— Нет, не выбрала.
— Тогда в чем дело, черт возьми? Что еще за сюрпризы?!
Крокотуха резко поднимается из-за стола и принимается вышагивать по кафедре, а я впервые вижу, как эмоции раздражения и непонимания играют на лице обычно сдержанного и серьезного декана.
— Отличные оценки, блестящие курсовые! Каждая из которых готова поспорить с дипломной работой. Четыре сложнейших курса за два года! — он вскидывает вверх указательный палец. — Остались магистратура и защита. Аспирантура! Мы планировали вырастить из тебя перспективнейшего физика и математика!
Словно устыдившись проявления своих чувств, мужчина резко выдыхает и снова садится за стол.
— Я понимаю…
— Что ты понимаешь, Катерина?
— Все понимаю, но я должна так поступить.
— Хорошо, мотивы? Объясни причины? Назови хоть одну убедительную и я попытаюсь понять.
— Они личные.
— Ага, то есть решение не связано с программой обучения? Конкретно по ней претензий нет?
— Нет, что вы, Сергей Михайлович! — вот теперь по щекам ползут пунцовые пятна. — Меня все устраивает!
— Тогда я хочу знать: твои родители в курсе происходящего? Только честно, Катерина.
— Нет.
Это подтверждает какую-то из его догадок и он вновь встает.
— Я так и думал, — в хлопке опускает ладонь на стол. — Здесь что-то нечисто. Расскажи-ка в чем дело? И давай начистоту.
Он смотрит с осуждением, и я опускаю взгляд. Почему, когда ты виноват, так трудно смотреть людям в глаза? Особенно тем людям, которые в тебя верят? В душе все бурлит от боли и стыда. Я не меньше этого человека люблю родной университет и благодарна ему всей душой. Но получается, что вместо благодарности заставляю преподавателя переживать за меня — неблагодарную ученицу. А все из-за собственной глупости!
Как же стыдно!
— Извините, Сергей Михайлович, но я не могу. Не могу назвать.
И я действительно не могу ему рассказать, потому что для него все прозвучит жалко и неубедительно. Потому что умные люди не попадаются на «слабо» и на уловки туалетных грымз. Ботаник во мне не сдался, но сдалось сердце и об этом не поведать так просто. Мне все равно не удастся объяснить, что через два дня мне будет немила не только учеба, но и весь белый свет! Я и так не знаю, как из всей этой лжи выкрутиться.
— Что значит не можешь? — мужчина изумляется. Для него это тоже серьезно.
— Я указала причину в заявлении.
— По собственному желанию?! Не смеши! — он вскидывает, а затем хмурит густые брови, и я вижу, как лоб декана прорезают морщины, придающие ему особенно грозный вид. Такого Крокотуху избегают не только студенты, но и коллеги-преподаватели. — Девочка, у тебя на носу летняя международная олимпиада! Ты — наша надежда, залог гранда, который кроме тебя выиграть никому не под силу. Ты — будущее имя и уже сегодня гордость нашего университета! В общем так, Катерина, — мужчина берет в руки лист заявления и небрежно прячет в стол. — Я отказываюсь «это» подписывать! Во всяком случае до тех пор, пока во всем не разберусь. И я намерен немедленно позвонить твоим родителям, чтобы выяснить, что происходит. Все это очень подозрительно!
Мне совестно и неудобно, но я заставляю себя ответить твердо, хотя голосу и не хватает силы.
— Мои родители не в курсе и ничего не смогут объяснить. Я совершеннолетняя, Сергей Михайлович, и могу за себя решать сама. Это моя жизнь.
— Черта с два твоя! — я вздрагиваю от стука ладони, опустившейся на столешницу и глухого хлопка папки, упавшей на пол, не веря своим глазам. Не веря, что вижу декана таким рассерженным. — Когда дело касается тебя — это преступление: не дать тебе возможность закончить обучение! — возмущается он. — Сдать сессию, в конце концов! Показать себя в Мюнхене и заявить о нашем факультете! Да ты в два счета утрешь нос любому их уникуму! Знай, Катерина, — Крокотуха важно трясет в воздухе пальцем, — я костьми лягу, но не дам тебе уйти из науки и совершить ошибку! Ну, ничего, — он кивает головой, одергивая на груди пиджак. — На Празднике факультетов будет ректор и люди из министерства, — я им о тебе рассказывал, хочу выбить дополнительное финансирование, — вот им и объяснишь свое решение!
Нет, только не это. Я закусываю губы, сглатываю и поднимаю глаза.
— Сергей Михайлович, понимаете, я не уверена, что буду на Празднике и смогу представить танец. Я еще не говорила с Софией Витальевной и Иваном, но я собираюсь…
Лицо Крокотухи бледнеет, и он, опускаясь на стул, хватается рукой за сердце.
— Катя, не убивай меня, пожалуйста, — просит устало и тихо, и очень по-человечески.
— Это все выше моих сил. Иди, и обещай, что ты подумаешь.
— Я…
— Обещай!
Разговор окончен и я понимаю, что впервые в жизни мой декан не хочет меня видеть. Эх, то ли еще будет с Ванькой. Я не хочу говорить, но обещаю:
— Х-хорошо, Сергей Михайлович, я подумаю.
Не знаю сколько я стою у стены в коридоре, уставившись в окно — может, пару минут, а может, значительно дольше. Я прихожу в себя от вопроса историка. Пожилой мужчина останавливается передо мной и дотрагивается до плеча.
— Катя Уфимцева? — спрашивает, обеспокоенно поглядывая поверх очков. — Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь? У тебя сегодня еще есть лекция? Деточка, может быть, тебе лучше пойти домой?
— Что? — я оглядываю пустой коридор, словно просыпаясь. Жар ощущается в теле неприятной ломотой, тяжесть в груди затрудняет дыхание, но это не повод пугать преподавателя и я спешно поправляю рюкзак, направляясь к лестнице. — Н-нет, все хорошо, Василий Юрьевич. Да, я, пожалуй, пойду.
Я спускаюсь в холл, в котором незнакомые девчонки и парни оглядываются на меня со смешками, и выхожу на улицу. Сегодня у Воробышка занятия закончились раньше, и я обещала ему позвонить. К этому времени он уже успевает забросать меня сообщениями и, едва я набираю номер, он тут же отвечает на звонок.
— Привет, Умка! Освободилась?
— Ваня, нам надо поговорить. Пожалуйста! Очень надо!
Я слышу шум голосов и негромкую музыку, играющую на заднем плане.
— Конечно! — соглашается парень. — Но, Кать, я сейчас в клубе «Дэнс» у Мирона — хотим кое-что обсудить с ребятами. У Никиты Березы день рождения в выходные, вот думаем, как его поздравить. Но через два часа, как и договаривались, буду у тебя! Это подождет? Разговор?
— Д-да.
— Отлично! Сегодня занимаемся с Женькой до упора, так что предупреди своих — вернешься поздно! Нам надо прогнать танец, как следует. Ты же знаешь сестру, она пока своего не добьется, не отстанет. Прикинь, Умка, — Ванька смеется — очень светло и легко, — здесь весь народ собрался прийти на праздник нас поддержать. Как тебе? Чудаки, скажи! Умка? Эй, Умка! Ну, Умочка же, чего молчишь?
— 53 —
О, Господи. Я чувствую, как меня буквально затапливает отчаяние. И что тут скажешь?
— Катя? — ждет Ванька.
— Да, Звездочет, конечно, чудаки.
— Хочу, чтобы все увидели, какая ты у меня замечательная партнерша. Ты же не собралась испугаться в последний момент, а, Умка? Признавайся! Это тебя тревожит? Даже не думай, заяц! Для меня это очень важно. Все будет хорошо, слышишь? Мы победим! Катя, ты же у меня боец, а боишься обычного танго…
Если бы. Не обычного, но очень боюсь!
Людный проспект шумит и гудит, лето набирает силу и мне бы радоваться солнечному дню, хорошей погоде и зеленой листве, но я бреду знакомой дорогой к дому, думая о том, как все стремительно изменилось в моей жизни. Еще вчера я была полна планов и твердо смотрела в будущее, а сегодня мне хочется исчезнуть из этого города, превратиться в дымку, словно меня здесь никогда и не существовало.
Родителей дома нет, у сестры закончилась учеба, и из ее комнаты привычно гремит музыка. Волька с Партизаном носятся по квартире. В прихожей, рядом с Лялькиными балетками, стоят тяжелые ботинки Костика. На кухне пахнет печеньем из кондитерской. Все так обычно, что хочется верить: на самом деле и не было никакого спора.
Эх, если бы только можно было повернуть время вспять, клянусь, я бы все исправила! Была бы выше обид!
Но тогда бы я никогда не встретила Воробышка.
Аппетита нет и настроения тоже. Я машинально принимаю душ, одеваюсь и собираюсь на встречу с Ванькой и Женей, вспоминая слова парня. Для него это важно, действительно важно, — я ведь вижу, как он отдается танцу. Кто сказал, что у меня есть право его подвести перед его друзьями и факультетом?? Что у моего страха есть на это право, после всего, что я натворила и на какие хитрости пошла?
Нет, я совершила ошибку и теперь должна сама все расхлебать. Но не сказать ему подло. Это еще хуже самого спора. Так что же делать? Что делать!
Но я слишком долго стою в прихожей, не решаясь даже на то, чтобы выйти на улицу и взглянуть Ваньке в глаза, куда уж тут до признания. Он звонит дважды, нетерпеливо смеется в трубку и обещает сам подняться и узнать, какое важное дело меня задержало.
— Хватит прихорашиваться, Умка! Ты у меня и так самый красивый ботаник! Ты что, хочешь, что бы я свернул шею на мотоцикле? Беги быстрее, жду!
Из комнаты выходит Лялька и смотрит на меня, остановившись в прихожей, а вместе с ней и ее верный Котэ. Парочка неразлучников, они даже поступать решили в один ВУЗ — кто бы сомневался. Я только что на ходу набросала им в блокноте формулы решения задачи, но если меня спросить «О чем она была?», я отвечу: «Не помню».
— Кать, если хочешь знать мое мнение: он мне совсем не понравился — этот твой Воробьев! — кривит рот Лялька, догадавшись, к кому я собралась. — И он такой грубиян! Я так папе и сказала!
— Его фамилия Воробышек, Оль. Что ты папе сказала?
— Что он меня напугал. Развалился у тебя в спальне, как у себя дома. И он слишком смазливый тип — этот Ванька! И вообще! — Лялька обиженно поджимает пухлые губы, сердито вздыхая. Ну, конечно, ей хочется узнать: что же такого интересного мы делали с этим смазливым типом в лесу? Особенно после того, как она застала меня перед Воробышком в одном бикини. Но это любопытство Ляльки я вряд ли утолю.