Этот процесс требовал ещё большей точности, чем сама закалка. Первым делом я должен был подготовить индикатор. Я взял свои лучшие самодельные напильники и абразивные камни и несколько часов потратил на то, чтобы тщательно, до яркого металлического блеска, зачистить узкую полоску металла вдоль обуха клинка.
— Это, Тихон, — объясняю я старику, который с недоумением смотрит на мою работу, — будет наш термометр. Сталь, когда её греешь, меняет цвет. И по этому цвету можно с большой точностью определить её температуру.
Совать клинок в горн было безумием. Жар там был слишком сильным и неравномерным. Я придумал другую технологию — непрямой нагрев. Взял самый толстый и массивный железный брусок, что у нас был, и раскалил его в горне до ровного, красного свечения. Затем, используя клещи, я вытащил его и положил на наковальню. Этот брусок стал моей «конфоркой», источником мягкого, контролируемого тепла.
Начиналось таинство.
Я положил свой закалённый, идеально отполированный клинок на раскалённый брусок, обухом вниз. Лезвие при этом оставалось на весу, в воздухе. Тепло медленно и равномерно начало подниматься от толстого обуха к тонкой режущей кромке.
И на зачищенной, блестящей поверхности стали начали происходить чудеса. По ней, как акварельная краска по мокрой бумаге, побежали цвета.
— Смотри, Тихон, смотри внимательно, — завороженно прошептал я. — Сталь меняет цвет.
Сначала на металле появилось едва заметное, бледное соломенно-жёлтое пятно.
«Двести градусов, — отметил мой мозг. — Снимаются самые первые, самые лёгкие напряжения».
Затем цвет стал темнее, гуще, превращаясь в насыщенный золотистый.
«Двести тридцать. Твёрдость ещё очень высока, но хрупкость уже немного снизилась».
Затем по металлу пробежал красивый оттенок тёмного мёда, переходящий в коричневый. Фиолетовый. Ярко-синий, как южное небо. И, наконец, тёмно-серый.
— Каждый цвет — это определённая температура, — шептал я, не отрывая глаз от клинка. — Определённый баланс твёрдости и прочности.
Но я не просто грел весь клинок. Я постоянно двигал его, держа лезвие чуть дальше от источника жара, позволяя обуху нагреваться сильнее. Моей целью была сложнейшая техника дифференцированного отпуска. Я хотел, чтобы обух моего меча, на который придутся основные удары, прогрелся до фиолетово-синего цвета — цвета максимальной упругости и способности гасить вибрации. А режущая кромка, которая должна была держать заточку, осталась в зоне светло-соломенного или коричневого цвета — цвета максимальной твёрдости.
Для Тихона это была магия цвета. Он видел лишь, как по сияющей стали бегут радужные волны. Но я, своим Даром, видел гораздо больше. Я видел саму суть процесса.
Я активировал «Зрение».
[Режим анализа: Внутренние напряжения]
Я увидел то, что было скрыто. Весь клинок был пронизан сетью тончайших, но ярких, как раскалённые нити, алых линий. Это были внутренние напряжения, застывшие в металле после закалки. Это была его хрупкость, его болезнь.
Но по мере того, как тепло от раскалённого бруска поднималось по обуху, я видел, как эти алые нити начинают бледнеть. Они таяли, растворялись, сменяясь ровным, спокойным, голубоватым свечением. Я в реальном времени видел, как металл «расслабляется», как уходит его смертельная болезнь.
[Режим анализа: Структура]
Я «приблизил» картинку и увидел, как хрупкая, напряжённая, игольчатая структура мартенсита под действием тепла слегка перестраивается. Кристаллы не меняли свою основную форму, но внутри них происходило какое-то движение. Они становились более мелкозернистыми, более вязкими. Это мартенсит отпуска. Это рождалась прочность.
[Режим анализа: Магическая сигнатура]
Я наблюдал и за «магическими каналами». Запертые в напряжённой решётке, они светились ярко, но как-то нервно, нестабильно. Теперь же, по мере снятия напряжений, их голубое свечение становилось глубже, ровнее и спокойнее. Они полностью интегрировались в новую, стабильную структуру, становясь её неотъемлемой частью.
«Цвета на поверхности — это лишь грубый индикатор для тех, кто слеп, — подумал я с восторгом. — Я же вижу саму суть процесса. Вижу, как уходит напряжение, как меняется решётка. Я могу остановить процесс не тогда, когда появится „нужный цвет“, а тогда, когда внутренняя структура станет идеальной».
Я добился своего. Обух клинка светился глубоким, фиолетово-синим цветом в моём Даре. А режущая кромка — оставалась в зоне светло-коричневого. Идеальный градиент свойств.
Я снял клинок с горячего бруска и дал ему медленно остыть на воздухе.
Когда он остыл, перед нами лежало произведение искусства. Клинок был покрыт красивыми радужными разводами, перетекающими от тёмно-синего на обухе до бледно-золотистого у самого лезвия.
Но красота была вторична. Настало время для главного теста.
Я зажал хвостовик клинка в тисках. Тихон ахнул, предчувствуя недоброе. Я взял кончик рукой, обмотав его тряпкой. Сделал глубокий вдох. И с силой, но плавно, согнул его.
Клинок изогнулся в упругую, ровную дугу, почти на тридцать градусов. Тихон закрыл глаза, ожидая треска.
Я отпустил.
С мелодичным, вибрирующим «ВЗЗИНЬ!» клинок мгновенно, как пружина, вернулся в идеально прямое состояние. Ни малейшей остаточной деформации.
Он выдержал. Он не сломался. Он не согнулся. Он обрёл идеальный баланс между твёрдостью и упругостью.
Я держал в руках готовый клинок. Огненное таинство его рождения было завершено. Он был твёрд, упруг, совершенен. Я смотрел на радужные цвета на его поверхности, на это свидетельство сложнейшей термообработки, и чувствовал себя настоящим творцом.
«Тело готово, — пронеслась в голове финальная мысль. — Душа закалена и отпущена. Напряжения сняты. Теперь осталось только облечь его в плоть — эфес, и научить его главному — резать».
Путь к созданию идеального оружия был почти завершён.
Клинок лежал на верстаке, и в тусклом свете кузницы переливался всеми цветами радуги. Отпуск прошёл идеально. Сталь была живой, упругой, и я чувствовал её скрытую силу. Работа над лезвием была завершена. Но сам по себе клинок, даже самый совершенный, — это просто длинный, очень острый нож. Неудобный и неуклюжий. Чтобы он стал настоящим оружием, ему нужен был эфес.
— Теперь рукоять, господин? — спросил Тихон, с благоговением глядя на радужные разводы на стали.
— Не просто рукоять, Тихон, — ответил я, беря клинок в руки. Я сделал несколько медленных, пробных взмахов, ощущая его вес, его инерцию. — Мы будем создавать систему балансировки. Смотри, — я показал ему точку на лезвии, примерно в ладони от того места, где начинался хвостовик. — Сейчас центр тяжести здесь. Это неудобно. Меч кажется тяжёлым, им трудно управлять. Наша задача — создать гарду и навершие такого точного веса и формы, чтобы центр тяжести всего меча в сборе сместился вот сюда, — я показал точку в паре пальцев перед будущей гардой. — Тогда меч будет казаться почти невесомым и станет продолжением руки, а не гирей на палке.
Я подошёл к своим «проектным доскам». Пришло время для чистой физики. Я достал свои примитивные, но точные весы. Аккуратно взвесил клинок. Записал результат на сланцевой плите. Затем, используя верёвку и несколько камней в качестве противовесов, я определил его точный центр масс.
Зная эти два параметра — массу и её распределение по длине — я мог приступить к расчётам. Кусочком угля я начал выводить на доске формулы.
«Классическая задача из курса теоретической механики, — думал я, и на губах появилась лёгкая усмешка. — Система рычагов и центр масс. Зная массу и центр тяжести клинка, я могу с точностью до грамма рассчитать массу навершия, необходимого для смещения общего центра тяжести в заданную точку. Никакой магии. Никакого колдовства. Чистая, незамутнённая, прекрасная физика».
Первым делом я взялся за гарду. Вспоминая свой чертёж из главы о «теории идеального клинка», я решил делать её не из драгоценной дамасской стали, а из чистого, мягкого железа, которое я выплавил ранее.
— Господин, почему не из той же стали, что и клинок? — с недоумением спросил Тихон, когда я достал брусок простого железа.
— Потому что у них разные задачи, — терпеливо объяснил я. — Клинок должен проводить мою энергию. А гарда… гарда должна её останавливать. Она будет защищать мою руку.
«Согласно моей теории, — размышлял я, отправляя брусок в горн, — сталь клинка будет активным проводником. Мне нужен „изолятор“ для руки. Чистое железо, почти без углерода и с минимальной „магической проводимостью“, подойдёт идеально. Оно будет работать как диэлектрическая прокладка или „заземление“, принимая на себя случайные выбросы энергии».
Я отковал из железа простую, прямую и элегантную крестовину. Никаких лишних завитков, никакой декоративной мишуры. Только строгая, брутальная функциональность. Основное внимание я уделил не внешней форме, а внутреннему отверстию. Это была ювелирная работа. Мне нужно было пробить, а затем довести своими самодельными напильниками и шаберами (специальными скребками) щель в гарде так, чтобы она садилась на хвостовик клинка абсолютно плотно, без малейшего люфта. Любой зазор здесь означал бы вибрацию, потерю контроля и, в конечном итоге, поломку.
Я работал несколько часов. Нагревал гарду, насаживал её на хвостовик, отмечал места, где она садилась неплотно. Затем остужал, зажимал в тисках и снимал напильником десятые доли миллиметра. Снова и снова. Мой Дар здесь работал не как анализатор материала, а как микроскоп. Я «видел» малейшие неровности, зазоры, которые были не видны глазу, и добивался идеального сопряжения деталей.
Закончив с гардой, я приступил к навершию. Этот этап был ещё более требователен к точности. Навершие было не просто украшением. Это был ключевой элемент системы балансировки.
Мои расчёты показали, что его вес должен составлять… я мысленно перевёл местные меры веса в привычные мне граммы… примерно 180 граммов. Плюс-минус два грамма.