**Друзья, если понравилась книга поддержите автора лайком, комментарием и подпиской. Это помогает книге продвигаться. С огромным уважением, Александр Колючий.
Глава 26
Мы стояли на холме, и под нами, в чаше долины, расплескался стольный град Залесск. Заходящее солнце окрашивало его каменные стены и шпили храмов в кроваво-оранжевый цвет. Город шумел, гудел, жил своей жизнью. А на его окраине, как гигантский, уродливый шрам, чернел зловещий силуэт Великой Арены. Наше конечное место назначения.
— Нам нужно где-то переночевать, господин, — просипел Тихон, который тяжело дышал после долгого пути. — В город пойдём?
Я посмотрел на наш «караван»: тощая корова, запряжённая в скрипучую телегу. На нас самих, одетых в простую, дорожную одежду. В город, в приличную гостиницу, нас не пустили бы и на порог. Да и денег у нас было всего несколько серебряных монет, заработанных у мельника. Наша последняя наличность.
— Нет, Тихон, — ответил я. — Мы не пойдём в город. Мы найдём что-нибудь здесь, в предместьях. Самое дешёвое, что есть. Нам нужна не кровать, а крыша над головой на одну ночь.
Мы спустились с холма и погрузились в шумный, хаотичный мир столичных окраин. После долгих поисков Тихон нашёл то, что нам подходило. Постоялый двор с гостеприимным названием «Приют странника». Это было большое, шумное, грязное и переполненное людьми место. Воздух внутри был густым и тяжёлым, его можно было резать ножом. Он состоял из запаха дешёвого, кислого пива, жареного лука, немытых тел, пота, табачного дыма и конского навоза, который доносился из примыкающей конюшни. Сотня голосов сливалась в единый, давящий гул, который пыталась перекричать фальшиво бренчащая в углу лютня.
«Прекрасно, — с мрачной иронией подумал я. — Местный аналог придорожного мотеля с рейтингом „одна звезда“ на TripAdvisor. Уровень комфорта — отрицательный. Вероятность проснуться утром без кошелька или с ножом в боку — отлична от нуля. Очаровательное место для последней ночи перед собственной казнью».
Тихон, оставив меня с телегой на улице, вошёл внутрь. Через несколько минут он вышел, выглядя ещё более удручённым.
— Договорился, — пробормотал он. — За одну серебряную монету трактирщик даст нам миску похлёбки и место на сеновале. Сказал, в общем зале всё занято.
Одна серебряная монета. Половина нашего состояния. За право переночевать в сарае. Я кивнул. Выбора у нас не было.
Общий зал таверны был забит до отказа. Мы с трудом нашли себе место в самом тёмном и дальнем углу, за шатким столом, липким от пролитого пива. Мы старались быть незаметными, просто двумя уставшими путниками.
План «остаться незамеченными» провалился с треском.
Один из купцов за соседним столом, который, видимо, видел нас на дороге, прищурился, а затем его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Гляди, Петрович! — заорал он на весь зал, тыча в мою сторону пальцем. — А вот и тот самый мальчишка-самоубийца, Волконский! Сам пришёл! Живой ещё! Завтра на него смотреть будем!
Общий гул в зале не стих. Но его тональность мгновенно изменилась. Он обрёл фокус. Этим фокусом стал я. Я почувствовал на себе десятки любопытных, насмешливых, презрительных взглядов. Превратился из анонимного постояльца в главный экспонат вечера. В диковинного зверя, которого привезли на ярмарку.
Тихон сжался, побледнел и, казалось, попытался слиться со стеной. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Я же, наоборот, демонстративно медленно и спокойно взял ложку и принялся за свою горячую, безвкусную похлёбку. Я знал, что любая реакция — страх, гнев, смущение — будет воспринята как слабость. Поэтому я превратился в холодного, бесстрастного наблюдателя. Моё лицо стало непроницаемой маской.
Я делал вид, что полностью поглощён едой, но на самом деле я внимательно слушал. Это была самая жестокая, самая унизительная часть моего Испытания.
За столом рядом с нами сидела компания наёмников. Крепкие, бородатые мужики с пустыми глазами и шрамами на лицах. Они громко, не стесняясь, обсуждали меня.
— Ставлю пять медяков, что Медведев его в первую минуту прикончит, — сказал один, смачно отхлебнув пива.
— Минута? Ты оптимист! — рассмеялся другой. — Я ставлю на то, что этот щенок свой ржавый гвоздь уронит и в ногах у Яромира ползать будет ещё до первого удара. Моя ставка — «сдастся до первой крови». Десять медяков!
— А я на увечье поставлю, — влез третий, самый мерзкий на вид. — Два серебряных на то, что Яромир ему для потехи сначала правую руку сломает. Он такое любит.
Они говорили обо мне не как о человеке. Они говорили обо мне как о скаковой лошади с заведомо проигрышным коэффициентом. Как о вещи. Как о куске мяса.
За другим столом купцы рассуждали более трезво.
— Жаль мальчишку, конечно, род-то был славный. Но род Медведевых — это сила. Идти против них — всё равно что плевать против ветра. Урок всем должникам будет.
— Да какой урок, это же цирк! — отвечал ему другой. — Князь специально всё устроил, чтобы народ развлечь перед повышением налогов. Даст толпе кровь и зрелища, и никто про пустые кошельки и не вспомнит. Политика.
Я слушал, как эти люди с будничным, весёлым азартом обсуждают подробности моей предстоящей смерти и унижения.
Ярость, которую я мог бы почувствовать, трансформировалась внутри меня в холодный, аналитический лёд.
«Интересно, — думал я, медленно доедая свою похлёбку. — Консенсус-прогноз предсказывает полный отказ системы в течение первой минуты с вероятностью девяносто пять процентов. Модели оценки рисков явно не учитывают внедрение прорывных, асимметричных технологий. Их слепая уверенность — это мой главный, количественно измеримый актив. Спасибо за данные, господа».
Я спокойно доел. Вытер рот тыльной стороной ладони. Затем посмотрел на Тихона. Лицо старика было бледным от сдерживаемого гнева и стыда. Я слегка кивнул ему, как бы говоря: «Всё в порядке. Всё идёт точно по плану».
Мы поднялись и направились к выходу, который вёл на конюшню, к нашему сеновалу. Мы шли сквозь строй насмешливых взглядов и приглушённых смешков.
Я лежал на колючем, пахнущем конским потом сене. Сквозь щели в стенах доносились пьяные крики и споры о том, как именно я умру завтра. Я был окружён людьми, которые ставили деньги на мои мучения.
Но мне не было страшно. Страх сгорел без остатка. Осталась только холодная, звенящая пустота и абсолютная уверенность в своих расчётах. Все эти крики — просто фоновый шум. Несущественная переменная. Единственное, что имело значение, — это безупречное исполнение моего проекта завтра.
«Пусть ставят. Пусть смеются, — подумал я, закрывая глаза. — Завтра казино всегда выигрывает. А завтра… казино — это я».
Я провалился в спокойный, глубокий сон инженера, который дважды проверил все свои расчёты перед запуском.
Мы проснулись до рассвета. Воздух в конюшне был холодным и пах прелым сеном, конским потом и нашим собственным страхом. Тихон всю ночь ворочался и бормотал что-то во сне. Я же, наоборот, провёл ночь в состоянии полной, почти противоестественной ясности, прокручивая в голове все возможные варианты предстоящего «эксперимента».
Мы покинули «Приют странника» вместе с первыми лучами солнца, которые едва пробивались сквозь густой утренний туман. Мы не были одни. Мы влились в медленный, скрипучий поток телег, гружёных овощами и дровами, в группы хмурых крестьян и суетливых торговцев, который тёк в одном направлении — к главным воротам стольного града Залесска.
По мере приближения масштаб города начал давить. Я привык к своему убогому, но просторному поместью, к тишине и безлюдью. А здесь… здесь было другое. Стены. Это были не деревенские частоколы. Это были настоящие, высокие, массивные каменные стены, сложенные из гигантских серых блоков, с дозорными башнями, на которых развевались тяжёлые, влажные от тумана флаги с гербом Великого Князя. Ворота были огромными, окованными толстыми полосами железа, и в их глубокой арке, как муравьи, копошились люди и повозки. Рядом стояла стража. Это были не деревенские ополченцы. Это были профессиональные солдаты в настоящих стальных кирасах и шлемах, вооружённые алебардами. Они работали лениво, но эффективно, проверяя возы, взимая с торговцев пошлину.
С нас, как с пеших, просто взяли пару медяков, даже не удостоив взглядом. На этом этапе мы ещё были анонимны. Две песчинки в утреннем потоке.
«Какая работа… — с восхищением и тревогой думал я, проходя под гулкой аркой ворот. — Тысячи тонн камня, сотни кубометров дерева, тонны железа. Логистика, снабжение, организация труда… Это уже не просто город. Это сложнейшая, самодостаточная инженерная система. И я в ней — чужеродный, несовместимый элемент».
Как только мы прошли через ворота, на нас обрушился город. Настоящий. Живой. И это был шок.
Сенсорная перегрузка.
На меня обрушилась стена звука. Грохот сотен колёс по неровной брусчатке. Пронзительные крики зазывал, расхваливающих свой товар. Непрерывный стук молотков, доносящийся из ремесленных кварталов. Ржание лошадей, лай собак, ругань возниц, смех, плач, споры — тысячи голосов, сливающихся в единый, давящий, первобытный рёв.
Затем — запахи. Ошеломляющая, невообразимая смесь. Головокружительный аромат свежей выпечки из открытых дверей пекарен смешивался с тошнотворной вонью из сточных канав, идущих прямо посреди улицы. Запах горячего угля, пота тысяч людей, конского навоза, дорогих духов проезжающей мимо боярской повозки и чего-то кислого, пролитого вчера на мостовую. Мой нос, привыкший к чистому воздуху деревни, был в шоке.
И, наконец, вид. Узкие, кривые улицы, над которыми нависали вторые и третьи этажи деревянных и фахверковых домов. Они почти смыкались над головой, оставляя лишь узкую полоску серого неба. Толпы людей, снующих во все стороны, как молекулы в броуновском движении. Яркие, аляповатые вывески таверн, цирюлен и мастерских. И грязь. Вездесущая, чавкающая под ногами грязь.