом деле идет речь.
Рассказывать, что за сотрудники ездили к Батько и откуда они узнали про наши с ним дела, полковник не стал. Он лишь с явным интересом наблюдал, какое впечатление на меня производит его сюрприз.
Я действительно был изумлен, теряясь в догадках, как оперативники успели узнать и про Антона, и про Батько, и про то, когда именно я буду пересекать границу. Ведь с Батько я последний раз виделся всего за три дня до своего задержания, когда привез ему спирт с московского завода. Тогда он только собирался начинать работу, и об этом знали только мы с ним вдвоем. Неужели правоохранительные органы с какого-то момента за мной следили, и я этого не заметил? Но почему тогда полковник ничего не говорит про московский завод, Александра и Алексея, которые тоже должны были сделать для меня ту же «амбру», причем намного больше, чем Батько? Почему он не спрашивает про странную контору Калмера, где я получил больше тонны сафрола — тоже, кстати, запрещенного к свободной продаже вещества? Может, оперативники про это тоже уже все выяснили и полковник приготовил мне еще несколько сюрпризов? Чтобы в конце концов припереть к стенке и заставить меня самого рассказать все что знаю?
В общем, все это представлялось крайне загадочным, и сохранять в такой ситуации невозмутимый вид было сложно и глупо. Отпираться или играть в молчанку смысла не имело, это лишь усилило бы подозрения, что мне действительно есть что скрывать. Но и выкладывать все как на духу, на что, похоже, полковник рассчитывал, я ему, конечно, тоже не собирался. Я давно усвоил, что при общении с представителями спецслужб неразумно, да и просто опасно пытаться бежать впереди паровоза, рассказывая или объясняя то, о чем тебя еще не спросили. Если не спросили, может и не знают. А скажешь лишнее — и им работа, и себе проблемы.
Поэтому я старался держаться с полковником как можно естественнее. Удивления его осведомленностью о моей личности и делах не скрывал, но и рассказывал, и объяснял все строго согласно своей легенде. Мол, как не изумиться тому, что такие серьезные структуры уделили столько внимания моей скромной персоне. Я ведь только мелкий коммерсант, добываю в России то, что меня заказчики моей фирмы попросят. А зачем и что из этих товаров им нужно, не рассказывают. Не мое дело. Ну, бывает, иногда промашку где допущу, как с прополисом вышло. Но ведь так по недоразумению получилось, я же и вправду не знал, что прополис такой дорогой. Да и вез я его через таможню открыто, никуда не прятал. И Батько, рассказывал я полковнику, в своем объяснении чистую правду написал, все так и было. Да, приезжал к нему на завод, договорились, чтобы он изготовил одно вещество по технологии, которую я ему дал. Но заказчики мои объясняли, что это лишь «амбра». Откуда я мог знать, что на самом деле это запрещенный продукт? Я же не химик. Ну а что Батько про какое-то MDP-2-P потом упоминал — да, тоже такое было. Но я думал, он перепутал что-нибудь. Конечно, повел он потом себя странно, все приставал с таинственными расспросами. Но я решил, какое мне дело — пусть поступает как хочет, главное, чтоб работу сделал.
Что уж на все эти мои объяснения про себя решил полковник, для меня осталось загадкой. То ли он понял, что я сам ни в чем не признаюсь и буду до конца рассказывать ему свои сказки, и дальше их выслушивать — только время зря терять. То ли вправду знал обо мне слишком мало и не был уверен до конца, какое именно я отношение имею к преступным делам. Но изобличать меня после разговора о Батько, допытываясь, кому и зачем я собирался продавать свою «амбру», откуда получил сырье, полковник тоже не стал. Он лишь снова завел речь о взаимовыгодном сотрудничестве, отказываться от которого я, естественно, не стал. Деваться в моем положении было некуда — иначе оперативники бы мне проходу больше не дали, и весь мой только что так успешно запущенный в Москве проект пришлось бы бросить.
Под диктовку полковника я написал заявление с обязательством впредь сообщать ему обо всех преступных замыслах, о каких узнаю и услышу, и оказывать всяческое содействие и зачитал его вслух перед включенным магнитофоном. Полковник после этого на глазах преобразился, заговорив таким тоном, будто теперь моя жизнь зависит только от него. Он предупредил, чтобы я не вздумал хитрить; если хоть раз что-то попытаюсь утаить от него, обмануть или вдруг откажусь общаться, то он найдет, кому передать пленку с моим заявлением. А уж те люди придумают, как наказать агента российских спецслужб.
Из кабинета от полковника я вышел с чувством небывалого облегчения. Наконец-то, думал я, оперативники отстанут от меня со своими дурацкими уловками и разоблачениями. Угрозы же полковника меня нисколько не заботили. Думать, что я теперь его агент и чем-то ему обязан, он мог сколько угодно. Пусть считает, что я работаю на мафию или еще на кого, хоть на ЦРУ. А мне бояться нечего — я всегда был сам по себе, под принуждением никогда не работал и работать не буду. Хоть на мафию, хоть на этого полковника. У меня своя голова на плечах, сам решал и буду решать, с кем и каким делом заниматься. Главное, чтобы все честно было. А не понравится что или надоест — уйду по-тихому в сторону, и никто меня ни в чем не упрекнет.
Теперь мне оставалось лишь дождаться суда, который, как я был уверен, меня отпустит на свободу, а если и накажет, то только штрафом — за то, что неправильно задекларировал на таможне прополис. Про героиновую таблетку я не беспокоился — в бумагах нигде не было сказано, что ее нашли у меня, и я полагал, что судья сам удивится, с чего вдруг меня обвинили в контрабанде наркотиков. Но вышло все не так просто.
Для начала я выяснил, что следователь выдвинул против меня новое — уже третье обвинение. Касалось оно давней истории, произошедшей еще в середине 1990-х годов, когда таможенники в поезде изъяли радиоактивный материал — изотоп калифорния, который я взялся переправить из Москвы в Эстонию. Уголовное дело тогда возбудили, но закончилось все хорошо. К сделке имели отношение влиятельные люди из спецслужб, и им, естественно, большой скандал не был нужен. Потому расследование по-тихому свернули. Я несколько раз сходил к следователю, дал объяснения, после чего меня спокойно отпустили, и я даже смог договориться с оперативниками, чтобы они убрали из своих электронных архивов все упоминания о том, что я имел отношение к этому инциденту.
С тех пор прошло уже больше шести лет, меня никто по этому поводу не беспокоил, и я давно решил, что об истории с моим калифорнием уже забыли. Но оказалось, что уголовное дело все это время пылилось у кого-то из московских следователей в шкафу, и среди прочих там остался документ, что я объявлен в розыск. В самом начале, когда на таможне обнаружили калифорний, меня действительно искали. Узнав об этом, я сам пришел к следователю, чтобы уладить формальности. Но бумагу про мой розыск он, видимо, из дела убрать просто забыл.