Я решил не играть в благородство. К этому человеку нужно было подходить не как господин, а как равный. Как ремесленник к ремесленнику.
— Доброго дня, мастер, — сказал я, подходя ближе. — Я пришёл не за горшками. Я пришёл за советом и, возможно, за сделкой.
Я развязал один из маленьких мешочков, которые мы прихватили с собой, и высыпал на ладонь немного нашей серой, маслянистой глины.
— Я нашёл хороший пласт. Думаю, тебе будет интересно.
Семён прекратил свою работу. Он с недоверием посмотрел на мою ладонь, затем взял щепотку глины. Растёр её между своими загрубевшими, мозолистыми пальцами. Понюхал. Его брови удивлённо поползли вверх.
— Хм. И где ж ты такую откопал, мил человек? — его тон немного смягчился. — Это не глина, это масло. Для тонкой работы, не для простых горшков.
— Мне нужно изготовить из неё особые кирпичи для кузнечного горна, — объяснил я. — Огнеупорные. Но чтобы они были по-настоящему крепкими, их нужно правильно обжечь. В настоящей печи. В твоей печи.
Гончар громко рассмеялся мне в лицо. Сухим, трескучим смехом.
— В моей печи? — он усмехнулся. — А ты, боярич, с умом. Обжиг — дело долгое, дров требует много. А чем ты платить будешь? Сказками про свой великий род? Они нынче не в цене.
Вот он, ключевой момент. Мой первый выход на рынок с деловым предложением.
— Денег у меня нет, — спокойно ответил я. — Но есть знания.
Я окинул взглядом его верстак. Он был завален простыми, рабочими инструментами. Я указал на одно из зубил, лежавшее в углу. Оно было сточенным, его боёк расплющен в уродливый гриб.
— Дай мне своё худшее зубило, — сказал я. — То, что уже не держит заточку и годится только на переплавку. Я починю его прямо здесь, в твоём горне. Сделаю его лучше, чем оно было новым. Если у меня получится — ты обожжёшь партию моих кирпичей. Если нет — я уйду и больше не буду тебя беспокоить.
Семён посмотрел на меня с изумлением. Такого ему ещё никто не предлагал. В его глазах читалась смесь скепсиса, любопытства и уверенности в моём провале. Этот наглый мальчишка, который и молота-то, поди, в руках не держал, собирается учить его, старого мастера, работать с металлом? Это была хорошая шутка.
— Валяй, колдун, — с кривой усмешкой сказал он, протягивая мне то самое, уродливое зубило. — Удиви меня.
Эта сцена была кульминацией. Я не просто должен был починить инструмент. Я должен был продать свои знания. Доказать свою ценность.
Я взял зубило. Оно было в ужасном состоянии. Сталь была «уставшей», полной внутренних напряжений от неправильной эксплуатации и многократных перегревов. Я подошёл к простому горну Семёна. Он был примитивен, но для моей задачи его хватало.
— Раздуй огонь, мастер, — попросил я.
Семён, усмехаясь, качнул рычаг своих мехов. Угли заалели.
Первым делом я провёл нормализацию. Я нагрел всё зубило целиком до ровного, вишнёво-красного цвета и вытащил его из огня, положив на землю, чтобы оно медленно остыло на воздухе.
— Зачем греешь, да не калишь? — с недоумением спросил Семён.
— Снимаю с металла «усталость», — ответил я. — Даю ему отдохнуть, чтобы он снова стал сильным.
Когда зубило остыло, я снова нагрел его и на наковальне Семёна несколькими точными ударами молота, который взял у Семёна, заново отковал рабочую кромку и боёк, придав им правильную, чуть выпуклую форму.
А затем началось «колдовство».
Я нагрел только рабочий конец зубила, около двух пальцев длиной, до точного, светло-вишнёвого цвета. Не ярче, не тусклее. И быстро окунул его в бочку с водой. Раздалось громкое шипение. Закалка.
— Ну, закалил. И что? — всё ещё скептически хмыкнул Семён. — Так всякий кузнец может. Твёрдое теперь, да хрупкое. Сломается от первого же удара.
— А вот теперь, мастер, смотри внимательно, — сказал я.
Я быстро зачистил закалённый кончик куском песчаника до яркого металлического блеска. А затем очень медленно и аккуратно снова поднёс его к краю огня, держа его не в пламени, а рядом.
И по блестящей поверхности стали побежали цвета.
Семён подался вперёд, его глаза расширились.
Сначала по металлу пробежал бледный, соломенно-жёлтый оттенок. Затем он потемнел, стал золотистым. Затем — насыщенным коричневым.
— Сейчас… — прошептал я сам себе.
Коричневый цвет начал сменяться фиолетовым. И в тот самый момент, когда на кончике зубила проступил этот глубокий, благородный цвет, я снова резко окунул его в воду. Отпуск был завершён.
Семён смотрел на меня с открытым ртом. Он, работавший с металлом всю свою жизнь, никогда не видел такой тонкой, контролируемой работы с цветом.
— А теперь — проверка, — сказал я.
Я взял обработанное зубило. Оно было ещё тёплым. Положил на наковальню старый, толстый ржавый гвоздь. И одним, точным, несильным ударом молотка по бойку зубила перерубил гвоздь пополам, как будто это была сухая соломинка.
Я поднял зубило. На его идеально острой режущей кромке не было ни малейшей зазубрины.
Семён застыл. Потом он медленно подошёл, взял у меня из рук своё старое, убитое зубило, которое теперь стало невероятно твёрдым, но, как он понимал, не хрупким. Он достал свой лучший напильник и попытался провести им по лезвию. Раздался визг. Напильник соскользнул.
Старый гончар смотрел то на зубило, то на меня. Его скепсис, его презрение, его ворчливость — всё это исчезло. В его глазах был шок, смешанный с неподдельным, глубочайшим уважением мастера к мастеру. Он понял, что этот худой, странный мальчик обладает знаниями, которые стоят дороже любого серебра.
— Неси свои кирпичи, боярич, — хрипло сказал он, и его голос звучал совершенно по-другому. — Я обожгу их. И… если понадобится что по глине или по обжигу — заходи. Сговоримся.
Я одержал свою первую, самую важную победу. Я обменял не вещь, а чистое знание. Доказал свою ценность. Путь к восстановлению кузницы стал реальным.
Глава 9
Наш первый «контракт» с гончаром Семёном оставил после себя приятное послевкусие. Это была первая победа, одержанная не силой, не статусом, а чистым знанием. Мои кирпичи сохли, ожидая обжига, и я, полный инженерного оптимизма, перешёл к следующему пункту своего грандиозного плана. К «лёгким» кузницы. К мехам.
Я подошёл к тому, что когда-то ими было. Это была даже не руина. Это был прах. Археологический памятник эпохи «эффективного менеджмента» моего покойного батюшки. Я провёл детальный осмотр, который больше походил на вскрытие патологоанатома, пытающегося определить причину смерти по мумифицированным останкам.
Я осторожно коснулся того, что было когда-то толстой воловьей кожей. Мои пальцы прошли сквозь неё, и истлевшая материя рассыпалась в серую, безжизненную труху. Я попытался поднять деревянный каркас. Он с тихим, печальным треском развалился, обнажив ходы, проеденные древоточцем. Дерево превратилось в губку.
«Пациент мёртв, — с мрачной иронией констатировал я. — Давно. Причина смерти — старость, запущенность и полное пренебрежение со стороны владельцев. Ремонту не подлежит. Это не просто старое оборудование, это мумифицированный труп. Пытаться залатать это — всё равно что пришивать заплатку на паутину. Нужна полная замена органа».
Я подозвал Тихона, который как раз выметал последние остатки мусора из угла.
— Тихон, каркас и клапаны я сделаю из дерева, тут проблем нет. У нас есть несколько хороших досок в сарае. Но мне нужна основа. Большая, прочная, идеально выделанная и, самое главное, герметичная воловья или бычья шкура. Без неё наши «лёгкие» не смогут дышать, а горн не получит своего огня.
Старик тяжело вздохнул. Его лицо, только-только начавшее обретать надежду, снова помрачнело.
— Господин, хорошая выделанная шкура у кожевника Тимофея в поселении стоит дорого. Очень дорого. У нас… у нас нет таких денег. Все оставшиеся монеты, ушли на муку и соль.
Он был прав. Мы снова были на мели. Проблема была определена: нужен был стартовый капитал для бартера. Я решил провести финальный, тотальный аудит всего нашего имущества. Нужно было найти что-то, что можно было продать или обменять. Что-то, что пережило годы упадка.
Наш обыск больше походил на работу судебных приставов, описывающих имущество безнадёжного должника.
Мы начали с большого зала. Шаткий стол, который держался на честном слове и одном криво вбитом гвозде. Три разномастных табуретки, одна из которых была трёхногой.
«Так, первый лот на аукцион: мебельный гарнитур „Отчаяние“, — с сарказмом подумал я. — Стартовая цена — отрицательная. Покупатель ещё должен будет нам приплатить за вывоз этого хлама».
Кухня и чердак дали те же результаты. Пара треснувших глиняных горшков, ржавый нож с обломанным кончиком, гора старого тряпья, съеденного молью до состояния кружева, сломанные сундуки. Ничего, что можно было бы продать, не вызвав при этом у покупателя приступа гомерического хохота.
Наше поместье было похоже на разорённый муравейник. Всё ценное было вынесено задолго до меня. Я уже начал отчаиваться, когда Тихон, скрепя сердце и тяжело вздыхая, повёл меня в свою собственную крошечную каморку при кухне. Это было его жилище, его мир, размером не больше моего старого балкона. Он отодвинул свою лежанку, на которой лежал тощий тюфяк, и поднял скрипучую половицу. Под ней, в неглубоком тайнике, стоял он. Небольшой, но тяжёлый, окованный железом ларец. Последний резервный фонд павшего рода. Последний сундук с сокровищами.
— Матушка ваша, боярыня Елена, велела беречь, — прошептал старик. — На самый чёрный день. Кажется, он настал.
Он поставил ларец на пол и с трудом открыл ржавый замок. Я заглянул внутрь. На выцветшем, пахнущем нафталином бархате лежали последние призраки прошлого.
Я достал их один за другим.
Тяжёлый серебряный кубок, тусклый, покрытый тёмным налётом времени. На его боку был искусно выгравирован наш герб — волк и молоты. Я взвесил его на руке. «Граммов триста чистого серебра. Негусто, но уже что-то. На пару мешков муки хватит».