– Откуда лошадь? – спросила она издали державшего конюха.
– Приехали из Киева, – был ответ.
– Приехали?.. – повторила Ольга, и, не спрашивая, кто приехал, она вполне обманулась, думая встретить в доме обоих приятелей. Радоваться ли ей после всего, что произошло в ней, когда она почти отказалась от прежнего плана? Волнение сдавило ей грудь и захватывало дыхание. Но она оправилась и быстро вошла в дом, сбросила на руки мальчика свою короткую меховую шубку. Никого не видя в столовой, она смутилась тишиной, царствовавшей в доме: не похоже, чтоб в доме был дорогой гость, – отец позвал бы ее!
– Здесь отец? – спросила она крестника Афимьи Тимофеевны, указывая на комнатку отца.
– Здесь, панья, – ответил мальчик.
Ольга попробовала отворить дверь, но она была заперта изнутри.
– Это я, отец, впусти меня! – откликнулась Ольга на вопрос отца: «Кто там?»
Дверь отворилась, и, мигом окинув комнату своим взглядом, она нашла в ней только Стефана! Руки у нее опустились, она остановилась на пороге, не здороваясь с ним. Она не встречала Стефана приветом, но молча, подозрительно поглядывала то на отца, то на Стефана; опомнясь, она овладела собой, и лицо ее приняло спокойное и сухое выражение, свойственное ей в последнее время. Барановский подошел к ней и ласково поднял одну из рук ее, почтительно поцеловал эту руку; он взглянул на нее невесело, не по-прежнему:
– Я привез одни только письма, взамен Сильвестра… – заговорил он, чтобы объяснить свой приезд.
– Взамен Сильвестра… – проговорила Ольга расстановочно, – так мы его больше не увидим, конечно, – докончила она.
– По воле ректора, – начал Стефан, смущаясь и потупившись, но Ольга не дала ему докончить слов его.
– По воле ректора, Сильвестр остается при монастыре? Вы это хотели сказать? – спрашивала она, произнося все это медленно и с горечью.
– Это верно! И мне тяжело было доставить вам такие вести!
– Разве я не была приготовлена к ним таким долгим молчанием?.. Скажите только: по охоте ли он вступает в монастырь? – спрашивала она, подходя с ним вместе к отцу, сидевшему облокотясь у стола, потупив голову. – Какие еще вести вы получили, отец? Скажите мне, – требовала Ольга.
– Вот два письма: одно от ректора, другое от Сильвестра к тебе, – сказал сержант, подавая ей письма.
– Вы прочли письмо ректора? Расскажите, как он передает вам обо всем? – просила Ольга отца, она не в силах была читать сама письма.
– Он передает так же, как говорит и Стефан, что Сильвестр отказывается от брака и приносит эту жертву ради нового обета вступить в монашество. Но прочти письмо Сильвестра…
Ольга отодвинула от себя лежавшее подле нее письмо Сильвестра, говоря, что у нее нет тайн и что она просит прочесть его вслух.
Сержант прочел письмо, в котором Сильвестр убеждал Ольгу последовать его примеру и отказаться от мира и сует его, поступив в монастырь. Он указывал ей этот – один верный путь к спасению. В письме было всего несколько строк, в нем не упоминалось о прошедшем и не объяснялось никаких причин такой перемены в его убеждениях.
– Вы видели его перед отъездом и он сам отдал вам письмо это? – спросила Ольга Стефана, не скрывая нескольких слез, скатившихся по щеке ее при чтении письма Сильвестра.
– Я видел его на половине ректора; он стоял в его комнате с молитвенником в руках, – начал передавать ей Стефан и рассказал ей все виденное и как Сильвестр избегал всяких разговоров об этом предмете. Ольга слушала, задумываясь и иногда тяжело вздыхая.
– Поддержите его в этом новом намерении, – сказала она, обратясь серьезно к Стефану, – он часто уклоняется то в ту, то в другую сторону. Молю Бога укрепить его навсегда, чтоб он обрел мир душевный на новом пути. Я прощусь с вами, отец, пойду отдыхать… Вы не уедете сегодня, Стефан?
– Я завтра должен вернуться с ответом к ректору.
– С ответом? – как бы удивилась Ольга. – Так скажите Сильвестру… – начала она очень тихим голосом, – что я благословляю его и поддерживаю принятое им намерение! О себе я ничего не могу сказать, но постараюсь воспользоваться его советом и примером. Писать я не буду. – Она вышла из комнаты, простясь с отцом и Стефаном, который долго еще сидел подле сержанта, пытаясь утешить и развлечь его.
Барановский выехал из хутора с рассветом следующего утра. Издали оглянулся он на старый дом на хуторе: он темнел неподвижной массой между обнаженными ветками качавшихся на ветре ив, будто задремал в тиши и во тьме. Слабый огонек, как маленькая искорка, светился в комнате Ольги. «Что, спала ли она?» – спросил себя Стефан; эта искорка печально шевельнула его. Он вспомнил свое первое появление на хуторе, когда Ольга казалась еще так беспечна. Но теперь Барановский был уверен, что скоро из своей комнаты Ольга переселится в какую-нибудь келью пустынной обители! Он по всему заключил это. По тому, как спокойно выслушала она письмо Сильвестра и без упрека приняла его измену, и по суровому взгляду глаз, не смягчавшемуся даже для отца!
В тот же день Барановский сообщил ректору результат своей поездки на хутор и сообщил ему, что Ольга просила подождать ее ответа.
– А приготовил ли ты ответ твой? – спросил ректор.
– Я приготовился ко всему… – отвечал Стефан Барановский уклончиво.
– Если бы сержант согласился назвать тебя своим зятем, то мы не иначе уступим тебя, нашего лучшего ученика, как взяв с тебя обязательство поступить в священники и не оставлять служения Церкви!
Стефан слушал со смирением и молча глубоко поклонился ректору, который дал ему знак, что отпускает его.
Вышедши от ректора, Стефан зашел снова к эконому и просил его еще раз ссудить ему лошадку на этой неделе, чтобы еще раз съездить на хутор, где он должен получить ответ на поручение ректора. Эконом обещал ему лошадь. Заручившись обещанием, Стефан отправился в знакомую ему еврейскую корчму; там он хотел еще раз прислушаться к говору приходящей и уходящей толпы, попить чаю и обратиться к хозяйке с просьбой. Она не могла отказать ему, потому что бралась за всевозможные поручения. Он просил ее отпустить с ним на хутор Харитонова своего меньшего сына, мальчика семнадцати лет, чтоб присмотреть за его лошадью. Она кивнула головой в знак согласия, и Стефан ушел от нее довольный. Он зашел в дальние, небольшие лавки и купил там длинный еврейский кафтан и ермолку и еще разные принадлежности еврейского костюма; он связал все в узел и тщательно запрятал его между своими вещами. План оставить академию, пока его не связали навсегда обещанием вступить на поприще, совершенно несвойственное ему, – план этот был теперь подготовлен; оставалось обдумать все подробности. Стефан сознавал теперь, что ему необходимо было обратиться в бегство. Но чтобы не возбудить подозрений заранее, он занимался усерднее прежнего, писал классные сочинения и, просидев две ночи напролет, написал поучение на тему: «Все мы грешим лицемерием». Он развивал в этом поучении указание, что люди будут лицемерить, пока они принуждены будут скрывать свои желания. В сочинении этом он развернул все свои знания, приводил примеры из жизни святых и из истории языческого мира – Греции и Рима. Формы речи были тщательно и искусно обработаны то в форме вопросов, на которые сам он отыскивал ответы и приводил множество доказательств, то в поучительных, убеждающих примерах. Поучение вышло блестящее, оно наделало шуму между товарищами и преподавателями; все читали его, обсуждали, спорили, но все согласны были, что работа и знание Стефана были замечательны и что он принял серьезное направление.
На следующей неделе Стефан получил от ректора позволение поехать на хутор Харитонова и получить окончательный ответ сержанта насчет его дочери. Часов в пять пополудни Стефан выехал из монастырского двора на лошади эконома и заехал в корчму. Поговорив со старой еврейкой, он выехал от нее вместе с ее сыном. На другой день к вечеру молодой еврей вернулся в Киев один и отвел лошадь и сани к эконому монастыря. Он сказал, что встретил за городом Стефана, который просил его доставить лошадь отцу эконому, а сам остался в ближнем селе и хотел добраться пешком до Киева. Но Стефан не пришел в этот вечер, не пришел и на следующий день! Отсутствия его не замечали сначала; многие думали, что он остался гостить на хуторе. Наконец ректор спросил о нем; пошли расспросы; доложили ректору, что Стефан прислал обратно лошадь эконома. Через несколько дней послали узнать на хутор Харитонова, не там ли Стефан? Но его не нашли на хуторе и не нашли нигде, сколько ни разыскивали в окрестностях Киева. Все думали, что с ним случилось какое-нибудь несчастие, припомнили даже, что сильный снег шел в ночь после того, как еврей привел в монастырь лошадь эконома. Друзья Стефана ходили разыскивать по дороге к хутору, не найдут ли его замерзшим, но, не отыскивая его следов, считали его, однако, погибшим где-нибудь в снегах. Все жалели о потере такого даровитого ученика, и если ректор выказывал иногда сомнение и подозрение, не бежал ли Стефан, то все разубеждали его, указывая на то, как трудился он в последнее время и что мальчик, доставивший лошадь, видел его очень недалеко от Киева. Разнообразные соображения тревожили больного ректора: если он скрылся, то надо отыскать его; если погиб, то не ответствен ли он по совести в его погибели? Зачем он торопил его решением своей участи? Больной ректор уже по болезни поддавался всякой тревоге; и болезнь его, по-видимому неизлечимая, все усиливалась. Его утешил несколько блестящий выход из академии Сильвестра, но он не мог забыть несчастного случая со Стефаном Барановским.
Но Стефан Барановский не пострадал ни от какого несчастного случая; и в тот самый вечер, когда расстался с молодым евреем и с лошадью эконома, отосланною в Киев, сам он выехал из того же села, где они расстались, но по другому пути; к ночи добрался до большого торгового села уже в купленном им в Киеве еврейском платье, что помогло скрыть следы его, так как никто не встречал на пути ученика академии. Первым делом его было отыскать себе в этом торговом селе попутчика до Москвы, чтоб скрыться там на время. Он скоро нашел попутчиков между купцами, приехавшими из Нижнего Новгорода; они отнеслись к нему участливо как к уроженцу их же губернии и не зная его приключений. Русский человек всегда готов помочь своему земляку, встретив его на чужбине; и он скоро нашел купца, позволившего ехать с ним до Москвы на облучке кибитки за ничтожную цену. Но Барановский не имел ни минуты покоя, боясь погони или остановки в каком-нибудь городе, куда ректор мог дать знать о его побеге, если его не сочли погибшим в метель в сугробах снега. В Москве он пробыл не более суток, но, чтоб добраться до Москвы, потребовалось много времени. Отсюда он пустился по дороге к Ярославлю, главной цели всех его стремлений. Переезд оставался невелик, но Стефан был уже почти без сил и истратил почти все свои деньги. Он пустился пешком, боясь расспросов встречных, так как не мог уже называться приказчиком нижегородского купца, за которого слыл на пути к Москве. Но и на последнем переезде он находил попутчиков: он то шел с толпою богомольцев, то ехал, стоя на запятке саней помещицы, которую обязан был охранять дорогой от нападения грабителей, то, наконец, пробирался по пустынной дороге один и пешком. Нетерпение его увеличивалось; он морил себя, обходился без сна и без пищи, чтоб выиграть лишнее время и скорее прийти к цели. Наконец он добрался до Ярославля и поздно вечером явился к Волкову, усталый и взволнованный! Но он явился в счастливую минуту; опоздай он одним месяцем, и его блестящее положение в труппе Волкова было бы потеряно. Именно в это время Волкова уведомили, что труппу его выписывают в Петербург ко двору, и Волков пополнял свою труппу.