«Отлично. Дезинформационная кампания прошла успешно. Противник не имеет данных о реальном тактико-техническом оснащении. Его уверенность базируется на ложной предпосылке. Это фундаментальная уязвимость в его стратегии. Он будет атаковать не меня, а призрак, который я сам для него создал».
Яромир, не добившись реакции, начал выходить из себя.
— Что молчишь, волчонок? Язык проглотил от страха? — прорычал он.
Я выдержал паузу. А затем наконец ответил. Мой голос был тихим, ровным и абсолютно лишённым эмоций.
— Я берегу силы, боярич. Советую и вам делать то же самое.
Это спокойствие, эта ледяная, почти оскорбительная логика — было единственным, к чему Яромир не был готов. Он ожидал слёз, страха, гнева. А получил… вежливый совет. Это его обескуражило и вывело из себя. Его агрессия, его тщательно разыгранный спектакль, повисли в воздухе, став нелепыми и бессмысленными на фоне моего спокойствия.
— Ты… ты смеешь мне советовать, щенок?! — взревел он, его лицо налилось кровью. Он полностью потерял самообладание.
Он шагнул вперёд и схватил меня за ворот моей простой рубахи. Его лицо было в нескольких сантиметрах от моего. Я чувствовал его горячее, пахнущее вином дыхание.
Я не сопротивлялся и не пытался вырваться. Сделал то, чего он ожидал меньше всего. Я медленно опустил взгляд на его большую, сильную руку, сжимающую мой ворот. Затем так же медленно поднял глаза и посмотрел прямо в его глаза. В моём взгляде не было страха. В нём была смесь лёгкой жалости и холодного интереса исследователя, наблюдающего за реакцией подопытного. И я произнёс последнюю, тихую фразу:
— Вы нервничаете, боярич.
Это был психологический нокаут.
Обвинение в нервозности, брошенное в лицо самому уверенному в себе парню в округе, стало последней каплей. Это было настолько абсурдно, настолько не вписывалось в его картину мира, что Яромир окончательно сорвался.
Он с силой толкнул меня назад так, что я едва устоял на ногах. Пробормотал какое-то бессвязное проклятие, что-то вроде «ты у меня умоешься кровью». И, понимая, что выставил себя полным идиотом на глазах у всей улицы, резко развернулся и почти бегом пошёл прочь. Его дружки, растерянно переглянувшись, поспешили за ним.
Я спокойно оправил ворот рубахи. Толпа в недоумении перешёптывалась. Они только что видели, как могучий Яромир Медведев, их фаворит, по сути, сбежал от словесной дуэли с худым, бледным юношей. Я одержал полную и безоговорочную психологическую победу.
«Психологическая атака отражена, — подвёл я итог. — Эмоциональная нестабильность противника подтверждена как ключевая уязвимость. Все системы в норме. Готовность к завтрашнему дню — стопроцентная».
Финальная битва умов перед битвой стали была окончена. И её результат был предрешён не в пользу Яромира.
Глава 28
Вечер перед Испытанием был тяжёлым. Воздух в нашей убогой комнатушке на постоялом дворе, казалось, сгустился, стал плотным и давящим. За стеной пьяно горланили постояльцы, но в нашей комнате царила тишина, которая была громче любого крика. Тихон сидел в углу и, перебирая в руках самодельные деревянные чётки, беззвучно шептал молитвы. Его лицо было серым от страха.
Я же пытался медитировать. Не в том мистическом смысле, в котором это понимают здесь. Я практиковал то, чему меня учили на курсах по управлению стрессом в прошлой жизни. Ровное дыхание. Очищение разума от лишних мыслей, от «информационного шума». Мне нужно было подойти к завтрашнему дню с холодной, ясной головой.
Мою инженерную нирвану прервал громкий, властный стук в дверь. Это был не слуга трактирщика. Этот стук принадлежал человеку, привыкшему, что ему открывают немедленно.
Тихон вздрогнул и испуганно посмотрел на меня. Я кивнул. Он, крестясь, подошёл и приоткрыл дверь.
На пороге стоял гвардеец в синей ливрее Великого Князя. Его лицо было бесстрастным, как камень.
— Боярич Всеволод Волконский? — голос его был официальным и холодным, без вопросительной интонации. — Главный судья Испытания, воевода Ратибор, требует вашего присутствия для предсудейского осмотра. Немедленно.
Это был не просто вызов. Это был приказ. Тихон побледнел ещё сильнее. Я же, наоборот, остался спокоен. Я этого ожидал. Это была часть ритуала, часть системы. Формальная процедура.
— Я иду, — сказал я, поднимаясь.
Гвардеец не стал ждать. Он развернулся и пошёл по коридору. Я последовал за ним. Он привёл меня не в мою комнату, а в отдельный, богато убранный зал в другом крыле гостевого дома, который, очевидно, был снят для судейской коллегии. На полу лежали дорогие ковры, на стенах висели гобелены с охотничьими сценами, в большом камине горел огонь. Тихона гвардеец жестом остановил у двери. Я входил в логовище льва один.
В центре комнаты за массивным дубовым столом сидел он. Воевода Ратибор. Я видел его на трибуне, но вблизи он производил ещё более сильное, почти подавляющее впечатление. Это был пожилой, но всё ещё невероятно крепкий мужчина. Седые, коротко стриженные волосы, широкие плечи, которые, казалось, не помещались в дорогом боярском кафтане. Его лицо было сетью старых, белёсых шрамов, один из которых пересекал левую бровь и придавал ему суровое, почти хищное выражение. Но страшнее всего были не шрамы. А руки. Огромные, мозолистые руки воина, привыкшие сжимать рукоять меча, а не перо. И взгляд. Холодный, стальной, оценивающий взгляд человека, который видел сотни битв и тысячи смертей.
Он не спешил говорить. Он просто смотрел. Медленно, с головы до ног, он осматривал меня, и в его взгляде я читал всё. Презрение к моей худобе. Досаду на то, что ему, прославленному воину, приходится тратить своё время на этот фарс, на этот заведомо проигранный бой. Он видел во мне не просто слабого юношу. Он видел позор для всего боярского сословия.
Я стоял спокойно, выдерживая этот тяжёлый, сверлящий взгляд. Я не опускал глаза. Я тоже анализировал.
«Итак, вот он, главный арбитр. Типаж: „старый вояка“, ветеран. Ценностная система основана на силе, доблести, воинских традициях. Презирает слабость в любых её проявлениях. Мой внешний вид — бледность, худоба, простая одежда — для него как красная тряпка для быка. Он уже вынес мне свой приговор. Отлично. Ещё одна константа в уравнении. Никаких сюрпризов. Противник предсказуем».
— Так это ты — последний из Волконских, — наконец произнёс Ратибор. Его голос был низким, рокочущим, привыкшим отдавать приказы на поле боя. Это было утверждение, а не вопрос.
Я молча кивнул.
— Я знал твоего деда, — продолжил он, не сводя с меня глаз. — Волкон был мужчиной. Настоящим кузнецом и настоящим воином. У него были руки, что могли согнуть подкову, и дух, твёрдый как его же сталь. Я смотрю на тебя… — он сделал паузу, и его губы скривились в презрительной усмешке, — …и не вижу в тебе ни капли его крови.
Он поднялся. Он оказался ещё выше и массивнее, чем казался сидя. Он медленно подошёл ко мне, нависая надо мной, как скала.
— Ты хоть понимаешь правила поединка чести, мальчишка? Или хворь и это у тебя отняла? — его голос был тихим, но от этого ещё более угрожающим. — Завтра на арене не будет места для жалости. Яромир Медведев — сильный боец. Он сломает тебя.
Он наклонился ещё ближе.
— Но закон милостив. Ты имеешь право сдаться. Признать поражение — не великий позор для слабака, столкнувшегося с настоящим бойцом. Это всяко лучше, чем умереть за глупую гордыню, которую ты не заслужил. Подумай об этом, мальчик. Это мой тебе совет.
Он пытался меня сломать. Спровоцировать. Заставить признать свою ничтожность ещё до боя. Он ждал, что я начну лепетать оправдания, молить о пощаде или, наоборот, впаду в истерику.
Я не вздрогнул. Не разозлился. Не испугался. Я спокойно встретил взгляд воеводы. Мой ответ был формален, вежлив и абсолютно лишён эмоций. Как будто я отвечал на стандартный вопрос на техническом совещании.
— Я понимаю правила, господин судья.
— Я здесь, чтобы защитить честь моего рода, — продолжил я ровным голосом. — Таков мой долг.
— Благодарю за ваш совет, господин судья. Я непременно учту его.
Это ледяное, почти роботизированное спокойствие сбило Ратибора с толку. Я видел это по тому, как на мгновение дрогнули мышцы на его лице. Он ожидал чего угодно: слёз, страха, юношеской бравады. Но он не был готов к этому. К этому тихому, холодному, непробиваемому самообладанию. В его глазах презрение сменилось недоумением и лёгким, едва заметным раздражением.
Он, не добившись желаемой реакции, махнул рукой.
— Ступай. Набирайся сил. Они тебе понадобятся.
Когда я уже поворачивался, чтобы уйти, он бросил мне в спину:
— Я буду следить внимательно, мальчик. Любой намёк на обман, на тёмное колдовство — и я прикончу тебя сам, прямо на ристалище.
Я не обернулся. Лишь слегка кивнул в знак того, что услышал, и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Я шёл по коридору обратно в свою конуру.
«Система работает против меня на всех уровнях, — с холодным удовлетворением подумал я. — Судья враждебен. Толпа враждебна. Противник враждебен. Прекрасно. Никаких неожиданных переменных. Все параметры стабильны. Угрозы подтверждены. Можно приступать к финальной симуляции».
В зале, который я покинул, воевода Ратибор ещё долго стоял один, хмурясь. Он думал о странном спокойствии этого мальчишки. Это была не напускная храбрость глупца. Это было что-то другое. Что-то холодное, глубокое, расчётливое.
И впервые за всё время в его гранитной уверенности в исходе завтрашнего поединка появилась крошечная, почти незаметная трещина.
Вечер перед Испытанием был тяжёлым. Воздух в нашей убогой, тесной комнатушке на постоялом дворе, казалось, сгустился, стал плотным и давящим. За окном слышен был приглушённый, несмолкаемый гул столичной ночи — крики, смех, скрип телег, — но внутри нашей комнаты царила тишина, которая была громче любого крика.
Я не тренировался. Моё тело, доведённое до предела за последние недели, требовало отдыха. Любая дополнительная нагрузка сейчас была бы не во благо, а во вред. Я сидел на краю своей соломенной лежанки и занимался последним приготовлением. Я точил свой меч.