Село Алтуфьево в 2-х километрах от платформы, насчитывает около 70 крестьянских дворов, имеется пруд. Дачников ввиду отдаленности бывает мало". И дальше перечисление возможных прогулок.
По растянувшейся на два километра аллее до запущенного старого парка Неклюдова, иначе Владимирского, или Сретенского, с любопытной каменной ротондой церкви, построенной в 1806 году и сохранившей в интерьере лепные карнизы, гризайльные — черно-белые тоновые росписи и деревянную резьбу.
В пяти километрах Петровское-Лобаново, иначе Козлово или Злобовка, на реке Химке, с остатками парка и каменной церковью 1829 года. К нему было причастно в 1770-х годах имя Г. А. Потемкина-Таврического.
И еще в трех верстах Вешки — с полукружием деревянного с крыльями флигелей нехитрого дома начала XIX века и деревянной же церковью 1767–1769 годов, где расположился Зоотехнический институт.
Или Липки-Алексейск с превосходным архитектурным ансамблем, выстроенным в начале XX столетия по проекту И. В. Жолтовского, — каменный дом в окружении полуциркульных, завершенных флигелями галерей, широкая лестница к пруду, беседки, арочный мост, здания конюшен. Наконец, соседнее, совсем близкое Бибирево на речушке Олешинке, с его мозаикой архитектурных стилей: деревянная церковь 1756 года, колокольня 1825 года и большой каменный собор 1894 года. Среди такого разнообразия данных никаких сведений не было только об одном Алтуфьеве, как оно теперь стало писаться. Никаких!
Другой справочник тех же лет — «Окрестности Москвы» — восполнял этот пробел немногими и в большей своей части анекдотическими сведениями. Обращаться к архивным данным, к трудам историков авторы не испытывали ни малейшей нужды. О поселке сообщалось, что был он выстроен неким помещиком, от фамилии которого и получил свое название. Лианозов якобы отличался крутым нравом и любовью к охоте. Он дал зарок построить церковь, если ему удастся подстрелить десятерых волков и трех лисиц. Причина подобного счета оставалась неизвестной. Но как только Лианозов обет выполнил, церковь была сооружена, а на ее стенах сделаны непонятные для окружающих мемориальные записи. «По сие время, — добавлял словоохотливый автор, имея в виду уже сам помещичий дом, — хранит здание на своих стенах исторические надписи, относящиеся к 40-м годам прошлого (XIX. — Примеч. ред.) столетия».
Легенда о помещике, само собой разумеется, найти подтверждение не могла. Г. М. Лианозов был известной в Москве, точнее, в московских финансово-предпринимательских кругах фигурой. Жил он в Большом Гнездниковском переулке, в собственном доме, имел звание потомственного почетного гражданина и искал во всех направлениях возможности наиболее выгодного применения своих немалых капиталов. Одной из таких возможностей стало строительство рядом с поместьем дачного поселка, получившего название Лианозово, доходных домов в центре Москвы, театра в Газетном переулке. При этом Г. М. Лианозов усиленно участвовал в различных благотворительных учреждениях, что помогало ему завязывать необходимые отношения с представителями высоких дворянских и даже придворных кругов. Он входит в качестве одного из директоров в Попечительный комитет о тюрьмах, в качестве кандидата в члены Комитета Московского общества пособия несовершеннолетним, освобождаемым из мест заключения. Это Общество находилось в Москве на особом положении. Основанное в 1885 году, оно располагалось в Кремле, в здании Судебных установлений, причем в той же роли, что и Г. М. Лианозов, в нем выступал известный книгоиздатель И. Д. Сытин.
Имена Г. М. Лианозова и его жившего в Астрахани брата фигурируют среди членов Александровской общины сестер милосердия «Утоли моя печали», которая находилась под покровительством самого императора, а в числе почетных членов имела многих представителей царской семьи. Наконец, владелец Алтуфьева-Лианозова выступает в качестве руководителя — старшего члена совета Каспаровского приюта для бедных армян при Крестовоздвиженской армянской церкви, располагавшегося в Армянском переулке. Помещик-охотник с крутым нравом был в действительности крупным и умелым дельцом предреволюционных лет. Об этом говорили городские справочники того же времени, учетные книги капиталов, списки промышленных предприятий России, документы московской полиции. Те же самые полицейские архивы говорят и о том, что в поселке Лианозово проходили военно-тактические занятия боевой дружины печатников Городского района столицы.
Последний владелец Алтуфьева-Лианозова и вновь родившегося дачного поселка… Нет, на нем нельзя закончить историю селения на речке Самотышке. Существовали еще два имени, тесно связанных с олтуфьевскими местами, — душевные друзья А. С. Пушкина, братья Александр и Никита Всеволодовичи Всеволожские. Вторым браком Никита Всеволожский был женат на Екатерине Арсеньевне, урожденной Жеребцовой, сестре Н. А. Жеребцова. Их семьи поддерживали самые дружеские отношения, постоянно бывали друг у друга.
Никита Всеволожский познакомился с поэтом, когда по окончании лицея Александр Пушкин поступил в Коллегию иностранных дел. Объединяло их многое: литература, театр, общие друзья и главное — литературно-политическое общество «Зеленая лампа», основанное Всеволожским. «Ты помнишь Пушкина, проведшего с тобой столько веселых часов, — Пушкина, которого ты видел и пьяного, и влюбленного, но всегда верного твоим Субботам», — напишет ему поэт в октябре 1824 года из Михайловского. Одна из драгоценностей Пушкинского Дома в Петербурге — так называемая «Тетрадь Всеволожского». Эту рукопись своих стихов Пушкин «полу-продал, полу-проиграл» Н. В. Всеволожскому весной 1820 года и сумел себе вернуть только в 1825 году. В петербургском доме «лучшего из минутных друзей», как называл Никиту Всеволожского поэт, 13 декабря 1836 года А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и Михаил Виельгорский сочинят «шуточный канон» в честь М. И. Глинки после премьеры оперы «Жизнь за царя». И долго поэта не будет оставлять мысль вывести в романе «дом Всеволожских». А рядом были виднейшие музыканты тех лет — А. А. Алябьев, А. Н. Верстовский, А. Е. Варламов. Всеволожский сам был превосходным певцом, а в его семье музыкальные традиции передавались из поколения в поколение.
Точнее всего сказал о существе того, что делал Никита Всеволожский, декабрист Михаил Фонвизин в своих показаниях на следствии по поводу событий на Сенатской площади: «Члены Союза учреждали и отдельные от него общества, под влиянием его духа и направления; таковы были общество военное, которого члены узнавали друг друга по надписи, вырезанной на клинках шпаг и сабель: „За правду“, литературные — одно в Москве, другое в Петербурге, последнее под названием зеленой лампы, и две масонские ложи, из которых большинство братии состояло из членов Союза Благоденствия». Поэтому, обращаясь к членам созданного Никитой Всеволожским общества, Пушкин с особым значением мог написать:
Для вас, союзники младые,
Надежды лампа зажжена!
И последние годы жизни одного из ближайших союзников поэта и декабристов были связаны с селом на веселой речке Самотышке.
«Бояре висячие»
О картине ничего не было известно: ни имени художника, ни названия. То есть они, конечно, были. Были когда-то. Но живописец не оставил своего имени на холсте, и оно забылось, а сюжет стал определяться условно. Пожилой мужчина с гривой седых, падающих на плечи волос, с растрепанной бородой, в остроконечной короне и с трезубцем в правой руке. Конечно, не портрет. Скорее, изображение мифологического существа — древнегреческого бога морей Посейдона или Нептуна, как его называли римляне.
Это ему полагалось иметь длинные седые волосы, олицетворявшие потоки воды, корону в знак власти над всеми морскими стихиями и трезубец, способный в мгновение ока воцарять тишину на океанах или вызывать бурю. «Нептун» — так и был назван холст, хранящийся в запасниках Третьяковской галереи.
Третьяковка не богата живописью петровских лет. Сам П. М. Третьяков заинтересовался прошлым русского искусства поздно, да и специальными розысками относящихся к нему произведений не занимался. Все остальное пришло после 1917 года путем присоединения к галерее других художественных собраний, вроде И. Е. Цветкова, случайных поступлений и закупок. Другое дело — Русский музей, с момента своего основания рассчитанный на полноту обзора всей художественной истории, пополнявшийся из неисчерпаемых фондов императорских дворцов.
Наверное, поэтому исследователи-москвичи не слишком охотно брались за изучение искусства петровского времени: не ездить же за материалами в другой город, пусть еще недавно совсем близкий и доступный, когда своего, хоть иного, полным-полно. Но мне постоянно приходилось работать в Петербурге-Ленинграде. Впечатления от живописи начала XVIII века были слишком свежи и ярки. Московский «Нептун» явно напоминал тех грубоватых, сильных людей с крупными лицами, могучими руками и пристальным взглядом — современников Петра, чьи портреты висели в Петровской галерее Зимнего дворца, встречались в залах Русского музея.
…Скупые солнечные лучи сквозь переплетенные хитроумными решетками рамы церковных окон, теснота старого придела, путающиеся под ногами ступеньки — там был вход, там амвон, там иконостас. Сладковатый запах ладана, неистребимая синеватая его дымка в парусах почерневших сводов. Когда-то тихая и уютная церковь Николы в Толмачах, где десятки лет советского режима Третьяковская галерея держала свои картины и скульптуры. И среди этого разнобоя картин, больших, маленьких, огромных, таких разных по времени, почеркам художников, сюжетам, лицо, жесткое, сильное, почти суровое, прошедшего большую часть своей жизни человека.
Н.х. Я.Ф. Тургенев (ум. 1695). Конец XVII — начало XVIII в.
Раз за разом, приходя в запасники, встречаясь с неприветливым взглядом человека в маскарадной короне, думалось: кем же мог быть этот бог морей? Нептун был популярен в петровское время. Самый холст, особенности письма, примитивная еще его манера, очень общо намеченная одежда говорили о тех же годах. И, наверное, эти мысли так и остались бы мыслями между прочим, если бы однажды в архиве мне не попалась на глаза опись имущества дворца в Преображенском — того самого, в котором жил Петр.