Письмо: «Батюшка, о разлучении твоем с нами сокрушаемся и недоумеваем: нет ли от досаждения нашего твоего на нас гневу. Дашка и Варька».
Ответ: «Дарья Михайловна да Варвара Михайловна, здравствуйте на лета многа. Челом бью за ваше жалованье, что жалуете пишете о своем здравии. Засим Александр Меншиков».
Время — последние годы XVII века. Корреспондентки — дочери стольника Михаила Арсеньева, с раннего детства определенные в подруги к сестре Петра, царевне Наталье, и «Алексашка» Меншиков. Пока еще только денщик, но и постоянный спутник молодого Петра. Приближенный, выделенный среди всех, но все равно безродный. Историки так и не узнают ничего достоверного о его происхождении, родителях, детстве. Единственное, по-видимому, точное указание — прошение клира церкви села Семеновского под Москвой, что похоронены-де близ храма родители «светлейшего» и сестра Екатерина, да вот денег никаких на помин не дается. Меншиков меньше всего склонен вспоминать прошлое. Родители могли быть родом из Семеновского, могли жить там по приказу сына — какая разница… Как бы ни родилась дружба с денщиком, но тянется она у сестер Арсеньевых годами. «Девицы», как станут их называть между собой Петр и Меншиков, пишут письма, ждут встреч, просят разрешения приехать повидаться то в Нарву, то в Воронеж, то в едва успевший родиться Петербург. И приезжают — иногда с царевной Натальей, чаще одни. Не могут приехать, не получают милостивого разрешения, шлют подарки — штаны, камзолы, голландского полотна рубашки, «галздуки». Только бы Данилыч чего пожелал, только бы пришлись ему по душе посылки.
Подходит к концу лагерная жизнь, и Петр I поддерживает Меншикова в неслыханном по тем временам решении — пусть поселит «девиц» в своем московском доме вместе с собственными сестрами. Это у них найдет пристанище и Катерина Трубачева — будущая Екатерина I. Письма к Петру теперь пойдут с целой литанией женских имен: «Анна худенькая» — меншиковская сестра, «Катерина сама-третья» — будущая императрица с будущими цесаревнами Анной и Елизаветой; по-прежнему «Варька» и «Дашка».
Собирается навести порядок в своих семейных делах Петр, приказывает сделать то же и Меншикову. Пусть обвенчается с Дарьей, редкой красавицей, скорой на слезы, не слишком бойкой, не слишком крепкой и здоровьем. Варвара — маленькая, сутулая, зато редкой образованности, ума, железной воли — все равно остается в доме теперь уже супругов Меншиковых. Варвара умеет хранить верность (Меншикову? своим несостоявшимся надеждам?) и останется незамужней. У нее свое честолюбие, полностью растворившееся в успехах меншиковской семьи. Это Дарья будет всего опасаться, ото всего отговаривать, от каждого огорчения пускаться в слезы. Зато рука Варвары во всем поддержит, направит, заставит не задумываясь идти вперед и вперед. О чем только не грезит она для «светлейшего», своего «светлейшего»! Тщеславие Менши-кова… Ему давно мало его исключительного положения при дворе. Вчерашнему безродному нужна собственная корона, наследственный престол. Пусть не русский, хотя бы герцогский Курляндский. В этой борьбе испытанный ход — правильно решенные браки дочерей, и старшая, Мария, уже десяти лет оказывается невестой сына старосты Бобруйского — Петра Сапеги. Марии едва исполнилось пятнадцать, и только что вступившая, благодаря Меншикову, на престол Екатерина I присутствует на ее обручении, которое торжественно совершает Феофан Прокопович.
Впрочем теперь, после смерти Петра, Меншиков не спешит со свадьбой. При его нынешней вообще неограниченной власти он сумеет использовать дочь для приобретения куда более выгодного и могущественного союзника. И в завещании Екатерины — почему Меншиков так настаивает на его скорейшем составлении? — появляется куда какая знаменательная оговорка. Наследником престола провозглашается сын казненного царевича Алексея, который должен (да, да, именно должен!) жениться на одной из меншиковских дочерей. В какое же сравнение может идти какой-то Сапега, пусть даже и полюбившийся Марии, как толкуют о том современники, с будущим российским императором. Конечно, пока Екатерина жива, пользуется завидным здоровьем, дарит свое благоволение откровенно появляющимся около престола фаворитам, но… 6 мая 1727 года императрица умирает, и снова современники вмешиваются со своими домыслами, будто не пошли ей впрок присланные «светлейшим» французские конфеты. 25 мая тот же Феофан Прокопович благословляет обручение Марии Меншиковой с Петром II.
Полное торжество? Да, но только на три месяца. Можно легко справиться с мальчишкой-императором, совсем не просто углядеть за ходом всех придворных интриг. Меншиков явно слишком быстро успокаивается на достигнутом. Как мог он, один из самых тонких и опытных царедворцев, не помнить о зыбкости любых союзов, любого соотношения сил, если ставкой становится полнота самодержавной власти. Впрочем, любой власти. Очередной розыгрыш у трона — и 7 сентября Меншиков под арестом. Дальше ссылка с семьей в Раненбург «до окончания следствия». Правда, пока еще никто не знает смысла обвинения — все зависит от формирования придворных групп. Члены Верховного тайного совета сходятся на одном: надо изолировать от двора Меншикова, но не менее важно немедленно изолировать Варвару Арсеньеву. Перехваченная по дороге в Раненбург — кто же сомневался, что помчится она именно туда! — «проклятая горбунья», как отзовутся о ней новые фавориты императора — Долгорукие, направляется в монастырь в Александровскую слободу, где столько лет продержал Петр своих старших, державших руку царевны Софьи сводных сестер. Борьба за Меншикова с участием Варвары представляется слишком опасной для тех, кто сумел пошатнуть могущество «светлейшего».
27 марта следует указ об окончательном обвинении Меншикова и суровейший приговор. Чего лишился «светлейший» — миллионного или многомиллионного состояния, — возможно ли это подсчитать? В одной только Малороссии у бывшего денщика числилось четыре города, восемьдесят восемь сел, девяносто девять деревень, четырнадцать слобод, одна волость. И это — не считая владений на великорусских землях, в Прибалтике и отдельных городах. А меншиковские переполненные добром дворцы, достающиеся как высшая награда членам царской семьи? А двор из родственников и свойственников «ее высочества обрученной невесты» Марии Александровны, на содержание которого выдавалось в год тридцать четыре тысячи рублей, больше, чем дочери Петра цесаревне Елизавете Петровне? По описи у Марии девяносто восемь вещей с бриллиантами и двести сорок одна «с бриллиантовой искрой».
После конфискации всего движимого и недвижимого имущества Меншикова с семьей ждала «жестокая ссылка» в Сибирь. Но Верховный тайный совет не забыл и Варвару Арсеньеву. Ее было указано постричь в Белозерском уезде в Горском девичьем монастыре под именем Варсонофии безвестно — без упоминания в монастырских документах, содержать в келье безысходно под присмотром четырех специально выделенных монахинь, и главное — следить, «чтоб писем она не писала». Почем знать, не ее ли усилиями в Москве в марте 1728 года, за несколько дней до вынесения приговора Меншикову, появилось у Спасских ворот Кремля «подметное письмо» в пользу «светлейшего».
Под неусыпным караулом двадцати отставных солдат Преображенского полка всю меншиковскую семью везут в ссылку. У охранников есть четкое предписание: «Ехать из Раненбурга водою до Казани и до Соли Камской, а оттуда до Тобольска; сдать Меншикова с семейством губернатору, а ему отправить их с добрым офицером в Березов. Как в дороге, так и в Березове иметь крепкое смотрение, чтоб ни он никуда и ни к кому никакой пересылки и никаких писем ни с кем не имел». На тех же условиях и той же дорогой проехали десятки и десятки людей, только тогда под «пунктами» предписания стояло иное имя — всесильного и беспощадного Меншикова.
На восьмой версте от Раненбурга первая непредвиденная остановка — обыск для проверки: не осталось ли у ссыльных каких лишних вещей по сравнению с первоначально разрешенным самим Верховным тайным советом списком? Лишние вещи действительно оказываются и тут же отбираются. У самого Меншикова — изношенный шлафрок на беличьем меху, чулки костровые ношеные, чулки замшевые и две пары нитяных, три гребня черепаховых, четыре скатерти и кошелек с пятьюдесятью копейками. Хватит бывшему «светлейшему» того, что на нем, трех подушек и одной простыни. У княжен обыск обнаруживает коробочки для рукоделья с лентами, лоскутками, позументами и шелком. В наказание Меншиковы должны ехать каждый в единственной одежде, которая так и прослужит им бессменно до конца ссылки, каким бы ни оказался этот конец.
Яркая россыпь цветов в картине В. И. Сурикова — она нужна художнику для создания шекспировской, по выражению М. В. Нестерова, драмы, внутреннего трагизма происходящего, но она не имеет ничего общего с тем, как выглядела на самом деле ссыльная семья. На «светлейшем» черный суконный ношеный кафтан, потертая бархатная шапка, зеленый шлафрок на беличьем меху и пара красных суконных рукавиц. На младшей дочери — зеленая тафтяная юбка, белый тафтяной подшлафрок и такая же зеленая тафтяная шуба, на Марии — черный тафтяной кафтан сверх зеленой тафтяной юбки с белым корсажем и одинаковая с сестрой зеленая шуба. Так и едут они — первым Меншиков с ослепшей от слез женой в рогожной кибитке, дальше — четырнадцатилетний сын в телеге, последними, тоже в телеге, — обе дочери.
Еще одна непредвиденная задержка — в Услоне, в нескольких верстах от Казани, чтобы похоронить скончавшуюся Дарью Михайловну. Никто не будет помогать Меншикову рыть могилу — пусть справляется сам вместе с сыном. Вот если бы на месте Дарьи в эти минуты оказалась «проклятая горбунья»… Она бы нашла в себе силы выдержать дорогу, уговорить Меншикова, прикрикнуть на заливающихся слезами сестер. Эта все могла, на все была способна. И только тоска по меншиковской семье, сознание собственного одиночества и бессилия сведут ее вскоре в могилу.
Наконец, 15 июля, Тобольск и почти сразу путь на Березов — губернатор не хочет брать на себя ответственность за столь важного и опасного государственного преступника, пусть он и обязан своим местом именно Меншикову. Раз Березов — значит, Березов, испытанное место ссылки самых опасных для престола преступников. Берег реки Сосьвы неподалеку от ее впадения в Обь. Гнилые болота. Леса. Летом тридцатиградусная жара, зимой сорокаградусные морозы, так что, по свидетельству современников, лопаются стекла, трескаются деревья и скотина зачастую не выживает больше года.
Для житья Меншиковым назначается только что построенный (не распоряжением ли самого «светлейшего»?) острог. Отсюда единственный выход — в церковь, которую, вспомнив уроки на голландских верфях, рубит вместе с плотниками Меншиков. В бесконечные, ничем не заполненные дни он заставляет детей читать вслух Священное писание, но и диктует «значительнейшие события» своей жизни. Диктует, потому что с грамотой «светлейший» до конца своих дней остается в неладах. Впрочем, до конца остается недолго.
В ноябре 1729 года Меншикова не стало. Невысокий, щуплый, он совсем «усох» за это время, от былой юркости не виделось и следа. Детям дается послабление — их переводят из острога в крохотный рубленый дом, но по-прежнему под крепчайшим надзором и караулом: никаких разговоров с посторонними, никаких писем. Ничем не пополнилось и их скудное хозяйство. Те же, как и при отце, котел с крышкою, три кастрюльки, дюжина оловянных блюд, дюжина тарелок, три треноги железных и ни одного ножа, ни одной вилки и ложки.
Нет, в Петербурге о них вспоминали. Петр II за десять дней до своей смерти, в преддверии свадьбы с другой «государыней-невестой» Екатериной Долгорукой, предписывает вернуть младших Меншиковых из Сибири, позволив им жить в одной из деревень у родственников. Но кто бы стал считаться с желаниями мальчишки-императора, к тому же на ложе смерти! Долгорукие, несмотря на его болезнь, надеялись любой ценой удержаться у престола, если не на престоле. В этих условиях появление даже где-то на горизонте меншиковских наследников было им совершенно ни к чему.
Тот же указ повторит новая императрица Анна Иоанновна в июле 1730 года. Больше того — она вернет Меншиковых-младших в столицу. Подобное решение будет подсказано дипломатическим расчетом. Но воспользоваться «милостью» смогут только сын и младшая дочь «светлейшего» — Мария умерла 29 декабря 1729 года. Можно строить домыслы о ее любви к Петру Сапеге. Можно предполагать связь с одним из Долгоруких, который якобы втайне последовал за сосланной семьей, добился в конце концов расположения опальной царской невесты и похоронил ее вместе с новорожденным младенцем, — подобное безымянное захоронение действительно было обнаружено в XIX веке в Березове. Только верно и то, что «крепкий караул» исключал всякие встречи и ничем не отличался от самого сурового тюремного заключения. Столь же невозможной была и «тайная» дорога в далекий Березов, тем более незаметная жизнь в нем.
Оказавшиеся в столице племянники увидеть тетку свою Варвару так и не смогли. О ней Анна Иоанновна не сочла нужным ни позаботиться, ни даже осведомиться — слишком опасной славой пользовалась «проклятая горбунья». И только Елизавета Петровна в первом же устном своем указе, едва взойдя на престол, предпишет немедленно разыскать, освободить и привезти во дворец Варвару Арсеньеву. Но этот приказ касался той, кого уже больше десяти лет не было в живых.