ем как об одном из красивейших европейских городов.
Несмотря на робость, овладевшую Анной, первое представление ее ко двору прошло для нее гораздо легче, нежели она ожидала. Когда государыня дозволила представить ей несколько вновь пожалованных фрейлин, им назначено было приехать утром, в простых белых платьях с открытым воротом, с гирляндами голубых цветов на головах. Наряд этот казался Анне очень прост, и к сожалению ее, как все должны были одеться одинаково, то она ничем не могла выдаться и отличиться от других, чтобы обратить на себя особенное внимание, как ей было бы желательно. В 10 часов утра за ней была прислана придворная карета, и она вошла в нее с некоторой дрожью в членах, как будто она очень озябла, несмотря на теплую бархатную шубку. У подъезда дворца она нашла уже приехавших, других фрейлин; они вместе поднялись по лестнице, камер-лакей в придворной ливрее отворил им двери дворца, и их встретила одна из статс-дам императрицы, которой поручено было представить их государыне. Внимательно осмотрев их, статс-дама расспросила их об именах, и на произнесенное имя Анны Ефимовской она проговорила протяжно: «Да… знаю! Слышала, что вы должны представляться сегодня. Прошу вас идти вперед», – прибавила она. Статс-дама провожала их через большие залы дворца, по дороге Анна всматривалась в большие зеркала, украшавшие залы, стараясь узнать себя между отражавшимися в них фигурами, одинаково одетыми.
Ей легко было отличать себя между другими, ее рост был выше и вся фигура роскошней. Она осталась бы довольна собою и меньше бы робела, если б ей дозволено было остановиться и взглянуть на себя в этих больших зеркалах: она была хороша в этом простом наряде. Она бросалась в глаза своею свежестью; густые каштановые косы видны были из-под гирлянды голубых васильков, темные глаза, робко потупленные, изредка бросали быстрый взгляд вокруг себя и были оживлены любопытством, с которым она желала все осмотреть. Фрейлин остановили в длинной галерее перед большой залой, в которой находилось много офицеров гвардии, собравшихся группою в ожидании выхода императрицы. Им дозволено было собраться сегодня, благодарить государыню за пожалованные ею повышения и ордена. Фрейлины должны были выждать, пока окончится эта церемония и наступит их очередь представляться. Прошло несколько времени ожиданья, наконец дверь отворилась, и императрица вышла. Она подвигалась навстречу представлявшимся гвардейцам. В эту минуту Анна забыла все на свете и, вперив взор на государыню, осталась неподвижна. Она всматривалась в счастливый рост и красивую фигуру Елизаветы; заметила ее прекрасную шею, украшенную жемчугом, и уже не сводила глаз с приятного лица ее, с светлыми, большими голубыми глазами и доброй улыбкой. Темно-русые волосы государыни были приподняты и зачесаны назад; собранные наверху головы, они связаны были розовою широкою лентою, концы которой свешивались и развевались при движениях головы; на лбу лежала бриллиантовая диадема. Елизавета остановилась, приблизясь к группе гвардейцев, и ласково поклонилась, слегка наклонив голову. К ней подходили с глубоким поклоном гвардейцы Измайловского полка: генерал-майоры, премьер-майоры и потом один секунд-майор, произведенный из капитанов, прослуживши десять лет в этом чине. Принимая благодарность пожалованных чинами, императрица остановила секунд-майора и спросила:
– Каков ты в своем здоровье? – Раздавшийся голос императрицы напомнил Анне голос, слышанный ею в детстве, в Киеве; она прислушивалась, но уже слышен был ответ гвардейца; голос секунд-майора доносил о себе, что хотя он имел в себе болезнь с давних лет, но по временам бывает ему лучше, а по временам тяжелее!..
– Будь здоров, – раздался снова голос императрицы, – я тебе желаю больших чинов.
Тронутый и обрадованный таким приветом, секунд-майор преклонился к ногам ее величества, причем она старалась остановить его, милостиво протянув ему руку с улыбкою. Наклоненный, он поцеловал ее руку. Фрейлины из галереи смотрели в дверь залы на представление гвардейских офицеров, и незаметно наступила и их очередь представиться. Гвардейцам дозволено было явиться к обеденному столу императрицы, и после того они были отпущены.
Императрица опустилась на кресло и указала на другое кресло, подле себя, канцлеру, присутствовавшему здесь и подошедшему к императрице. Она сделала ему несколько вопросов и внимательно выслушивала его ответы; легкая тень пробежала по ее лицу, брови ее сдвинулись, и глаза смотрели серьезней.
Но канцлер Бестужев скоро отошел в сторону. Государыне доложили о фрейлинах, которым она позволила войти. Всмотревшись во все, Анна успела овладеть собою настолько, что вошла в залу вместе с другими фрейлинами уже привычной своей, твердой и свободной поступью и была замечена среди своих робких спутниц. Государыня взглядывала на нее несколько раз, принимая других фрейлин, в то время как статс-дама называла имена их императрице, которая приветствовала их, то поздравляя, то расспрашивая о их родителях; и когда было произнесено имя Анны Ефимовской, она ласково кивнула ей головою, говоря: «Знаю… дочь сержанта гвардии, Харитонова, его падчерица… Передай от меня поклон отцу в своем письме. Распорядитесь оставить ее во дворце при мне», – докончила государыня, обращаясь к статс-даме, и протянула Анне руку с такой доброй улыбкой, что Анна уже без особой робости поцеловала эту руку под обаянием теплого привета.
Она вышла из дворца со светлыми мыслями и вернулась в той же карете в обитель Новодевичьего монастыря, чтоб ожидать там распоряжений от двора. Распоряжения не замедлили. Прошло еще несколько дней, и ей было объявлено, что она была принята во фрейлины при самой государыне, и ей прислан был подарок на туалет.
Золотые сны сбывались наяву: прошел какой-нибудь месяц с тех пор, как придворная карета снова привезла ее во дворец, где теперь ей уже назначена была особая комната для житья – и Анна уже совершенно освоилась с своим положением.
Она тщательно исполняла свои обязанности на дежурстве при императрице и держала себя осмотрительно и очень осторожно, но в ней не узнавали уже той робкой фрейлины с потупленными взорами и сиротливым видом, которая боязливо всходила по ступенькам лестницы и проходила по залам дворца в день ее представления. Анна снова приподняла кверху свою красивую головку, а глаза ее ни перед кем не потуплялись. Со свойственной ей догадливостью она понимала отношения различных лиц враждебных партий и осторожно лавировала между ними. Скоро голова ее закружилась от веселья; она наслаждалась общей приветливостью, с которой новое ей общество относилось к ней, любуясь ее красивой наружностью. Она была счастливо поставлена; ей никто не завидовал; к ней обращались как к бедной сироте, которая скоро будет за кого-нибудь пристроена в награду за старую службу отца; и все оказывали ей покровительство. Анна появлялась на балах и спектаклях, блистая нарядами и весельем, и мысленно выбирала, кому решится она со временем отдать свою руку. При дворе была веселая пора; празднества шли одни за другими; по случаю бракосочетаний лиц, близко поставленных ко двору, давался ряд балов, маскарадов и веселых ужинов во дворце и в городском обществе. Анна особенно любила общественные балы, которые ей позволялось посещать с другими фрейлинами и на которых она свободней могла веселиться и блеснуть роскошным нарядом. Пропускать танцы ей не приходилось: молодые и старые спешили пригласить ее наперерыв: на балах было много танцоров и много женихов, как ей казалось, – оставалось только обдумать и выбрать, как думала она.
О жизни Анны, о первых впечатлениях ее по приезде в Петербург можно вернее узнать из писем ее к отцу и к сестре, которым она писала обо всем, причем она успела усвоить себе несколько шероховатый и спутанный стиль того времени, непохожий на ее привычный разговорный язык, и употребляла французские слова на русский лад, как делали все в те времена.
«Ноябрь, 1751-го г.
О том, что я милостиво была принята государынею при своем ей представлении, я уже вам писала, и в каком я тогда находилась в смущении! Но при всем том то был для меня наиприятнейший день в моей жизни. С того времени как я во дворце, на службе, нахожусь, я во всех увеселениях принимаю участие и все видеть случай имею, а также и танцевать на балах все разноманерные танцы. Недавно был бал по случаю бракосочетания князя Т. в доме родителей его. Зала была превеликая, наполненная множеством людей обоего пола. Между ними все были люди роскошно одетые, наблюдали они всю благопристойность, приличную кондуиту. Веселились все до самого утра, причем окружена я была наилюбезными услужливостями танцоров моих.
Прошу вас отписать мне о себе и о своем здоровье. Будь здоров, отец, и не пропускай случая сберегать себя для твоей наипокорнейшей дочери, Анны».
В другом письме, к сестре, находится описание маскарадов того времени.
«Дорогая сестра Ольга!
Спасибо тебе за письма, из коих ведаю о твоем и об отце здоровье. Желаю тебе здоровья и благословения Божия. Ты не пишешь мне ничего о том, назначена ли твоя свадьба, или вы почему-либо умедляете ее? Думаю о тебе и жалею, что ты во всех веселостях принять участие не можешь.
На днях имела я случай видеть, когда по желанию государыни лейб-гвардии штаб- и обер-офицеры трактованы были обеденным столом. Накрыты были столы, представляя собою фигуру наподобие короны. При обеденном кушанье, с пушечной пальбой, пили бокалы за здоровье государыни, и потом, с пальбою же из пушек, пили за здоровье гвардии штаб- и обер-офицеров. Вместе с ними за столом сидела государыня, так как она именуется полков лейб-гвардии полковником. На государыне было при торжестве этом великолепное белое платье с серебряными позументами, а на голове была диадема из бриллиантов.
Еще недавно была свадьба графа Г – а, и по обвенчании был устроен богатый вечерний трактамент; вечером была иллюминация из разноцветных огней, и в середине иллюминации поставлена была большая картина; а на улицах фигурами расставлены были плошки. После ужина начался бал. Если бы ты слышала музыку и пение при дворе, – как поют итальянцы! На балу же пел итальянец же, буфон, разные с шутками смешные песни. Бал кончился около пяти часов пополуночи. Видела я также при дворе бывший недавно метаморфоз, т. е. маскарад, где все дамы были в мужском платье, а кавалеры были одеты в женских костюмах, и всех забавляло такое переодеванье.