Я делал вид, что полностью поглощён едой, но на самом деле я внимательно слушал. Это была самая жестокая, самая унизительная часть моего Испытания.
За столом рядом с нами сидела компания наёмников. Крепкие, бородатые мужики с пустыми глазами и шрамами на лицах. Они громко, не стесняясь, обсуждали меня.
— Ставлю пять медяков, что Медведев его в первую минуту прикончит, — сказал один, смачно отхлебнув пива.
— Минута? Ты оптимист! — рассмеялся другой. — Я ставлю на то, что этот щенок свой ржавый гвоздь уронит и в ногах у Яромира ползать будет ещё до первого удара. Моя ставка — «сдастся до первой крови». Десять медяков!
— А я на увечье поставлю, — влез третий, самый мерзкий на вид. — Два серебряных на то, что Яромир ему для потехи сначала правую руку сломает. Он такое любит.
Они говорили обо мне не как о человеке. Они говорили обо мне как о скаковой лошади с заведомо проигрышным коэффициентом. Как о вещи. Как о куске мяса.
За другим столом купцы рассуждали более трезво.
— Жаль мальчишку, конечно, род-то был славный. Но род Медведевых — это сила. Идти против них — всё равно что плевать против ветра. Урок всем должникам будет.
— Да какой урок, это же цирк! — отвечал ему другой. — Князь специально всё устроил, чтобы народ развлечь перед повышением налогов. Даст толпе кровь и зрелища, и никто про пустые кошельки и не вспомнит. Политика.
Я слушал, как эти люди с будничным, весёлым азартом обсуждают подробности моей предстоящей смерти и унижения.
Ярость, которую я мог бы почувствовать, трансформировалась внутри меня в холодный, аналитический лёд.
«Интересно, — думал я, медленно доедая свою похлёбку. — Консенсус-прогноз предсказывает полный отказ системы в течение первой минуты с вероятностью девяносто пять процентов. Модели оценки рисков явно не учитывают внедрение прорывных, асимметричных технологий. Их слепая уверенность — это мой главный, количественно измеримый актив. Спасибо за данные, господа».
Я спокойно доел. Вытер рот тыльной стороной ладони. Затем посмотрел на Тихона. Лицо старика было бледным от сдерживаемого гнева и стыда. Я слегка кивнул ему, как бы говоря: «Всё в порядке. Всё идёт точно по плану».
Мы поднялись и направились к выходу, который вёл на конюшню, к нашему сеновалу. Мы шли сквозь строй насмешливых взглядов и приглушённых смешков.
Я лежал на колючем, пахнущем конским потом сене. Сквозь щели в стенах доносились пьяные крики и споры о том, как именно я умру завтра. Я был окружён людьми, которые ставили деньги на мои мучения.
Но мне не было страшно. Страх сгорел без остатка. Осталась только холодная, звенящая пустота и абсолютная уверенность в своих расчётах. Все эти крики — просто фоновый шум. Несущественная переменная. Единственное, что имело значение, — это безупречное исполнение моего проекта завтра.
«Пусть ставят. Пусть смеются, — подумал я, закрывая глаза. — Завтра казино всегда выигрывает. А завтра… казино — это я».
Я провалился в спокойный, глубокий сон инженера, который дважды проверил все свои расчёты перед запуском.
Мы проснулись до рассвета. Воздух в конюшне был холодным и пах прелым сеном, конским потом и нашим собственным страхом. Тихон всю ночь ворочался и бормотал что-то во сне. Я же, наоборот, провёл ночь в состоянии полной, почти противоестественной ясности, прокручивая в голове все возможные варианты предстоящего «эксперимента».
Мы покинули «Приют странника» вместе с первыми лучами солнца, которые едва пробивались сквозь густой утренний туман. Мы не были одни. Мы влились в медленный, скрипучий поток телег, гружёных овощами и дровами, в группы хмурых крестьян и суетливых торговцев, который тёк в одном направлении — к главным воротам стольного града Залесска.
По мере приближения масштаб города начал давить. Я привык к своему убогому, но просторному поместью, к тишине и безлюдью. А здесь… здесь было другое. Стены. Это были не деревенские частоколы. Это были настоящие, высокие, массивные каменные стены, сложенные из гигантских серых блоков, с дозорными башнями, на которых развевались тяжёлые, влажные от тумана флаги с гербом Великого Князя. Ворота были огромными, окованными толстыми полосами железа, и в их глубокой арке, как муравьи, копошились люди и повозки. Рядом стояла стража. Это были не деревенские ополченцы. Это были профессиональные солдаты в настоящих стальных кирасах и шлемах, вооружённые алебардами. Они работали лениво, но эффективно, проверяя возы, взимая с торговцев пошлину.
С нас, как с пеших, просто взяли пару медяков, даже не удостоив взглядом. На этом этапе мы ещё были анонимны. Две песчинки в утреннем потоке.
«Какая работа… — с восхищением и тревогой думал я, проходя под гулкой аркой ворот. — Тысячи тонн камня, сотни кубометров дерева, тонны железа. Логистика, снабжение, организация труда… Это уже не просто город. Это сложнейшая, самодостаточная инженерная система. И я в ней — чужеродный, несовместимый элемент».
Как только мы прошли через ворота, на нас обрушился город. Настоящий. Живой. И это был шок.
Сенсорная перегрузка.
На меня обрушилась стена звука. Грохот сотен колёс по неровной брусчатке. Пронзительные крики зазывал, расхваливающих свой товар. Непрерывный стук молотков, доносящийся из ремесленных кварталов. Ржание лошадей, лай собак, ругань возниц, смех, плач, споры — тысячи голосов, сливающихся в единый, давящий, первобытный рёв.
Затем — запахи. Ошеломляющая, невообразимая смесь. Головокружительный аромат свежей выпечки из открытых дверей пекарен смешивался с тошнотворной вонью из сточных канав, идущих прямо посреди улицы. Запах горячего угля, пота тысяч людей, конского навоза, дорогих духов проезжающей мимо боярской повозки и чего-то кислого, пролитого вчера на мостовую. Мой нос, привыкший к чистому воздуху деревни, был в шоке.
И, наконец, вид. Узкие, кривые улицы, над которыми нависали вторые и третьи этажи деревянных и фахверковых домов. Они почти смыкались над головой, оставляя лишь узкую полоску серого неба. Толпы людей, снующих во все стороны, как молекулы в броуновском движении. Яркие, аляповатые вывески таверн, цирюлен и мастерских. И грязь. Вездесущая, чавкающая под ногами грязь.
«Я вырос в многомиллионном мегаполисе, — пронеслась в голове ироничная мысль. — Я думал, что знаю, что такое толпа. Я ошибался. Та толпа была подчинена правилам — светофоры, тротуары, расписания, поезда, идущие по графику. Это был упорядоченный, почти стерильный поток. А это… это живой, хаотичный, бурлящий организм. Первичный бульон, в котором все толкаются, кричат и пытаются выжить. И я в нём — просто песчинка, которую несёт этим потоком».
Мы спросили у какого-то торговца дорогу к Великой Арене. Он махнул рукой в сторону самой широкой улицы. И по мере того, как мы двинулись в нужном направлении, я заметил, что взгляды людей меняются.
Сначала один, потом другой, потом целая группа людей начала смотреть на меня иначе. Не как на очередного провинциала. Они меня узнавали. Я видел, как они перешёптываются, как толкают друг друга в бок и кивают в мою сторону. Новость о поединке была главным событием в городе. А я — одной из двух главных звёзд этого смертельного шоу. Моя анонимность испарилась.
Я начал улавливать обрывки разговоров. Теперь уже не стеснялись говорить громко.
— Смотри, это тот самый Волконский… худой-то какой, ветром качает…
— Говорят, Медведев-старший велел сыну не убивать его сразу, а сначала проучить как следует, для потехи публики.
— Да он же больной на вид, какой из него боец? Это не поединок, а казнь. Жалко парня.
— А чего его жалеть? Отец его тоже гордец был, в долгах утонул. Поделом им.
«Отлично, — с холодной отстранённостью отметил я. — Из анонимной песчинки я превратился в главную тему для столичных сплетен. Моя предстоящая смерть — самое горячее развлечение. Кажется, я недооценил масштаб пиар-кампании, устроенной Медведевыми. Они подготовили публику. Они создали историю. Историю о моём неизбежном и заслуженном поражении».
Мы вышли на большую, широкую площадь. И я увидел её. Великую Арену.
Это было огромное, овальное каменное сооружение, которое заставило бы римский Колизей из моего мира почувствовать себя неуютно. Оно было циклопическим. Массивные каменные арки, высокие стены, ряды сидений, уходящие в небо. Оно внушало трепет и первобытный ужас. Оно было построено для зрелищ. Для гладиаторских боёв, для турниров, для публичных казней.
К его многочисленным входам, как ручьи в реку, стекались тысячи людей. Весь город, казалось, собрался здесь.
Я смотрел на это циклопическое строение, на эти толпы. И чувство собственной ничтожности, которое я испытал на улицах, достигло своего пика. Вся моя личная драма, вся моя отчаянная, титаническая борьба за выживание, которую я вёл в своей маленькой, заброшенной кузнице, здесь, в этом городе, превращалась просто в зрелище. В товар. В развлечение для тысяч незнакомых мне людей.
Мы с Тихоном остановились в тени огромной стены Арены. Я чувствовал, как земля под ногами вибрирует от гула голосов десятков тысяч людей, уже собравшихся внутри. Я пришёл. Я на месте.
«Столько шума. Столько людей. И все они пришли сюда, чтобы посмотреть, как я умру, — подумал я, и на моих губах появилась кривая усмешка. — Что ж… Надеюсь, им понравится представление. Потому что оно будет совсем не таким, за какое они заплатили».
Я положил руку на рукоять своего простого, гнутого меча на поясе и сделал шаг к тёмному, низкому входу, предназначенному для бойцов.
Глава 27
Вечер опустился на стольный град Залесск, принеся с собой прохладу и гул тысяч голосов. В нашей убогой комнатушке на постоялом дворе было тихо и душно. До поединка оставались одни сутки. Одна ночь.
— Господин, вам бы отдохнуть, — прошептал Тихон, с тревогой глядя на меня. — Сил набраться перед завтрашним днём.
Я покачал головой. Я сидел на краю соломенной лежанки, методично проверяя крепления своего скрытого оружия. Отдых был непозволительной роскошью.