Путь от жилого дома к кузнице, стоявшей на отшибе, был недолгим, но красноречивым. Тропа, некогда, видимо, широкая и утоптанная, почти полностью заросла высокой, по грудь, крапивой и цепким репейником. Они цеплялись за мою одежду, жалили ноги сквозь тонкие штаны. Я шёл, не обращая на это внимания, но каждый укол был как напоминание о годах забвения, в котором пребывала самая важная часть этого поместья.
Тихон плёлся за мной, кряхтя и отводя ветки.
— Ваш батюшка, боярин Демьян, это место не жаловал, — с грустью сказал он, словно прочитав мои мысли. — Он хотел быть знатным господином, как все. Пиры, охота, богатые одежды. А кузница… она пахла работой. Потом и сажей. Он считал, что это удел простолюдинов, а не его, сына великого Волкона. Стыдился своего же наследия.
«Стыдился… — подумал я с холодной злостью. — Он стыдился того единственного, что делало его род великим. Пытался быть стандартным, шаблонным аристократом, вместо того чтобы развивать своё уникальное преимущество. Фатальная ошибка в стратегии развития бренда».
— А дед ваш… он был другим, — с теплом в голосе продолжил Тихон. — Он не стыдился ни сажи, ни пота. Он гордился своим ремеслом. Говорил, что земля может не уродить, а князь — впасть в немилость, но умелые руки и знающая голова всегда прокормят. Он мог сутками отсюда не выходить. К нему гонцы от самого Князя приезжали, ждали часами у ворот, пока он заказ не закончит. Говорили, он не просто ковал, он с металлом разговаривал.
Я слушал молча. История деда находила во мне странный, почти мистический отклик. Я тоже верил не в статус, а в знание и умение.
Тропа вывела нас на открытое место. И я впервые увидел кузницу вблизи. Я ожидал увидеть покосившийся деревянный сарай, похожий на остальные постройки. А увидел… крепость.
Это было приземистое, массивное строение, сложенное из крупных, грубо отёсанных, но идеально подогнанных друг к другу тёмных, почти чёрных от копоти камней. Оно вросло в землю, стало частью холма. Стены были толстыми, основательными, с узкими, как бойницы, окнами под самой крышей. Сама крыша была покрыта не соломой, которая давно бы сгнила, а тяжёлой каменной плиткой-сланцем. Она прохудилась во многих местах, из щелей пробивался мох, но основа её была цела.
И над всем этим, как дозорная башня, возвышался огромный каменный дымоход.
Мой взгляд сразу отметил детали, которые простой человек упустил бы.
«Капитальное строение, — подумал я с уважением. — Никакой экономии на материалах. Прочный каменный фундамент, стены в два локтя толщиной. Строили на века, с пониманием дела. Это не просто сарай. Это промышленный объект, рассчитанный на постоянную, высокотемпературную работу. Человек, который это строил, думал о будущем».
От здания исходила аура забытой, дремлющей силы. Оно пережило взлёт рода, пережило его позорное падение и теперь молчаливо ждало, покрытое мхом и плющом, как древний дракон в своей пещере. В отличие от жилого дома, который кричал о нищете и упадке, кузница молчала о былом могуществе.
Мы подошли к главному входу. Дверь была под стать всему зданию. Массивная, из толстых дубовых досок, скреплённых широкими полосами кованого железа, которые полностью покрылись оранжевой коркой ржавчины.
И она была заперта. На мощный пробой, вбитый в дверной косяк, было накинуто ухо огромного, тоже ржавого, амбарного замка. Это был символ забвения, замок, который повесил мой отец на наследие моего деда.
— Заперто, — с горечью констатировал Тихон. — Ключ уж и не найти, поди, за столько лет…
Я подошёл ближе. Замок был примитивной конструкции, но ломать его голыми руками было бессмысленно. Искать лом или рычаг? Это заняло бы время. Я начал осматривать всю систему запирания, как инженер, ищущий слабое звено. Замок был крепким. Петли вросли в камень. Дверь тоже не поддастся. Но вот сам пробой… та железная скоба, за которую цеплялся замок… Я увидел то, что искал. Металл у основания скобы, там, где она входила в дерево косяка, истончился от ржавчины. Десятилетия под дождём и снегом сделали своё дело. Это была точка отказа.
Я не сказал ни слова. Огляделся, нашёл на земле большой, увесистый камень, который едва мог поднять. Затем подобрал другой, поменьше, с острым краем — моё импровизированное зубило.
Я приставил острый край камня к основанию пробоя и со всей силы ударил по нему большим камнем. Раздался глухой удар. Боль пронзила мою ладонь, но я проигнорировал её. Я ударил снова. И снова. Это была изнурительная, тупая, яростная работа. Я не останавливался. В каждом ударе было моё отчаяние, моя злость, моя последняя, безумная надежда. Первые удары были неточными, несколько раз попал по пальцам, но потом приноровился. Чувствовал, как ноют мышцы спины и рук, как каждый удар отзывается болью во всём теле.
«Давай же, — шептал я сквозь зубы. — Ломайся, тварь».
Спустя десяток ударов, когда я уже почти выдохся, раздался громкий, скрежещущий треск. Ржавый металл не выдержал. Пробой отломился у самого основания. Огромный замок вместе с ним с грохотом упал на землю, подняв облачко пыли.
Путь был свободен.
Я стоял перед дверью, тяжело дыша. Руки дрожали от напряжения, ладонь кровоточила и горела огнём. Я победил. Победил кусок ржавого железа. Первая победа в этом мире. Ощущалась она неоднозначно.
Я посмотрел на Тихона. Старик смотрел на сломанный засов с широко открытыми глазами, в которых смешались страх и изумление. Он, видимо, не ожидал от меня такой разрушительной решимости.
Затем я повернулся обратно к тёмному, безмолвному проёму. Из щели потянуло холодом, запахом остывшей золы, металлической пыли и забвения. Я чувствовал смесь трепета и мощного, почти магнетического притяжения. Это было оно. Ответ на мой отчаянный, безумный вопрос был там, за этой дверью. Либо там была просто гробница, набитая ржавым хламом и несбывшимися надеждами, что окончательно похоронит мою идею. Либо там была лаборатория. Мастерская. Мой единственный шанс.
Я положил свою разбитую, саднящую ладонь на массивное кованое кольцо, которое служило ручкой. Сделал глубокий вдох, вдыхая пыльный, холодный воздух из приоткрытой щели.
И толкнул.
Дверь, протестуя и скрипя, как столетний старик, которого потревожили, начала медленно поддаваться, открывая в мир полоску абсолютной, манящей и пугающей темноты.
Решение было принято. Я шагнул через порог, в святилище своего предка.
Тяжёлая дубовая дверь поддалась моему последнему, отчаянному толчку с протяжным, могильным скрипом, который, казалось, потревожил двадцатилетний сон этого места. Я сделал шаг через порог, из угасающего света вечера в почти абсолютную темноту. Тихон, помедлив секунду, шагнул следом. Дверь за нашими спинами медленно качнулась обратно и с глухим, финальным «БУМ!» захлопнулась, отсекая нас от остального мира.
Мы оказались в гробнице.
Первое, что ударило в нос — запах. Густой, сложный, почти осязаемый. Запах остывшей золы, въевшейся в камни за сотни плавок. Запах металлической окалины и острой, кислой ржавчины. Запах сырости, идущий от тёмных углов, и мышиного помёта. Но под всем этим, как призрак, витал едва уловимый, тонкий аромат раскалённого металла — память, впитавшаяся в сами стены.
Сначала царил мрак. Затем мои глаза начали привыкать. Свет едва пробивался сквозь затянутые вековой грязью и плотной, как войлок, паутиной окна, расположенные высоко под самой крышей. В этих тусклых, косых лучах, как в заброшенном соборе, висели серые, тяжёлые саваны паутины, соединяя могучие потолочные балки с остывшим оборудованием. И в этом призрачном свете начали проступать очертания гигантских, тёмных силуэтов, похожих на спящих доисторических чудовищ.
Я чувствовал странную смесь благоговения и уныния. Это место было построено с невероятным размахом, с титанической амбицией. Это был не просто сарай. Это был храм, посвящённый богу огня и стали. И, как и положено древнему храму, он был полностью разграблен и осквернён временем.
«Я чувствую себя археологом, вошедшим в гробницу фараона, — подумал я с мрачной иронией, — только чтобы обнаружить, что расхитители уже вынесли всё золото, оставив лишь тяжёлые каменные саркофаги».
— Господи, помилуй, — прошептал рядом Тихон, его голос был полон ужаса. — Да тут… тут и не разобрать ничего.
— Дай огня, — тихо скомандовал я.
Старик, чиркая огнивом, с третьей попытки зажёг припасённую лучину. Дрожащий огонёк выхватил из мрака отдельные детали, подчёркивая и усугубляя масштаб запустения.
Первоначальный эмоциональный порыв прошёл, уступая место привычной профессиональной деформации. Я перестал быть испуганным наследником. Я стал инженером, проводящим аудит заброшенного промышленного объекта. Я начал свой методичный обход.
Объект номер один: Горн.
Он был сердцем этого места, его главным алтарём. Огромный, сложенный из тёмного, обожжённого камня, он занимал центральную часть кузницы. Я обошёл его кругом, оценивая качество каменной кладки. Затем заглянул в его холодное, тёмное жерло. Футеровка — внутренний слой кирпичей, защищающий камень от жара, — осыпалась, превратившись в красную труху. Я ковырнул её пальцем, и она рассыпалась. Я заметил несколько сопел для подачи воздуха, фурм, расположенных на разных уровнях.
«Основание — монолит, — заключил я. — Построено на совесть. Но вся внутренняя часть — под полную замену. Это как двигатель с треснувшим блоком цилиндров. Требуется капитальный ремонт. Но сама станина — превосходна. А эти несколько фурм… интересное решение. Говорит о попытках контролировать температуру в разных зонах. Дед был не так прост, как можно было подумать».
Объект номер два: Наковальня.
Рядом с горном, как верный, несгибаемый страж, стояла она. Главная наковальня. Она была огромной, гораздо больше тех, что я видел в музеях. Её дубовая колода-основание намертво вросла в утоптанный земляной пол, став с ним единым целым. Вся поверхность была покрыта толстым слоем оранжевой, рыхлой ржавчины.