Мне пришлось наклониться, чтобы оклеить нижнюю часть лица пленника звукоизолирующим пластырем.
Подружка быстро отконвоировала второго задержанного в бамбуковую рощу, к номеру первому, а я замешкалась на опушке, обуреваемая недобрым предчувствием.
Обернулась — и точно, к нашим магнетически привлекательным коробкам уже притянуло третьего кладоискателя!
— Ирка, сцена та же, дубль три! — прошептала я и уже привычно встала на цыпочки.
Третьего товарища я озадачила вопросом, есть ли жизнь на Марсе.
Он отреагировал куда более развернутой фразой, нежели его предшественники:
— Чокнутая?
Я обиделась и с особым удовольствием лишила грубияна дара речи, налепив ему на фейс сразу два пластыря, чтобы уж наверняка.
Ирка уволокла пленника в бамбук, а я не выдержала — сама заглянула в коробку.
Что туда Ирка накидала — бриллианты россыпью? Почему к ней какое-то массовое паломничество образуется?
Ничего особо интересного я в мешанине тряпок не высмотрела. Сколько-нибудь интругующе смотрелись разве что мужские трусы целомудренного семейного фасона, но веселой расцветочки — в красных помидорках по черному фону.
— Кажется, мы недооценили потребность социально не защищенных слоев населения в добротной ношеной одежде, — сказал мой внутренний голос. — Смотри, еще кто-то идет!
Я живо метнулась в густую тень бамбуковых зарослей, а через минуту повторила свой балетный номер. Спросила очередного любителя халявного секонд-хенда, не знает ли он, почем нынче фунт изюма, получила в ответ изумленный взгляд, пришлепнула носогубные складки задержанного пластырем, опутала его скотчем…
— Как-то утомительно и однообразно мы вечер проводим, — пожаловалась мне Ирка, транспортировав в бамбуковые кущи очередного пленника и смахнув пот со лба.
Четверо, уложенные на младой бамбуковой поросли, доступными им скудными выразительными средствами типа мычания и моргания выразили несогласие со сказанным.
Скука их явно не томила.
Еще бы!
От грозной усатой Ирки в тельняшке, бандане и синих плавательных очках, в слабом свете далекого фонаря похожих на дико выпученные бельмастые очи, всякая скука бежала наперегонки со здравым смыслом!
— Ждем еще пятнадцать минут, — посмотрев на наручные часы, постановила подружка. — Если больше никто не появится — обрабатываем накопленный материал.
Прозвучало это пугающе.
«Накопленный материал», осознав нехорошие перспективы, душевно и физически заволновался.
Потревоженный дергающимися конечностями бамбук нервно затрясся и зловеще зашелестел.
— Отойдем на минуточку.
Я потянула подружку поглубже в заросли, чтобы приватно обозначить техническую проблему:
— Слушай, а как мы будем обрабатывать такое количество материала? Я думала, у нас будет всего один пленник, тогда мы бы кололи его на пару, как хороший полицейский и плохой полицейский. Но теперь у нас целых четыре кадра! И мы вдвоем с ними со всеми не справимся! Или провозимся тут всю ночь напролет, а бамбук тем временем будет расти, а мы же не собираемся всерьез подвергать опасности жизнь задержанных!
— Цыц!
Упреждающим жестом (сунув мне под нос кулак) Ирка остановила назревающую истерику:
— Мы не будем разбираться с каждым задержанным персонально. Мы сдадим их всех оптом Лазарчуку с коллегами, и вот они-то и выяснят, кто из ху! Они это умеют.
— Лазарчук нам с тобой головы оторвет за самодеятельность, — боязливо поежилась я.
— Не оторвет.
— Почему это?
Я была уверена, что желание оторвать нам с Иркой головы не покидает полковника практически никогда.
— Потому что не будет уверен, что отрывать их нужно именно нам! — объявила подружка.
Я секунду подумала.
— То есть мы с тобой не самолично сдадим наработанный материал в полицию?
— Сдадим-то сами, но при этом останемся неузнанными. — Ирка коварно усмехнулась. — Так, пятнадцать минут прошло, больше не ждем, приступаем к следующему этапу! На набережную, бегом, марш!
— Ты надумала прогуляться по набережной? А эти бедолаги тем временем будут, как йоги, лежать на бамбуковых ростках? Это не гуманно, я так не могу! — Я шокировалась, однако не отстала от подружки.
— А ты вспомни, что один из этих бедолаг с высокой степенью вероятности является преступником, разгромившим мою квартиру и убившим нашу общую управдомшу, и гуманизм твой мгновенно иссякнет, — предложила Ирка, не сбавляя темпа.
Она целеустремленно двигалась в сторону моря. Я все еще не уяснила зачем. В буквальном смысле умывать руки?
— Стоп, — подружка притормозила в тени роскошной раскидистой глицинии. — Видишь?
Из шатра, образованного душистыми плетями увешанных цветущими гроздьями ветвей, открывался роскошный вид на шелковое лиловое море, расшитое разноцветным бисером береговых огней.
— Вижу, — кивнула я. — Ой, красота-то какая!
— Не то ты видишь, — досадливо цыкнула Ирка. — Смотри прямо, тетеря слепая: вон там чурбан железный. Теперь разглядела?
— Сама ты тетеря! — обиделась я. — И сама чурбан! Это называется «стойка с кнопками экстренного вызова»!
— Совершенно неважно, как этот чурбан называется, — отмахнулась подружка. — Главное, если нажать на кнопочку и покричать в дырочку, полиция примет вызов и приедет!
— Кажется, я поняла, каков будет следующий акт марлезонского балета, — пробормотала я. — Вот только, Ира, чтоб ты знала, кроме кнопочек и дырочек, на этой стойке есть глазок видеокамеры…
— А у тебя разве пластырь закончился?
— А ты стратег! — Я посмотрела на подружку с уважением. — Значит, подходим к железному чурбану с тыла и заклеиваем объектив видеокамеры пластырем. А если Лазарчук узнает нас по голосу?
— Не узнает!
Ирка отпрянула в сторону, мгновенно растворилась во тьме и через минуту вернулась, победно размахивая воздушным шаром красного первомайского колера.
— Тут за углом сегодня открылся ювелирный салон «Рубин», над дверью осталась арка из красных шариков, — объяснила добытчица.
— Украсим шарами колонну наших пленников? Пусть идут в отделение в праздничном убранстве? — съязвила я.
— Если хочешь, — не стала спорить подружка. — Но шары для их убранства сама иди рви, этот шарик я использую, чтобы изменить голос.
— Там гелий! — Я хлопнула себя по лбу. — Это гениально!
— В шаре гелий, Ира — гений! — тут же зарифмовала поэтесса. — Все, пошли к чурбану. — И она замурлыкала: — Гоп, стоп! Мы подошли из-за угла!
Мы вплотную подобрались к стойке с той стороны, где не имелось ни кнопок, ни камеры.
— Сестра! Пластырь! — совсем как хирург на операции, только шепотом, скомандовала Ирка.
Я обняла стойку с тыла и наощупь залепила стеклянный глазок видеокамеры разнообразно полезным пластырем.
Показала Ирке пустые руки.
Подружка кивнула, приникла к шарику губами и мощным вдохом всосала добрую половину помещавшегося внутри гелия.
— Пациент, не дышите! — велела я ей, перехватывая роль доктора. — А теперь дышите!
Пуча щеки, Ирка обошла стойку, нажала на кнопку вызова полиции и запищала:
— Полиция! Помогите! Спасите! Тут какие-то люди на нас нападают, хватают и в кусты затаскивают!
— Кто вы и где происходит нападение? — встревоженно хрюкнув, отозвался чурбан железный мужским голосом.
— А я Катя! Катя я! Я девочка Катя! — подстреленным зайчиком заверещала Ирка. — А нападают возле дома номер сорок четыре по улице Цветочной, за кафе «Белинский», где бамбуковая роща! Уже троих в кусты утянули, небось маньяки многосерийные!
— Вызов принят, патруль выезжает, остава…
— Нет уж, оставаться на месте мы не будем, — смешным гномьим голосом сказала артистка, отжав кнопку вызова. — Ленка, домой!
— Зачем ты обманула доброго дядю полицейского, плохая девочка Катя? — попеняла я подружке. — Ты сказала, что в кусты утянули троих, а там их целых четверо!
— А это я, тетенька, нарочно так сказала, чтобы дяденьки полицейские не подумали, что Катя слишком хорошо осведомлена о происходящем! — хихикнула Ирка.
— И улицу Цветочную, дом сорок четыре тоже нарочно упомянула?
— Конечно! Ведь этот адрес уже засвечен в криминальных сводках, и у полиции будет повод задуматься, а не связаны ли эти дела!
— Какая же ты, Катя, умница! Хорошая девочка!
Я искренне похвалила подружку, и мы ускорились, торопясь проскочить в свой подъезд до того, как прибудет полицейский патруль.
Вот уже вторую неделю Никита Дедкин регулярно совершал вечернюю прогулку по маршруту «Гаражный кооператив «Ласточка» — улица Цветочная, дом 44».
Прогуливался он не для моциона, а в трепетной надежде на то, что в один прекрасный вечер окна интересующей его квартиры останутся темными. Рано или поздно это обязательно должно было случиться, потому что Никита точно знал: жилье сдается приезжим отдыхающим, и мало кто задерживается в нем на длительный срок.
Надолго по доброй воле в этом скворечнике поселился бы только псих с редкой болезнью ксенофобией — боязнью больших незаполненных пространств. Пространство данной квартиры было маленьким и практически встык, квадратно-гнездовым способом, заставленным мебелью.
Зато море от дома было в двух шагах.
В прошлом месяце Никита жил в этой самой квартире две недели, а потом деньги у него почти закончились, а желание продолжить пребывание на курорте не прошло. Пришлось съезжать из крошечной, но благоустроенной квартирки в самом центре в еще более микроскопическую и к тому же лишенную удобств комнатку над гаражом. Спалось в ней нормально, но питаться в отсутствие кухни приходилось всухомятку, а помыться и постирать вещички было и вовсе негде.
Но финансовая голь в лице Никиты была хитра на выдумку.
«Хоромы» на Цветочной он покинул по-английски, не прощаясь, и не вернул управдомше ключ от квартиры. Ключ этот стал залогом его светлого (в смысле, чистого) будущего и воплощением надежды на простое человеческое счастье помыться-постираться.
Вечер за вечером страстно мечтающий о горячем душе и мыльной пене Никита томился под заветным окном, а оно то загоралось, то гасло, явственно демонстрируя, что внутри, в квартире, размеренно бьется пульс жизни, в которой Дедкину места нет. И вот наконец настал тот долгожданный вечер, когда окошко ни разу не просветлело, оставшись темным до позднего часа.