Я только рот открыл — ответить, как настоятель вынул из шкатулки пергамент:
— Читай!
Я взял пергамент в руки.
— Боярин Михайлов… высочайшим соизволением… землёю.
Я тряхнул головой, начал читать снова и медленно.
— Это что?
Настоятель засмеялся.
— Ты что — грамот жалованных не видел никогда?
— Откуда же?
— Государь тебя из прочих выделил за службу верную и жалует тебя землёю. Немного землицы, верно, так тебе удобно — по соседству с твоим наделом, на полдень.
— Погоди маленько, настоятель. Сколько земли?
— Тут же писано — пять сотен чатей. Конечно, невелика дача, зато от самого государя.
Настоятель хитро улыбнулся, и я понял, что без отца Саввы тут не обошлось. Чем больше я его узнавал, тем яснее мне становилось — есть у него наверху, среди придворных, свои люди. С чего бы государь о рядовом, незнатном боярине Михайлове вспомнил? У него таких, как я, — не одна сотня, а может, и тысяча.
— Ты что, боярин, недоволен?
— Нет, просто удивлён и обрадован: надо же, сам государь грамотку подписал.
— Ну это ты подрастерялся маленько — бери, владей.
Настоятель протянул мне грамоту.
Я встал и поклонился. Я прекрасно понял, откуда дует ветер и кому я обязан дачей. К слову: «дача» — это не садовый участок в современном его понимании. Это земля или поместье, жалованное, данное государем дворянину. Потому и «дача».
— Служи ревностно и верно, и государь о тебе не забудет. — Настоятель улыбнулся, подмигнул и добавил: — И я не забуду.
Мы попрощались. Я сложил грамотку, сунул её за пазуху и поехал домой. Земля — это, с одной стороны, хорошо, так ведь её снова обустраивать надо: о крепостных же на земле в дарственной грамоте ни слова нет. К тому же боевых холопов снова искать придётся.
Моей земли было три тысячи чатей, да государь пожаловал пятьсот. По нынешнему — приблизительно полторы тысячи гектар. В целом — вполне прилично. Одно не радует — осень уже, новый год пошёл, землёю заняться будет не с руки. Новый год на Руси наступал первого сентября, и никто его не считал праздничным днём — так, день как день.
Дома я похвастался перед Еленой — а перед кем еще, не перед холопами же — жалованной мне самим государем землёю, и в подтверждение предъявил грамотку. Жена по-бабьи всплеснула руками, принялась читать. Прибежал Васятка, тоже прочитал — удивился больше, чем обрадовался.
— Неужто сам государь, правитель земли русской, о тебе знает?
— Как видишь. Вот грамотка, им самолично подписанная, с сургучной печатью.
— Здорово!
Лена по такому поводу решила устроить пир. Пока она занималась хлопотами по его подготовке, я съездил в своё село. Сели с Андреем за стол в его избе — он уж с семьёй перебрался в село из Вологды, и я выложил ему неожиданную новость. Поздравил меня управляющий, однако как-то приуныл.
— Что за кручина, Андрюша?
— Мыслю — новые земли поднимать будешь, боярин.
— Правильно, за тем к тебе и приехал.
— На новые земли управляющий нужен, а я куда?
— О том и говорить хочу. Можешь стать главным над обеими землями, волен тут остаться. Есть ли человек на примете?
Андрей призадумался было, потом тряхнул копной волос:
— Боярин, сын у меня уже вырос. Как посмотришь, ежели я попрошу тебя здесь, в Смоляниново его оставить — пусть сядет на моё место. Я же новой землицей займусь. Здесь всё отлажено, а случись, что-то не заладится — я рядом, всегда помогу. У меня опыт уже кое-какой имеется — присмотрюсь к даче, за зиму людей подберу. Ты меня уж два года знаешь, не подводил я тебя.
— Андрей, скоро все земли мои твоей роднёй заселены будут, — засмеялся я. — Сколько же лет сыну?
— Восемнадцать нонешней зимой исполнится.
— Молодоват. А справится ли?
— Должен, он мне здесь помогал, всё знает.
— Ладно, быть посему, с завтрашнего дня он — управляющий. Только условие одно: не справится, хиреть хозяйство станет али доход упадёт — извини, найду другого.
— Вот и сговорились.
Мы ударили по рукам. Андрей кликнул жену, сына Павлушу, быстро накрыли стол, обмыли сделку.
Каждую неделю я старался бывать в селе, контролировать — справляется ли новый управляющий со своими обязанностями? Ведь многие смерды и холопы ему в отцы или даже в деды годятся — будут ли его слушать? Пока всё у Павла получалось. Я видел, что он горд назначением и ревностно относится к своим обязанностям. Конечно, какие-то ошибки по молодости да малому опыту будут, только умный выводы сделает.
Андрей целыми днями занимался новой землёй. Объездил её — даже план составил, обдумывая, с чего начать. Я намеренно дал ему свободу действий, было интересно поглядеть, насколько вырос человек, превратившись из мелкого торговца-лоточника в управляющего боярским уделом.
Снег в этом году лёг рано — аккурат на Покрова Пресвятой Богородицы. Тонким слоем укрыл он землю, а вскоре ударили жестокие морозы.
В один из таких дней я попал в передрягу, из которой чудом выбрался живым. А дело было так.
Возвращался я ранним вечером — часов около пяти — из села своего в Вологду. Плотные сумерки накрыли землю, в крестьянских избах зажглись светильники. Я выехал из деревни в надежде вскорости попасть домой. Полушубок тёплый, конь сытый, застоявшийся, воздух бодрящий — одно удовольствие проскакать по белой от снега дороге.
Конь с места взял в галоп, от набегающего ветра холодило щёки, слезились глаза.
Мы уже одолели на одном дыхании третью часть пути, как конь всхрапнул раз, другой, запрядал ушами и наддал хода. Такого с ним ранее не бывало. Я обернулся. Твою мать! Нас догоняли серые тени, в сумерках лишь светились зелёные огоньки глаз.
Подгонять коня не пришлось, он и так летел, как стрела. Вестимо — конь слышит лучше человека, а видит почти кругом вокруг себя. Однако и серые тени не отставали.
Я вытянул кистень из рукава. «Расслабился от мирной жизни, — выругал я себя, — даже саблю в последнее время брать перестал. На поясе — боевой нож да обеденный, и пистолет с одним зарядом». Насколько я помнил дорогу, на пять вёрст вперёд жилья нет, и помощи ожидать не от кого. Влип!
Конь подустал, стал сбавлять темп. Волки догоняли, и самый резвый из них подпрыгнул и вцепился зубами в попону, укрывавшую круп коня от мороза. Я, полуобернувшись, врезал ему грузиком кистеня в лоб. Хрястнула кость, и волк упал, но другие только поддали хода, и крупный волчара вонзился зубами в лошадиную ляжку. Я выстрелил ему в голову, и ещё одним серым стало меньше.
Двое волков с разных сторон напали одновременно. Один вцепился в заднюю ногу, другой — в шею. Конь сбавил ход. Кистенём я врезал по лбу тому, что висел на шее — волк клацнул зубами и упал, но кровь из шеи коня ударила фонтаном. Бедный конь, отчаянно заржав, остановился, и на него набросились другие волки.
Я не стал испытывать судьбу, соскочил с коня и, в один прыжок долетев до заиндевевшей берёзы, в мгновение ока ухватился за толстый сук, подтянулся и закинул ногу на ветку. Один из волков вцепился мне в каблук, я резко дёрнул ногой, и сапог слетел. Волк кинулся к упавшей лошади, и стая стала рвать коня на части, рыча и чавкая.
Коня было жалко до слёз — ведь это он спас меня, когда я свалился в колодец. Но что я мог сделать? Я сидел в неудобной позе на дереве, сапог валялся на земле, пистолет разряжен, и из оружия — только боевой нож да кистень. С одним волком я бы справился — но с несколькими?
Через какое-то время стало совсем темно, только луна освещала жуткое волчье пиршество.
Я отчаянно искал выход и не находил, меж тем нога стала мёрзнуть.
Нажравшись и оставив от коня один скелет, стая уселась под деревом. На душе стало неуютно. До утра от мороза околеть можно — когда-то ещё появится обоз на дороге? Если нечаянно усну, если сделаю неосторожное движение или промороженная деревяшка сломается под моим весом, и я свалюсь — волки меня обглодают, как коня. Ну убью я одного — другого не успею. Волк ведь по своей хищной привычке первым делом жертве в горло вцепляется.
Неожиданно один из зверей дёрнулся и упал. Другие тут же вскочили, но ещё один свалился, дёргая в агонии лапами. Из шеи его торчала стрела. Волки бросились врассыпную. Что за диво?
С дороги послышался голос:
— Жив, человече?
— Жив пока.
— Значит, долго жить будешь. Слазь, разбежались твари.
Я попробовал слезть, но руки окоченели, слушались плохо, и я почти свалился на землю.
С дороги к дереву шёл молодой парень. Интересно — как его не услышали волки и не увидел я?
— Ты сапог-то обуй, ногу отморозишь.
Я натянул сапог. Ногу, вернее — пальцы на ноге, я почти не чувствовал. Парень осмотрел останки коня, поправил лук.
— Не повезло тебе, мужик.
— Это как сказать. Коня потерял, зато сам живой остался. Как звать-то тебя, спаситель?
— Демьяном кличут.
— Видно, Божий промысел тебя на эту дорогу привел. Спасибо!
— Каким промыслом? Охотник я, в город иду.
— Как же тебя волки не услышали?
— На то и охотник, чтобы скрадывать. К тому же звери тобой отвлеклись. Мы стоять и говорить будем или в город пойдём?
— Пошли.
— Постой, а седло снять?
— Так оно погрызено всё.
— И то верно.
Мы направились по дороге в город. Охотник молчал, шёл ходко. Первое время я за ним не успевал, но потом нога отошла, и мы шли рядом.
Добрались до города под утро. Городские ворота были ещё закрыты, но за мзду стражник приоткрыл воротину, и мы вошли в город.
— Переночевать-то у тебя есть где? — спросил я Демьяна.
— На постоялый двор пойду.
— Пошли ко мне, до утра поспишь в воинской избе — тепло, за постой платить не надо. Утром поешь да по делам своим направишься.
— А ты кто такой будешь?
— Боярин я, Михайлов.
— Ага, слыхал о таком. Я на берегу Сухоны был, когда ты с купцом Толмачёвым гонки устраивал. Я на торг тогда ходил, шкурки продавал. Ох, и здорово ты его тогда умыл!
Ворота моего дома были закрыты, на мой стук вышел один из холопов, отворил, и мы отправились спать.