Я повернулся спиной к кузнице.
«Фаза „Огонь и Сталь“ завершена. Производство окончено. Начинается фаза „Испытание“».
Я посмотрел на дорогу, которая вела в сторону столицы. Обратного пути не было.
Рассвет последнего дня перед дорогой был холодным и серым. Мы с Тихоном были готовы. Наши сборы были до смешного короткими. Весь наш скарб, предназначенный для путешествия в столицу, уместился в один единственный дорожный мешок.
Наш транспорт был под стать поклаже. Старая, скрипучая тележка, у которой одно колесо отчаянно пыталось жить своей собственной жизнью, и наша единственная, печальная на вид корова, запряжённая в эту конструкцию. Она посмотрела на меня своими большими, влажными глазами, в которых читалась вся скорбь этого мира. Кажется, она тоже понимала, куда и зачем мы едем.
В мешке лежали простые припасы: несколько караваев чёрного хлеба, кусок солёного сала, фляга с водой и одна смена белья. Я же нёс на себе самое главное.
На поясе, на виду у всех, в грубых, самодельных ножнах болтался мой «официальный» меч — тот самый, старый, погнутый тренировочный клинок, который был символом моего позора. Это была моя приманка. Моя маскировка. А за спиной, в виде неброской скатки из старого, тёмного плаща, был тщательно завёрнут и перевязан верёвками мой настоящий, безымянный шедевр.
Я бросил последний взгляд на усадьбу. На покосившийся дом. На запертую, молчаливую кузницу.
«Аудит завершён. Производственный цех законсервирован. Прототип надёжно укрыт. Цель: доставить оператора и основной инструмент на полигон для финальных испытаний без потерь. Звучит как план», — с мрачной иронией подумал я.
— Пошли, Тихон, — сказал я, и мы тронулись в путь.
Первые часы мы шли по своим заросшим землям в полной тишине, которую нарушал лишь скрип колёс нашей тележки и унылое мычание коровы.
Как только мы вышли на главный тракт, ведущий в столицу, мир изменился. Здесь уже было оживлённое движение: скрипели тяжёлые телеги купцов, шли небольшими группами крестьяне, изредка проносились всадники на хороших лошадях. И очень скоро я понял, что новость о моём поединке — это уже не местная сплетня. Благодаря княжескому указу, это было главное событие недели во всём княжестве. А я — его главная, хоть и трагическая, звезда.
Нас начали узнавать.
Реакция была разной, но одинаково неприятной.
Крестьяне, завидев нас, спешно крестились и отходили к самой обочине, провожая нас сочувствующими или испуганными взглядами. В их глазах я был не просто бояричем. Я был отмеченным судьбой. Живым мертвецом.
Купеческие караваны, проезжая мимо, замедляли ход. Охранники в кожаных доспехах и сами хозяева в добротных кафтанах с откровенным, нескрываемым любопытством разглядывали меня, как диковинного зверя в клетке. В их взглядах был циничный расчёт. Они наверняка уже сделали крупные ставки на мою быструю и унизительную смерть. Для них я был просто товаром, зрелищем, которое должно было либо принести им прибыль, либо нет.
Но хуже всего была реакция знати. Нас обогнала крытая повозка какого-то небогатого, но гонористого дворянского семейства. Из окна высунулись несколько молодых лиц — юноши и девушки в ярких одеждах. Они не просто посмотрели. Они открыто показывали на меня пальцами и смеялись. Я прочитал на их губах: «Волконский». Во взглядах было чистое, незамутнённое высокомерие и презрение. Взгляд «своих», которые с наслаждением наблюдают за падением одного из членов стаи. Мой позор был для них развлечением и, одновременно, подтверждением их собственного, более высокого статуса.
«Похоже, моё предстоящее унижение — главное развлекательное шоу сезона, — с холодной злостью думал я, глядя прямо перед собой. — Передвижной цирк уродцев в моём лице отправился на гастроли. Они не просто ждут моего поражения. Они жаждут его. Провал одного укрепляет их в собственной значимости. Психология, однако, не меняется веками. Ничего, ничего. Шоу они получат. Но боюсь, финал им не понравится».
Тихон шёл рядом, выпрямив свою старую спину и гордо подняв голову. Он пытался сохранить достоинство за нас двоих. Но я видел, как он вздрагивает от каждого насмешливого взгляда, как сжимаются его мозолистые кулаки, когда до нас долетал чей-то смех. Это унижение ранило его, верного слугу, который всю жизнь служил роду Волконских, гораздо сильнее, чем меня. Для него это был позор его семьи. Для меня — лишь тактические неудобства.
На привале у ручья, когда мы поили корову и сами пили воду, я решил поговорить с ним.
— Тебя это задевает, Тихон? — тихо спросил я. — То, что они говорят и думают?
Старик долго молчал, глядя на воду.
— Глупцы они, господин, — наконец вздохнул он. — Слепые. Они видят только то, что им велел видеть Медведев. Они видят бедного юношу с кривой железкой на поясе. Они не видели огня в вашей кузнице. Они не видели стали в ваших руках. Они ничего не знают.
Его простые слова, полные непоколебимой веры, тронули меня до глубины души. В этом мире, который желал мне смерти или позора, у меня был один-единственный союзник. Этот старый, упрямый человек.
И я понял, что мой проект приобрёл новый, самый важный смысл.
«Теперь я дерусь не только за своё будущее и за честь рода, — подумал я, глядя на его сгорбленную спину. — Я дерусь и за него. За этого одного старика, который всё ещё верит в меня, даже когда весь мир уже вынес свой приговор».
К вечеру следующего дня мы увидели их. Стены стольного града Залесска. Они вырастали прямо из-за горизонта — высокие, сложенные из серого камня, с многочисленными дозорными башнями, на которых развевались синие княжеские флаги. Это было грандиозное, подавляющее зрелище.
Мы не поехали в центр города. Наш путь лежал на окраину, туда, где над крышами домов возвышалось огромное, овальное сооружение, похожее на шрам на теле земли. Великая Арена. Местный Колизей. Место для турниров, празднеств и, как в моём случае, публичных экзекуций.
Мы поднялись на небольшой холм, с которого открывался вид на город. Заходящее солнце окрасило каменные стены арены в кроваво-красный цвет, и она отбрасывала на город длинную, зловещую тень. Путешествие было окончено. Мы прибыли на «полигон для испытаний». Воздух гудел от тысяч голосов, от предвкушения зрелища.
«Ну вот и всё, — подумал я. — Конец пути. Город ждёт своего шоу. Они ждут ягнёнка, которого поведут на заклание. Они даже не подозревают, что ягнёнок принёс с собой в котомке волчьи зубы».
Я поправил за спиной длинный, неброский свёрток, в котором спал мой настоящий меч. Обратный отсчёт продолжался. Оставалось совсем немного.
Глава 26
Мы стояли на холме, и под нами, в чаше долины, расплескался стольный град Залесск. Заходящее солнце окрашивало его каменные стены и шпили храмов в кроваво-оранжевый цвет. Город шумел, гудел, жил своей жизнью. А на его окраине, как гигантский, уродливый шрам, чернел зловещий силуэт Великой Арены. Наше конечное место назначения.
— Нам нужно где-то переночевать, господин, — просипел Тихон, который тяжело дышал после долгого пути. — В город пойдём?
Я посмотрел на наш «караван»: тощая корова, запряжённая в скрипучую телегу. На нас самих, одетых в простую, дорожную одежду. В город, в приличную гостиницу, нас не пустили бы и на порог. Да и денег у нас было всего несколько серебряных монет, заработанных у мельника. Наша последняя наличность.
— Нет, Тихон, — ответил я. — Мы не пойдём в город. Мы найдём что-нибудь здесь, в предместьях. Самое дешёвое, что есть. Нам нужна не кровать, а крыша над головой на одну ночь.
Мы спустились с холма и погрузились в шумный, хаотичный мир столичных окраин. После долгих поисков Тихон нашёл то, что нам подходило. Постоялый двор с гостеприимным названием «Приют странника». Это было большое, шумное, грязное и переполненное людьми место. Воздух внутри был густым и тяжёлым, его можно было резать ножом. Он состоял из запаха дешёвого, кислого пива, жареного лука, немытых тел, пота, табачного дыма и конского навоза, который доносился из примыкающей конюшни. Сотня голосов сливалась в единый, давящий гул, который пыталась перекричать фальшиво бренчащая в углу лютня.
«Прекрасно, — с мрачной иронией подумал я. — Местный аналог придорожного мотеля с рейтингом „одна звезда“ на TripAdvisor. Уровень комфорта — отрицательный. Вероятность проснуться утром без кошелька или с ножом в боку — отлична от нуля. Очаровательное место для последней ночи перед собственной казнью».
Тихон, оставив меня с телегой на улице, вошёл внутрь. Через несколько минут он вышел, выглядя ещё более удручённым.
— Договорился, — пробормотал он. — За одну серебряную монету трактирщик даст нам миску похлёбки и место на сеновале. Сказал, в общем зале всё занято.
Одна серебряная монета. Половина нашего состояния. За право переночевать в сарае. Я кивнул. Выбора у нас не было.
Общий зал таверны был забит до отказа. Мы с трудом нашли себе место в самом тёмном и дальнем углу, за шатким столом, липким от пролитого пива. Мы старались быть незаметными, просто двумя уставшими путниками.
План «остаться незамеченными» провалился с треском.
Один из купцов за соседним столом, который, видимо, видел нас на дороге, прищурился, а затем его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Гляди, Петрович! — заорал он на весь зал, тыча в мою сторону пальцем. — А вот и тот самый мальчишка-самоубийца, Волконский! Сам пришёл! Живой ещё! Завтра на него смотреть будем!
Общий гул в зале не стих. Но его тональность мгновенно изменилась. Он обрёл фокус. Этим фокусом стал я. Я почувствовал на себе десятки любопытных, насмешливых, презрительных взглядов. Превратился из анонимного постояльца в главный экспонат вечера. В диковинного зверя, которого привезли на ярмарку.
Тихон сжался, побледнел и, казалось, попытался слиться со стеной. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Я же, наоборот, демонстративно медленно и спокойно взял ложку и принялся за свою горячую, безвкусную похлёбку. Я знал, что любая реакция — страх, гнев, смущение — будет воспринята как слабость. Поэтому я превратился в холодного, бесстрастного наблюдателя. Моё лицо стало непроницаемой маской.