Сани Гайтаева и Лаврика вешать лапшу на уши и заливать девчонкам глаза намеком на «все возможно». У меня все происходит предельно честно…
Точнее, происходило.
Мы с ребятами с опозданием заходим в лекционный зал, где недавно началась лекция по философии у нескольких групп. Шумим, здороваемся и проходим на места. Она стоит на кафедре — мой Очкастик. Очень серьезная худенькая девчонка с гордым взглядом умных глаз, сведшая меня с ума и не дававшая спать всю ночь, и стойко отбивает встречные вопросы нашего философа Мерзлякина. Он тот еще педант и зануда, способный любого студента ввести в транс или в ступор, но только не студентку Уфимцеву. И, кажется, ему это не очень-то по душе.
Коса лежит на плече, подбородок поднят, выгодно подчеркивая линию гордых скул. На нежных щеках лежит румянец. Ей непросто дается разговор перед такой многочисленной аудиторией, но она держится молодцом. Я сажусь и выключаюсь для всех. Мое внимание сосредотачивается на одном объекте, и вот уже не слышен шепот друзей и не долетают приветствия знакомых.
Я не могу сдержать улыбки, когда слышу ее ответ преподавателю, не оставляющий ему шанса не то, чтобы загнать ее в угол, но даже подвинуть в сторону воображаемого тупика. А может, я не прав и Мерзлякину это тоже нравится?
— Значит, Катя, ты полагаешь, что сегодня телеологическое объяснение термина «Креоцианизм»[34], его философская концепция претерпела изменения? Но разве существование церкви не доказывает обратное?
— Обратное доказывает существование христиан, разделяющих эволюционную точку зрения и готовых, оставаясь преданными концепции и церкви, тем не менее искать новые истоки знаний и доверять науке. И существование термина «Научный креоцианизм», впервые прозвучавший именно в среде протестантов-фундаменталистов, доказывающий неоспоримость тех или иных выводов. Нет, я не считаю, что сегодня философская концепция происхождения Вселенной от рук Творца претерпела изменения. На сегодняшний день утверждать подобное было бы глупо. Но я допускаю, что когда-нибудь ее приверженцы сойдутся в выводах и суждениях с нами — последователями учения Чарльза Дарвина. Отрицать прогресс науки и необходимость в ней — вот что есть настоящее безрассудство.
— Хорошо. Примеры.
— Пожалуйста. У нас есть пример знаменитого физика Уильяма Томсона — основателя современной термодинамики. Томсон был глубоко верующим человеком, и тем не менее его нельзя причислить к лагерю христиан-фундаменталистов, для которых Земля появилась всего шесть тысяч лет назад. Будучи противником теории Чарльза Дарвина «О происхождении видов», он тем не менее, как ученый, проводил опыты и расчеты, и не мог отрицать знания, которые подвели его к выводу, что наша Земля появилась около ста миллионов лет назад. То есть, был готов думать.
— Тогда почему же он отрицал теорию английского натуралиста, если был готов думать? В чем же было их расхождение — Томсона с Дарвином? Если, как ты полагаешь, оба следовали путем науки?
— Дарвин не был первым, кто представил развитие всего живого, как результат эволюции, как ошибочно думают. Этим он не удивил церковь. Но он стал первым, кто нашел и озвучил механизм изменений в знакомой нам среде — так называемый естественный отбор. Томсон считал, что за сто миллионов лет существования Земли эти изменения невозможны. Организмам понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы достичь сегодняшнего состояния развития. Поэтому и отрицал теорию.
— При этом и сам противореча концепции креоцианизма? Верующий?
— Да. К этим выводам его подвела наука и факты. Сегодня, с открытием феномена радиоактивности, мы знаем, что возраст Земли гораздо старше. Ей четыре с половиной миллиарда лет. Этого вполне достаточно для существующего видообразования, и хорошо согласуется с теорией эволюции. Думаю, сегодня Дарвин и Томсон вполне могли завершить свой спор рукопожатием.
— А наш спор? Кто сможет дать ему оценку? Завершился ли он?
Мерзлякин, довольно грузный мужчина средних лет, встает из-за стола и смотрит на притихшую аудиторию.
— Богодухов! Может, ты? — обращается в нашу сторону. — Хотелось бы узнать твое мнение.
Лаврик болтает с Березой и не слышит. Мне приходится его хорошенько ткнуть локтем в бок.
— А? Что? — оглядывается друг.
— Мерзлякину ответь, — бросаю я, но Лаврик уже и сам сориентировался.
Он встает с места и виновато чешет затылок.
— Пал Палыч, а можно я вам в следующий раз отвечу? Что-то голова болит. Магнитные бури, наверно, свирепствуют.
— Можно, — соглашается преподаватель. — Если сейчас озвучишь, что именно я у тебя спросил.
— Пал Палыч, так голова же разболелась! И как на зло на вашей лекции! А все потому, что только вы заставляете мое серое вещество думать. Я не виноват!
Лицо белобрысого Лавра — гримаса искреннего раскаяния и вины, и Мерзлякин машет рукой.
— Ладно, садись Богодухов! — раздражается.
Но он не собирается оставлять в покое наш край группы, и поднимает сидящую позади Богодухова Снежану Крымову.
— Итак, повторяю для всех опоздавших, — произносит мужчина, — тема нашей сегодняшней лекции «Спор». Снежана, ты, как мастер по это части дай, пожалуйста, оценку нашему спору с Катериной. Каким он тебе показался? Что ты можешь сказать, исходя из своих знаний, об этом определении?
Брюнетка не отвлекалась на разговор, как Лаврик, но отвечать не торопится. Мерзлякин хитрец и запросто может ее схлестнуть с Уфимцевой, и Снежана это понимает. Мне на секунду становится жаль Крымову. В этой аудитории вряд ли кто-то сравнится по части умения отстаивать свое мнение с моим Очкастиком, и выглядеть глупо Снежане не хочется. Нравится ли мне это — о да!
Я смотрю на Умку — еще вчера удивился, какое точное прозвище ей дала ее семья — и вспоминаю вечер. Прошла всего ночь, а мне уже до зуда в пальцах хочется все повторить. Оказаться рядом, снять с нее очки, распустить волосы и при свете дня заглянуть в глаза — самые умные и голубые глаза на свете. Она красавица — и как я раньше не замечал? Как все не замечают?! И совсем не тихоня. Она тоже меня хотела и отозвалась — эту науку познать несложно. Изучала руками. Даже сквозь скованность я сумел почувствовать их первую решимость. В этой тоненькой девчонке скрывается огонь и разбудить его — вот то, что я хочу больше всего на свете. Но я понимаю: ей надо время. Кажется, вчера она превысила лимит своей смелости на много дней вперед и сегодня все утро прячется от меня.
Трусиха. Увидела мельком в коридоре и сбежала. Думала, я не заметил. Не выдержал, как только началась пара, написал, зная, что она где-то неподалеку в корпусе:
«Привет, Очкастик»
Ответ упал почти сразу. Значит, тоже думала обо мне.
«Привет… Клюв!»
Что? Шутница! Хорошо, что парни не поняли, почему я рассмеялся. Ладно, попробуем иначе.
«Привет, Умка»
Ну вот, задумалась. Так и вижу, как она оглянулась, вернулась к сообщению и поправила очки. Тонкие пальцы скользнули по клавиатуре.
«Привет, Звездочет»
«Хочу повторить. На чем мы закончили? Я бы кое-чем разнообразил повтор — мы упустили важные детали»
Не ответила. Я догадываюсь почему и улыбка не сходит с лица. Представил, как она, краснея, быстро прячет телефон в карман от чужих глаз. Сидит с минуту натянутой тетивой… и снова достает сотовый и тайком включает экран, чтобы еще раз увидеть и прочесть мои слова…
— Ну, спор — это обмен мнениями, — где-то далеко отвечает Крымова.
— Не совсем, — поправляет ее Мерзлякин. — Скорее состязание мнений. Но продолжайте, пожалуйста.
— Вы с Уфимцевой спорили на тему, э-э, разногласий в происхождении человека и… веры?
— Близко. Ваша оценка? Каким вы увидели наш разговор? На что это было похоже?
— На обычный спор.
— Обычных споров, милочка, к вашему сведению существует четыре вида. На диалог или, возможно, на ссору? Спором может выступить даже драка.
— Скорее на первое.
— Верно! Попробуйте дать точное определение этому виду спора.
Мерзлякин совершенно точно что-то хочет от девушки, но вот что, она понять не может и хмуро косится на Очкастика.
Вот это Крымова зря. Помощи отсюда ей ждать не стоит. Я поймал взгляд своей заучки — распахнутый, голубой и растерянный, и не намерен отпускать. Теперь она моя, пусть все подождут. Вряд ли Катя сейчас слышит, что происходит вокруг. У меня у самого учащается пульс и шумит в ушах. Сейчас мы оба переживаем случившееся с нами вчера еще раз…
Где-то далеко Мерзлякин рассуждает о дискуссии, как о самом конструктивном из видов спора, наиболее безболезненно уменьшающем момент субъективности. О корректных и некорректных приемах спорщиков. О социальных и личностных факторах, ведущих одну из сторон к победе. О полемике, эклектике, софистике[35]… О науке спора и еще черт знает о чем!
В этот момент все это находится за пределами наших взглядов и нас.
— Слушай, Птиц, — удивленно отзывается Лаврик, глядя то на меня, то на кафедру, где замерла Катя. Он толкает Никиту Березу и оба друга поворачиваются ко мне. — Мне кажется, или ты сейчас намеренно смущаешь ботаншу?
Намеренно? Пожалуй, да.
— Тебе не кажется. Я ее действительно смущаю.
— Ну и дела, — присвистывает Дух. — Она что? Настолько тебя достала?
— А что у них? Между ними что-то есть? — я слышу любопытный голос Крымовой и неуверенный смешок ее подруги, но мне нет дела до нее. Между нами все однажды случилось и успело забыться давным-давно.
— Ты с ума сошла, Снежанка. Что у них может быть? Она же Заучка! — Лавр тихо ржет. — Они просто танец совместный готовят, их София с деканом заставили. Видела бы ты с какой мы девчонкой недавно встретили Воробышка в «Трех китах» — куда до нее Уфимцевой. Прикинь, мы с Саней Птицу — познакомь. А он — валите лесом, у меня тут личное.
— Личное у него, ясно, Крымова? — добавляет Никита. — Так что не облизывайся, подруга. Я сам не видел, но Гай сказал, что там девочка — конфетка! А Уфимцева заслужила. Лезет, мелочь, на глаза! Такую послушаешь и через пять минут хочется застрелиться из-за своей ущербности.