Мы приехали заранее. Я решил провести полевые учения, а заодно демонстрацию татарам своей силы. Часть моих стрельцов были безлошадные и передвигались за конницей на специальных четырех-лошадных повозках, из которых они могли вести прицельный пищальный огонь в разные стороны. В каждой повозке размещалось по десять стрельцов.
Высадившись, пешие стрельцы расставили вокруг меня квадратом рогатки из толстых копей и заняли огневые позиции по внутреннему периметру. В это время сотня конных расставила мишени, и кружила вокруг них.
Я лично наблюдал за действием моих «гвардейцев» из середины «крепости», потом махнул рукой. Конники, разделившись на четыре группы влились во «двор» квадрата.
Я скомандовал:
— Пли!
Все пешие стрельцы по команде выстрелили, в расставленные мишени. Конные разом выехали в поле, и порубили «оставшихся врагов».
Всё прошло великолепно. Мне понравилось.
После учений, мы установили в лагере квадратные палатки, а в центре выкопали ямы для котлов. В лагере потекла полевая жизнь.
Касимвские нукеры появились на следующий день. Они сразу попытались проникнуть в лагерь, но их не пустили. Возбуждённые и злые знатные нукеры сумасшедше скакали вокруг, что-то крича. Один из них, самый богато одетый, закинул в лагерь дохлого зайца. Видимо на что-то намекая.
Касим приехал в обед того же дня. Было слышно, как его «квартирьеры» ему что-то громко рассказывают, показывая в нашу сторону.
Подъехав к нам, Касим весело спросил:
— От кого спрятался, Михаил?!
— Это не прятки, Касим, — жизнь. А наша жизнь — война. Не так?
— Так, Михаил.
— Использую время для подготовки своих воев. У моих воев кажен день расписан. К чему время терять? Новое оружие испытывал. Новый строй. Показать?
— Покажи.
— Заезжай.
Касим неуверенно загарцевал на коне, но рогатки раздвинулись, и он решился.
Я свистнул в свисток сигнал подготовки к атаке. Конные выехали из лагерного каре, и выставив мишени, вернулись в лагерь, а пешие стрельцы заняли позиции. Все повторилось, как и вчера, только стреляли в одну сторону.
Когда грохнул залп, конь Касима рванулся так, что Касим едва удержал его, и сам едва удержался в седле. Все мишени лежали. Казаки выехали снова, покрутились возле них и снова вернулись в лагерь.
— Пошли за мной, — сказал Касим.
— Зайца взять?
— Какого зайца?
— Тут один из твоих нукеров нам в лагерь дохлого зайца кинул. Я хочу вернуть ему его.
— Пошли, — он дернул поводья, и поскакал в свой лагерь.
— Выйди. — Сказал я «хозяину зайца».
Тот посмотрел на Касима и выехал вперёд.
— Кто это, Касим? — Спросил я.
— Это — Сейид, наш младший брат. — Сказал он, и посмотрел на Махмуда.
— Жаль. Мне не хочется нести горе в вашу семью, но я не могу оставить безнаказанным оскорбление. Ты понимаешь?
— Каждый батыр сам отвечает за свои дела. Он даже старше тебя. Ему тридцать лет и две жены.
— Если я его убью…
В ответ на мои слова Сейид расхохотался в голос, склонившись к седлу.
— Если я его убью, мне нужно будет забирать его жён?
— Нет, — удивлённо вскинув брови, сказал Касим. — По нашему закону их заберет Махмуд.
— Слава Богу. Тогда я выбираю пеший бой двумя саблями.
— Годиться! — Крикнул Сейид. — Я намотаю твои кишки на мою саблю.
Я молча кинул в его сторону мёртвого зайца. Символ на символ.
Мы сходились метров с десяти. Сейид пританцовывал, я шёл прямо, постоянно перекатываясь со ступни на ступню, на чуть согнутых ногах. Сейид бросился вперёд, но вдруг, не дойдя до меня, отскочил в право. Я не отреагировал, продолжая маленькими шажками приближаться.
Он ухмыльнулся, дернулся вперёд, и его кривая сабля стукнула своим кончиком по моей, и сразу назад вниз к моей правой ноге, целясь подрубить её изнутри. Я, убрал ногу, сменив прыжком правостороннюю позицию на обратную, и ткнул концом своей левой сабли ему под правую руку, выровняв плоскость сабли по горизонту. Я знал, панциря там быть не должно. Сабля вошла между рёбер глубоко. Правой саблей я контролировал его руки. Но нужды в этом уже не было. Его руки повисли. Изо рта пошла кровавая пена, и он завалился на бок.
— Мне искренне жаль, — сказал я, вставив левую саблю в ножны, и вытирая с другой кровь Сейида платком.
С Махмудом поговорить не удалось. После того, как он подошёл к Сейиду, и убедился, что он мёртв, он подошёл ко мне, и сказал:
— Это ничего не меняет, но мы должны сейчас уехать. Я сам приеду к тебе сразу после хидада.
Махмуд приехал без Касима. Вернее, — приплыл. Его караван состоял из пяти судов. В каждом мои разведчики насчитали до сотни бойцов. Они раскинули лагерь на берегу под стенами. Я скупил в Новгороде всю медь и порох, и сейчас со стен города на Казанский флот смотрели жерла трёхсотмиллиметровых пушек.
Я встретил Махмуда на берегу. К его прибытию, как раз поспел новый крепкий причал, который мы заложили, когда сошёл лёд. Активно шло укрепление берега камнем.
— Ты, смотрю, на долго здесь закрепляешься, — сказал он, поздоровавшись.
— Жить надо здесь и сейчас, — ответил я. — Чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитую жизнь. Не стоит ждать лучших дней, могут наступить худшие.
Что-то сказать, Махмуд больше не нашелся, и я повёл его в город.
Не увидев над стеной моего подворья небесного камня, о котором он был наслышан, Махмуд посмотрел на меня. Я предложил войти в ворота. К приезду Махмуда мы опустили камень на землю, и уложили вокруг него черепичную плитку.
Махмуд махнул рукой, и приближённые расстелили коврики. Махмуд подошёл к камню, приложил к нему ладони, и стал читать молитву. Остальные его сопровождающие уселись на колени, и молились сидя.
Я показал склянщику скрещенные руки, а потом приложил палец к губам. Он понимающе кивнул головой. Я молился по-христиански. Махмуд замолчал, и повернулся ко мне. Я договорил свою молитву, и показал на свои хоромы.
Сопровождающих мы разместили в гостевых клетях, а мы с Махмудом пошли сразу в баню. Он был не против. К русской бане он был явно привычен, и подкидывал пар чаще, чем я.
— Ты, Махмуд, организмом и телом крепок, пожалей худосочного, — шутливо взмолился я.
Во мне, действительно не было ни жиринки. Мышцы и сухожилия. Но я не переносил сильный жар.
— Не наговаривай на себя, Князь.
— Точно говорю. Твоя толстая кожа, не пропускает огонь, а моя… — Я оттянул тонкую шкуру.
Он плеснул в меня шутливо холодной водой из ковша, набрав её в ладонь. А потом остальную воду вылил на себя.
— Пошли покажу… что-то, — поднявшись с полатей, потянул его за руку я.
Выведя его из парилки, я подвел его под нависающую кадушку с холодной водой, в которую накидали лёд из ледника, чтобы она была похолодней, и слегка потянул за верёвку, повернув её. Та, послушно повернувшись на опорах, обдала Махмуда ледяной водой.
— А-а-а! Сиңа шайтан весвесе кылды! — Заорал он, и в моечную влетели сразу два охранника, мой и Махмуда.
Махмуд смеялся, стряхивая с лица и волос воду.
— Ты опасный человек, Князь. Отвечаешь в десятеро.
— Это я ответил шуткой на шутку, а на зло я сторицей отвечаю. Зато на дружбу — тысячей.
Я подошёл под кадушку, и вылил на себя оставшуюся воду.
— Пошли париться дальше.
— Ты моему брату предлагал небесный камень… — Отдышавшись в парной начал он мучавший его вопрос. — Касим отказался, а я бы взял…
— Жаль, Махмуд. Если бы знал, не отвез бы его Василию Васильевичу, государю нашему.
— Жаль… Да… Глупый Касим. Счастье своё упустил. А ты, Михаил, под Аллахом ходишь. Не зря он тебя своим камнем счастья одарил. Ты же слышал, что это часть храма, который построил очень давно Адам?
— Слышал.
— Эти камни приносят ангелы… А что ты вообще думаешь про ислам?
— Я тебе не буду говорить, что я думаю про ислам, или про любую другую божью Истину, дарованную Единым Богом пророкам. Я скажу только одно… Если бог един, то и молиться все должны в одном храме. На разных языках, разными словами, но в одном месте.
— Как это? — Спросил он.
И я рассказал.
— Мудро. Не все сразу примут это.
— Не все. Но это в первую очередь нужно правителю. Я уже так делаю. В наших храмах принимают всех, кто идет к Богу.
Помолчали.
— Давай, Махмуд о главном поговорим…
— Давай.
Махмуд уезжал, одаренный мной двумя саблями и панцирем, сделанными из метеоритного железа. В панцирь на уровне груди кузнецами, по моей просьбе, был вставлен маленький метеорит.
— Это тебе на счастье, Махмуд. — сказал я при вручении подарка.
Сейчас, прощаясь на берегу реки, я отдал ему саблю с таким же камнем в навершии рукояти, и сказал:
— А это на счастье твоему сыну.
Мы обнялись. Махмуд ушёл в Казань готовиться к зимнему походу на ногаев.
А я остался налаживать своё Рязанское хозяйство.
Глава седьмая
Когда я сюда убегал из той жизни, я совсем не думал вмешиваться в здешнюю большую политику. Я думал, что буду сыном мелкопоместного боярина. Со всеми вытекающими… А меня завертело так, что и мне самому пришлось вертеться и выкручиваться. Встав во главе одного из крупнейших княжеств, я сначала растерялся и, откровенно, испугался. Теперь же, пережив зиму и часть лета в заботах и трудах, я постепенно успокоился. Мандраж меня уже не бил. Я освоился: перенял манеру поведения, разговора, пополнил словарный запас, вжился в образ пятнадцатилетнего юноши.
Мой «аватар» был крепок, высок, ловок и неплохо сложен физически, однако имел очень серьёзный изъян, как и все те, кто с малолетства «сросся» с седлом. Я раньше не задумывался, но у конников, как оказалось, серьёзно страдает тело и, в частности, позвоночник.
Боярских детей сажают в седло лет с шести, при не окрепшем скелете, отчего возникает его искривление и повреждения межпозвонковых дисков, что я определил и у себя.