Оставался самый важный этап. Мой безымянный шедевр.
Я должен был взять его с собой, но тайно. План по дезинформации требовал жертв.
Я достал его из ножен. Клинок тускло блеснул в свете плошки. Обильно смазал его густым оружейным жиром, чтобы защитить от влаги в дороге. Затем тщательно завернул в несколько слоёв промасленной ткани. Получился длинный, узкий, бесформенный свёрток. Я приладил к нему пару ремней так, чтобы его можно было нести за спиной, замаскировав под скатку плаща или постельных принадлежностей.
Затем взял приманку. Тот самый старый, погнутый тренировочный меч. Символ моего былого бессилия, который так позабавил лазутчиков Медведева. Я не стал его чистить. Наоборот, я ещё больше измазал его сажей и грязью. Вложил его в простые, грубые ножны и демонстративно прислонил к стене у выхода. Это оружие увидят все. Оно должно было стать финальным штрихом в образе жалкого, обречённого на смерть юноши.
Напоследок разбросал по кузнице несколько старых, сломанных инструментов, которые мы нашли во время уборки. Я создавал картину полного упадка и нищеты. Чтобы любой, кто сюда заглянет после моего… отъезда, не нашёл ничего, кроме мусора и разочарования.
— Господин… — тихий голос Тихона заставил меня вздрогнуть. Старик стоял в дверном проёме и смотрел на мои приготовления. Его лицо выражало плохо скрываемый страх. — Зачем вы всё прячете? Вы… вы будто не надеетесь вернуться?
Этот прямой вопрос застал меня врасплох. Я посмотрел на его встревоженное, морщинистое лицо. И я не мог ему солгать. Но и напугать ещё больше тоже не хотел.
— Я инженер, Тихон, — ответил я, и в моём голосе не было страха, только спокойная логика. — А инженер всегда просчитывает все варианты, особенно — самый худший. Это не пессимизм. Это управление рисками. Если я вернусь с победой — мы просто достанем всё обратно, и наша работа продолжится. Если же нет… — я сделал паузу, подбирая слова, — то я не хочу, чтобы мои чертежи, мои инструменты и мои секреты достались врагу. Медведевы получат только пустые стены и кучу ржавого хлама. Они не получат ничего из того, что мы с тобой создали за эти месяцы.
Тихон молчал. Он понял.
— Берегите себя, господин, — прошептал он, и в его глазах стояли слёзы. — Не рискуйте зря. Ваша жизнь дороже любой чести. Прошу вас.
Я подошёл к нему и положил руку на его костлявое плечо.
— Я не собираюсь зря рисковать, Тихон. И не собираюсь проигрывать. Слишком много сил было вложено в этот проект, чтобы просто так его бросить. Я вернусь. Я обещаю.
Работа была завершена. Кузница снова выглядела заброшенной, но теперь это была упорядоченная, законсервированная пустота. Я в последний раз обвёл взглядом своё творение. Место, где я переродился из испуганного пришельца в мастера.
— Пора, — сказал я.
Мы вышли наружу. Холодный предрассветный воздух ударил в лицо. Замка, который я сломал, больше не было. Но дверь нужно было запереть. Мы нашли тяжёлый дубовый брус. Вдвоём, с натугой, мы подперли им дверь снаружи, заклинив его между стеной и дверным косяком. Просто. Грубо. Но надёжно. Дверь в моё святилище снова была закрыта.
Мы стояли перед запертой кузницей в холодном свете зари. Я чувствовал, как завершился огромный, важный этап моей новой жизни. Вся моя подготовка, вся моя работа, всё моё оружие — всё осталось за этой дверью. Я создал свой шанс на выживание. Теперь мне предстояло выйти в большой, враждебённый мир, чтобы этим шансом воспользоваться.
Я повернулся спиной к кузнице.
«Фаза „Огонь и Сталь“ завершена. Производство окончено. Начинается фаза „Испытание“».
Я посмотрел на дорогу, которая вела в сторону столицы. Обратного пути не было.
Рассвет последнего дня перед дорогой был холодным и серым. Мы с Тихоном были готовы. Наши сборы были до смешного короткими. Весь наш скарб, предназначенный для путешествия в столицу, уместился в один единственный дорожный мешок.
Наш транспорт был под стать поклаже. Старая, скрипучая тележка, у которой одно колесо отчаянно пыталось жить своей собственной жизнью, и наша единственная, печальная на вид корова, запряжённая в эту конструкцию. Она посмотрела на меня своими большими, влажными глазами, в которых читалась вся скорбь этого мира. Кажется, она тоже понимала, куда и зачем мы едем.
В мешке лежали простые припасы: несколько караваев чёрного хлеба, кусок солёного сала, фляга с водой и одна смена белья. Я же нёс на себе самое главное.
На поясе, на виду у всех, в грубых, самодельных ножнах болтался мой «официальный» меч — тот самый, старый, погнутый тренировочный клинок, который был символом моего позора. Это была моя приманка. Моя маскировка. А за спиной, в виде неброской скатки из старого, тёмного плаща, был тщательно завёрнут и перевязан верёвками мой настоящий, безымянный шедевр.
Я бросил последний взгляд на усадьбу. На покосившийся дом. На запертую, молчаливую кузницу.
«Аудит завершён. Производственный цех законсервирован. Прототип надёжно укрыт. Цель: доставить оператора и основной инструмент на полигон для финальных испытаний без потерь. Звучит как план», — с мрачной иронией подумал я.
— Пошли, Тихон, — сказал я, и мы тронулись в путь.
Первые часы мы шли по своим заросшим землям в полной тишине, которую нарушал лишь скрип колёс нашей тележки и унылое мычание коровы.
Как только мы вышли на главный тракт, ведущий в столицу, мир изменился. Здесь уже было оживлённое движение: скрипели тяжёлые телеги купцов, шли небольшими группами крестьяне, изредка проносились всадники на хороших лошадях. И очень скоро я понял, что новость о моём поединке — это уже не местная сплетня. Благодаря княжескому указу, это было главное событие недели во всём княжестве. А я — его главная, хоть и трагическая, звезда.
Нас начали узнавать.
Реакция была разной, но одинаково неприятной.
Крестьяне, завидев нас, спешно крестились и отходили к самой обочине, провожая нас сочувствующими или испуганными взглядами. В их глазах я был не просто бояричем. Я был отмеченным судьбой. Живым мертвецом.
Купеческие караваны, проезжая мимо, замедляли ход. Охранники в кожаных доспехах и сами хозяева в добротных кафтанах с откровенным, нескрываемым любопытством разглядывали меня, как диковинного зверя в клетке. В их взглядах был циничный расчёт. Они наверняка уже сделали крупные ставки на мою быструю и унизительную смерть. Для них я был просто товаром, зрелищем, которое должно было либо принести им прибыль, либо нет.
Но хуже всего была реакция знати. Нас обогнала крытая повозка какого-то небогатого, но гонористого дворянского семейства. Из окна высунулись несколько молодых лиц — юноши и девушки в ярких одеждах. Они не просто посмотрели. Они открыто показывали на меня пальцами и смеялись. Я прочитал на их губах: «Волконский». Во взглядах было чистое, незамутнённое высокомерие и презрение. Взгляд «своих», которые с наслаждением наблюдают за падением одного из членов стаи. Мой позор был для них развлечением и, одновременно, подтверждением их собственного, более высокого статуса.
«Похоже, моё предстоящее унижение — главное развлекательное шоу сезона, — с холодной злостью думал я, глядя прямо перед собой. — Передвижной цирк уродцев в моём лице отправился на гастроли. Они не просто ждут моего поражения. Они жаждут его. Провал одного укрепляет их в собственной значимости. Психология, однако, не меняется веками. Ничего, ничего. Шоу они получат. Но боюсь, финал им не понравится».
Тихон шёл рядом, выпрямив свою старую спину и гордо подняв голову. Он пытался сохранить достоинство за нас двоих. Но я видел, как он вздрагивает от каждого насмешливого взгляда, как сжимаются его мозолистые кулаки, когда до нас долетал чей-то смех. Это унижение ранило его, верного слугу, который всю жизнь служил роду Волконских, гораздо сильнее, чем меня. Для него это был позор его семьи. Для меня — лишь тактические неудобства.
На привале у ручья, когда мы поили корову и сами пили воду, я решил поговорить с ним.
— Тебя это задевает, Тихон? — тихо спросил я. — То, что они говорят и думают?
Старик долго молчал, глядя на воду.
— Глупцы они, господин, — наконец вздохнул он. — Слепые. Они видят только то, что им велел видеть Медведев. Они видят бедного юношу с кривой железкой на поясе. Они не видели огня в вашей кузнице. Они не видели стали в ваших руках. Они ничего не знают.
Его простые слова, полные непоколебимой веры, тронули меня до глубины души. В этом мире, который желал мне смерти или позора, у меня был один-единственный союзник. Этот старый, упрямый человек.
И я понял, что мой проект приобрёл новый, самый важный смысл.
«Теперь я дерусь не только за своё будущее и за честь рода, — подумал я, глядя на его сгорбленную спину. — Я дерусь и за него. За этого одного старика, который всё ещё верит в меня, даже когда весь мир уже вынес свой приговор».
К вечеру следующего дня мы увидели их. Стены стольного града Залесска. Они вырастали прямо из-за горизонта — высокие, сложенные из серого камня, с многочисленными дозорными башнями, на которых развевались синие княжеские флаги. Это было грандиозное, подавляющее зрелище.
Мы не поехали в центр города. Наш путь лежал на окраину, туда, где над крышами домов возвышалось огромное, овальное сооружение, похожее на шрам на теле земли. Великая Арена. Местный Колизей. Место для турниров, празднеств и, как в моём случае, публичных экзекуций.
Мы поднялись на небольшой холм, с которого открывался вид на город. Заходящее солнце окрасило каменные стены арены в кроваво-красный цвет, и она отбрасывала на город длинную, зловещую тень. Путешествие было окончено. Мы прибыли на «полигон для испытаний». Воздух гудел от тысяч голосов, от предвкушения зрелища.
«Ну вот и всё, — подумал я. — Конец пути. Город ждёт своего шоу. Они ждут ягнёнка, которого поведут на заклание. Они даже не подозревают, что ягнёнок принёс с собой в котомке волчьи зубы».
Я поправил за спиной длинный, неброский свёрток, в котором спал мой настоящий меч. Обратный отсчёт продолжался. Оставалось совсем немного.