Впервые за всё время в этом мире я почувствовал себя не просто выживающим. Я почувствовал себя по-настоящему полезным. И это чувство оказалось на удивление приятным.
Глава 22
Успех — приятная, но коварная штука. После того как я починил шестерню для мельника Фёдора, я впервые за всё время своего пребывания в этом мире почувствовал себя не просто выживающим, а по-настоящему полезным. Я получил не только мешок муки и несколько серебряных монет, но и бесценный обломок жернова — идеальный материал для точильного круга. Я провёл целый день в кузнице, с азартом работая над камнем, приводя его в удобную для работы форму. Я был полностью поглощён очередной инженерной задачей, и на какое-то время почти забыл о нависшей надо мной угрозе поединка.
Я был почти счастлив. И, как это обычно бывает, именно в этот момент реальность решила нанести визит.
— Господин, к вам пришли, — голос Тихона, донёсшийся из дверного проёма, был полон удивления.
Я оторвался от работы. Ко мне? Сюда никто никогда не приходил. Я вышел во двор, вытирая каменную пыль с рук, и замер.
У ворот стояла Алёна, дочь мельника. Она была одна. В руках она держала небольшой узелок из чистой ткани. Увидев меня, она немного смутилась, но не ушла. В её глазах не было ни страха, ни презрения. Только всё то же спокойное, ясное любопытство.
Она подошла ближе и протянула мне узелок. Я машинально его взял. От него пахло тёплым хлебом и мёдом.
— Это вам от отца, — тихо сказала она. — Он велел ещё раз поблагодарить. Мельница работает лучше, чем новая, без скрипа и стука.
— Передай ему мою благодарность, — ответил я, смущённый этим неожиданным подарком. — Камень, который он дал, — настоящее сокровище.
Я чувствовал, что хлеб и мёд — это лишь предлог. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и явно собиралась с духом, чтобы сказать что-то ещё. Наконец, она набрала в грудь воздуха.
— Я… я хотела бы задать вам несколько вопросов, боярич. Если можно. Только не здесь. Может, пройдёмся к ручью?
Мой внутренний датчик опасности мгновенно перешёл из зелёной зоны в жёлтую. Этот разговор был явно не о погоде. Отказаться — значило вызвать ещё больше подозрений.
— Хорошо, — кивнул я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более безразлично. — Пойдём.
Мы шли по тропинке вдоль ручья, который весело журчал по камням, совершенно не обращая внимания на наше напряжённое молчание. Я ждал. Я понятия не имел, о чём она хочет говорить, но чувствовал, что этот разговор будет похож на ходьбу по минному полю.
Алёна начала не с главного. Она начала издалека, с фактов. С наблюдений.
— Мой отец — хороший мельник, — сказала она, не глядя на меня, а смотря на воду. — Он знает камень и дерево. Но он сказал, что-то, как вы починили шестерню, — не похоже на работу обычного кузнеца. Вы не просто соединили детали. Вы сделали их лучше, чем были. Он сказал, что вы будто бы понимаете «болезни» металла. Откуда у вас такие знания?
Я напрягся. Пришло время для моей стандартной, проверенной легенды.
— Я не знаю, Алёна, — ответил я, стараясь придать голосу нотку усталой растерянности. — После той хвори… у меня в голове будто что-то прояснилось. Я просто… смотрю на вещь и понимаю, как она должна работать. Как будто вспоминаю то, чего никогда не знал.
Она не ответила. Мы прошли ещё несколько шагов в тишине.
— И глина, — продолжила она, словно не услышав моего ответа. — Все в деревне берут красную глину у берега. А вы копали глубже, искали именно серую. Гончар Семён сказал моему отцу, что вы принесли ему не просто глину, а «гончарное масло», и что он такой чистоты сто лет не видел. И что вы починили его старое зубило так, как не смог бы ни один мастер в столице. Откуда вы знали, где копать? И как обращаться со сталью?
Моя легенда начинала давать сбой. Одно дело — интуитивно починить шестерню. Другое — обладать фундаментальными знаниями в геологии и металлургии.
— Это… тоже пришло само, — мой голос звучал уже не так уверенно. — Я просто почувствовал, что та глина — другая.
Она резко остановилась и повернулась ко мне. Её серьёзные, проницательные глаза смотрели мне прямо в душу.
— Это не просто воспоминания, боярич Всеволод. Я видела вас.
Эта простая фраза заставила моё сердце пропустить удар.
«Чёрт».
— Несколько ночей назад, — продолжала она ровным, тихим голосом, — я ходила за водой до рассвета. Я видела, как вы тренируетесь у себя во дворе. Это был не танец больного мальчика, который едва стоит на ногах. Это было что-то другое. Быстрое, точное, смертоносное. И меч… он не похож ни на один другой. Он светился в лунном свете, как серебро.
Она сделала шаг ближе.
— Люди в деревне смеются над вами или жалеют вас. Они видят только то, что хотят видеть. А я вижу, что вы — не тот, за кого себя выдаёте. Вы не похожи на прежнего Всеволода, которого я помню. Тот боялся собственной тени. А вы… вы не боитесь ничего. Кто вы такой на самом деле? Что с вами произошло во время той болезни?
Это был прямой удар. Шах и мат. Моя легенда про «амнезию после хвори» трещала по швам. Я был загнан в угол.
«Чёрт. Она видела. Единственная переменная, которую я не учёл. Любопытная деревенская девчонка. Что говорить? Правду? „Привет, я инженер-металлург из XXI века, заброшенный сюда в результате неудачного эксперимента, и теперь пытаюсь не умереть в вашем прекрасном средневековье“? Она решит, что я демон, и с криками побежит за деревенским священником, который, скорее всего, предложит лечить меня огнём. Врать? Она уже не верит. Она слишком умна и наблюдательна».
Нужно было импровизировать. Создавать новую, более сложную версию легенды. Полуправду, которая объяснит несоответствия, но не раскроет моей истинной, невозможной сути.
Я отвернулся, посмотрел на текущую воду, изображая глубокую внутреннюю борьбу. Я провёл рукой по лицу, придавая своему голосу тихие, глухие нотки.
— Ты права, Алёна, — сказал я, не глядя на неё. — Ты видишь больше, чем другие.
Я сделал паузу, давая своим словам набрать вес.
— Тот Всеволод, которого все знали… я думаю, он и правда умер во время той лихорадки. Его слабое тело не выдержало.
Я посмотрел на её ошеломлённое лицо.
— А когда я очнулся… проснулся не только я. Во мне проснулось что-то ещё. Память моего рода. Дух моего деда, Волкона-Молотобойца, который был великим мастером. Я не знаю, как это объяснить. Это не мои воспоминания. Это его. Я просто… знаю. Я знаю, как должен вести себя металл, как должен течь огонь. Я вижу мир его глазами. Это его знания помогают мне чинить механизмы и ковать сталь.
Я снова посмотрел на воду.
— А тот «танец» с мечом… я просто пытаюсь научить это слабое тело тому, что помнит мой дух. Это… тяжёлая ноша. Быть собой и не собой одновременно.
Это была гениальная, как мне показалось, импровизация. Пугающая, мистическая, но она идеально укладывалась в рамки мировоззрения этого мира. Я не пришелец из другого мира. Я — одержимый духом великого предка. Это объясняло всё: и мои внезапные знания, и перемену в характере, и странные тренировки.
Алёна молчала. Она была ошеломлена. Эта правда была страшнее и удивительнее всего, что она могла себе представить. Она смотрела на меня с новой смесью страха, восхищения и… сочувствия. Она поняла, что коснулась очень глубокой и опасной тайны.
— Я… я никому не скажу, — наконец прошептала она.
Мы стояли в неловком молчании. Я сохранил свою легенду, но заплатил за это, впустив в свою тайну постороннего. Я приобрёл первого и, возможно, единственного человека, который знал, что я — не тот, кем кажусь. Наши отношения вышли на совершенно новый уровень.
Я проводил её до окраины деревни.
— Спасибо за хлеб, — сказал я на прощание.
— Берегите себя, боярич Всеволод, — тихо ответила она и быстро ушла.
Я возвращался в кузницу, понимая, что моя главная уязвимость — это не враги, которые хотят меня убить. А те немногие, кто может заглянуть мне в душу и задать неудобный вопрос.
Ночь была моим единственным союзником. Разговор с Алёной оставил после себя тревожный осадок. Я обрёл молчаливого соратника, который знал мою тайну, но сама эта тайна стала ещё более хрупкой. Времени оставалось всё меньше. Десять дней. Всего десять рисок на стене моей кузницы. Десять ночей на то, чтобы превратить себя из инженера в воина.
Я вышел на свою тренировочную площадку. Луна заливала двор холодным, серебристым светом. В руках я держал свой безымянный шедевр. Он был лёгким, идеально сбалансированным, живым. Когда я выполнял медленные, базовые упражнения, которые отрабатывал последние дни, он двигался как продолжение моей воли. Я чувствовал, как его вес идеально компенсируется навершием, как его остриё следует за малейшим движением моей кисти. Меня охватил приступ эйфории. С таким оружием я был непобедим. С таким оружием я был богом.
А потом я решил попробовать выполнить одну из своих боевых связок в полную силу и на полной скорости. Не медленный, медитативный танец. А настоящий, быстрый бой. Уход в сторону, парирование воображаемого удара и молниеносный ответный укол в тренировочный столб.
И в тот момент, когда я попытался вложить в движение скорость и силу, вся моя иллюзия рассыпалась в прах.
Всё развалилось.
В момент резкого парирующего движения моё запястье пронзила острая, режущая боль. Оно не было готово к такой ударной нагрузке, даже с учётом идеального баланса клинка. При попытке сделать быстрый боковой шаг мои ноги заплелись, я потерял равновесие и едва не упал. А мой «молниеносный» укол, на который я делал главную ставку, получился смазанным, слабым и неточным. Мышцы моего корпуса, моего «шасси», просто не смогли обеспечить нужную стабилизацию для такого резкого вращательного движения.
«Что за…?! — пронеслась в голове ошеломлённая мысль. — В руке он кажется пёрышком, но в динамике ощущается как гиря. Проблема не в мече. Проблема во мне. Мой „процессор“ выдаёт идеальную команду, а „шасси“ не способно её выполнить. Это как поставить двигатель от болида Формулы-1 на прогнившую раму старой телеги. При первой же попытке нажать на газ её просто разнесёт на куски».