водил собравшихся растерянным взором – все столичные артисты покатывались от хохота, чуть под столы не сползали. Кто-нибудь, обычно Юрка-ударник, кричал: «Леонид Ильич! Переверните страницу!..» Тогда Валера спохватывался, утыкался в текст и продолжал: «Мыц-кха-кха-кха! – кхако начала, хым, бить артри– атри– артрил– лерия…»
А ведь на приемы в честь столичных студентов-артистов являлись и секретари партийных райкомов, и директора заводов или стройучастков, а уж местные комсомольские деятели – непременно, и в полном составе. И вот они сидели во время Валеркиного куража за столами с гробовыми лицами, не знали, что и делать, что сказать… Дурацкие были выходки, и Лиля чувствовала: ох, не одну телегу написали комсомольские вожаки на Валерку в Центр… Тем более что находились и другие темы для сигналов: чуть не на каждом приеме ее друг – в полном соответствии с артистическими традициями того времени, с судьбой Даля и Высоцкого – накачивался до положения риз, и она, при помощи все того же Юрки-ударника, препровождала его в номер.
Лиля не раз пыталась призвать возлюбленного к порядку – тот обещал. Но вечером все повторялось по прежней программе. А однажды во хмелю он сказал ей: «Я никогда себе не прощу то, что я – продался… – Потом по-пьяному хитро улыбнулся и продолжил: – И тебя не прощу – тоже…»
– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась она.
– Я имею в виду твоего Володьку. Она залепила ему пощечину:
– Не смей говорить о том, чего не знаешь!.. И в слезах убежала в свой номер.
Пару лет назад
И вот теперь, двадцать с лишним лет спустя, Лиля смотрела из своей командной рубки на распростершегося на полу Валерку и думала:
«Он все такой же шут гороховый… Но что было смешно, когда он был молодой, выглядит нелепо, когда мужику за сорок…»
К игроку подскочила редакторша Настена – все-таки, что ни говори, любой мужской успех возбуждает и притягивает женщин. Подала Валерке руку, помогла подняться, отряхнула с его спины невидимые пылинки. Потом увела из студии, обняв за талию. Нравы на телевидении царили весьма свободные, да и никакого дела до Валерки Лиле не было – а все равно при виде этой картины она ощутила болезненный укол.
«А, может, я не права? – подумала она, возвращая свои мысли из эмоционального в более присущее продюсеру логическое русло. – Может, Валерка не есть неудачник по жизни? И ему просто чуть-чуть не повезло? Например, с женой? И, будь я с ним рядом, у нас все было бы хорошо? Может, ему нужен-то был всего лишь небольшой, крохотный толчок? Вроде того, что я дала ему сегодня? Ведь ты подумай: всего-то делов – пригласить его на игровое шоу. Легче легкого. А дальше – он все сам сделал, или почти сам… Почему же, черт возьми, не раньше?.. Почему только сейчас?..»
Эти мысли пролетели в ее голове со скоростью молнии. Продюсер Лилия Велемирская если и предавалась рефлексиям, то не долее трех минут в день. Действие – вот что было ее настоящей стихией. И теперь она схватила мобильник и набрала номер пиар-агента «Миллионера», смазливенького мальчика, вчерашнего выпускника журфака.
– Спишь? – строго спросила она.
– Н-ну…
– Почему ты не на записи?
– Э-э, – осмелился вякнуть мальчик, – разве это входит в мои должностные обязанности?
– Входит! Черт возьми, входит! Если игрок выигрывает миллион!
– Ох ты, ех ты, – запричитал юноша.
– Давай чеши немедленно сюда. Чтобы успел у него взять интервью для пиар-релиза.
Не слушая дальнейших объяснений пиар-агента, Лиля нажала «отбой».
А режиссерша тем временем отдала по громкой связи команду:
– Все на исходную! А потом:
– Мотор!
Начиналась запись следующей программы, которую открывал без пяти минут миллионер Валерка. Прозвучала музыкальная отбивка, и они появились рядом с Мальковым в просцениуме. Оба переоделись – у зрителей должно создаваться полное впечатление, что между двумя передачами прошла неделя.
– Дорогие друзья, – затараторил ведущий, – мы с вами на игре «Три шага до миллиона», и с вами я, Кирилл Мальков!..
Бурные аплодисменты.
– Нашу игру открывает Валерий Беклемишев из Москвы!.. Неделю назад ему до миллиона не хватило всего одного шага! Он выиграл пятьсот тысяч рублей, и сегодня мы с вами, наконец, узнаем, сможет ли он завоевать миллион!..
Опять неистовые хлопки зала, срежиссированные редактором по зрителям.
– Прошу вас, Валерий! – и конферансье указал ему на кресло для игрока.
1980 год: Москва
Безумные гастроли того лета подходили к концу.
Во владивостокской гостинице агитбригадовцы ночью смотрели трансляцию открытия московской Олимпиады.
На БАМе их застигло известие о смерти Высоцкого.
В Чите наблюдали в черно-белом телевизоре, как улетает в вечернее столичное небо олимпийский мишка…
И всякий раз дело не обходилось без пива, за которым, от радости или от горя, обязательно следовала водка.
Лиля несколько раз пыталась по-серьезному поговорить с Валеркой. Но он всегда переводил душеспасительную беседу в шутку. Отвечал хохмами, прикалывался, выделывался. Она махнула рукой: «Ведь я же не мама ему. И не нянька. И даже не жена. Пусть живет, как знает».
А когда они приехали в Новороссийск – последнюю точку их гастрольного маршрута – он неожиданно завел нешутейный разговор сам. Поздним вечером они сидели на лавочке на набережной на мысе Любви. Справа от них простиралась та самая проклятущая Малая земля. Слева посверкивал огнями, порыкивал моторами буксиров порт. Неутомимо сигналили разноцветные маяки.
Утром они приехали в город на поезде. Потом жарились на солнце, купались, пообедали чебуреками и пивом. Затем Валерка и Лиля уединились в номере, любили друг друга, засыпали, снова любили.
Прогретые солнцем и омытые морем тела казались необыкновенно гладкими, и от них исходил удивительный запах.
Ближе к ночи они выползли в не остывший от солнца город – погулять. Далеко от гостиницы не ушли, сели на лавочке у моря – от его черных просторов наконец-то повеяло прохладой.
– Я вижу, ты на меня злишься, – начал разговор Валерка.
Лиля вздохнула, а потом произнесла решительно:
– Да, я злюсь.
– За что?
Молодой человек выглядел таким мирным, ласковым, прямо зайчиком. Он прилег на ее загорелую руку, нежно поцеловал в сгиб локтя.
– Понимаешь, Валер, ты ведешь себя, как кутила. Как человек, который выиграл миллион в лотерею и проматывает эти деньги направо и налево.
Когда Лиля вспоминала тот давний разговор, она была уверена, что сказала тогда именно «миллион». Почему? Для них в ту пору и пять тысяч рублей казались огромными деньжищами. Кооперативная квартира столько стоила и автомашина «Жигули». А больше десяти кусков никто ни в какую лотерею и выиграть не мог. Но она все равно произнесла «миллион».
Валерка искренне удивился:
– Что же я, по-твоему, выиграл?
Она высвободила свою руку от его совершенно несвоевременных объятий.
– Все! Удачу свою. Успех. Гастроли. Признание.
– А как я это, по-твоему, проматываю?
– Как-как! Точно, как гуляка деньги! Транжиришь свою жизнь направо-налево. Гуляешь. Зашибаешь. Веселишься. На скандалы нарываешься.
– Хм! А что я, по-твоему, должен делать?
– Наверняка не знаю, но хоть что-то ты должен получить.
– Что же конкретно?
– Ну, например… Не знаю… В театральный институт поступить, что ли… Ведь если ты попросишь, они там, – она указала пальцем в черное небо, – тебе обязательно помогут… Или – распределение в Москву организуют… А то ведь что получается: юбилей Победы позади. Скоро твои «Военные истории» надоедят. Придут другие имена. А тут, вот-вот, и институту конец. И кем ты станешь? Поедешь инженерчиком куда-нибудь в Тмутаракань?.. Прощай, Валерий Батькович!.. Сиреневый туман над вами проплывает!..
– А зачем мне в Тмутаракань? Не поеду я туда.
– А что делать будешь?
– На тебе женюсь. Ты – москвичка. Будем с тобой прекрасно жить-поживать, в Белокаменной и Первопрестольной.
– Ах, вот оно что!
Она пихнула острым кулачком его в плечо.
– Вот ты что удумал!.. Прохиндей! Брачный аферист!.. Так вот, чтобы у тебя, дорогой, не было лишних иллюзий: я НЕ москвичка.
Юноша растерянно проговорил:
– Как же? А комната твоя? Ты же в Армянском переулке живешь.
– Да, комната!.. Но комната – брата. Того, что на Север за деньгами подался. А мне он в ней просто разрешил пожить. Чтобы я, в отличие от некоторых, по общагам не мыкалась. Понятно?
Валерка растерянно потер лоб.
– Поня-атна…
И снова попытался обратить разговор в шутку.
– Но ты, дорогая, не волнуйся. Ты мне и такой мила. Я и с провинциалкой жить согласен. Уедем с тобой куда-нибудь в Тетюши, будем огурцы рОстить…
И он пропел своим сочным красивым баритоном:
– Соглашайся хотя бы на рай в шалаше – если терем с дворцом кто-то занял…
– А вот и не соглашусь! – выпалила она. – Не соглашусь! Жить с нищим инженеришкой в твоих, как ты говоришь, Тстюшах я не буду! И огурцы рОстить – не стану! Хватит уже! Нажилась!.. И не мечтай!..
Валерка шутейным тоном протянул:
– Ох, какая же ты, оказывается, меркантильная девушка!..
– А все девушки, чтоб ты знал, меркантильные. Только многие это скрывают. А меркантильные они потому, что о своих детях будущих думают. И никому не хочется, чтоб их кровиночки колбасу по талонам получали, а потом поступали в какой-нибудь техникум речной или училище швейное!..
А он в ответ все балагурил:
– Да, гражданка… Вот вы передо мной и открылись… Показали свое истинное лицо…
Она, наконец, взорвалась – надоели бесконечные хихоньки да хахоньки:
– Да, вот такая я! Такая! И ты это учти, когда в следующий раз будешь мне предложение делать. Учти: я не декабристка. И я за тобой на Саяно-Шушенскую ГЭС не поеду! И в Горький твой сраный – тоже не поеду!..
– Ну почему же это мой любимый Нижний – и сраный? – благодушно проговорил Валерка, упирая на «о». Попытался обнять ее.