На стальном квадрате была нарисована красная окружность.
Чуть кивнув, я приложил к ней ладонь.
Окружность изменила цвет на синий, гость вытащил из-за пазухи бумажный сверток, протянул мне и исчез тем же путем, что и пришел.
Пришлось зажигать светильник, вот всегда дела не вовремя. В свертке была черного цвета дощечка, тонкая, миллиметра три, и размерами почти со стандартный лист А4. Все с той же красной окружностью посредине.
От рукоприкладства окружность стала синей, исчезла, и появился текст с картинками. Я внимательно прочитал его, приложил ладонь к поверхности, старая страница исчезла и появилась новая. И так одиннадцать раз. Когда я приложил ладонь в двенадцатый раз, деревяшка рассыпалась в труху, которая, впрочем, сразу исчезла.
Такие одноразовые послания были недешевым удовольствием. Вот за это мне пришлось выложить пять золотых. И еще полсотни за ту информацию, что была вложена в деревяшку – только потому, что некий беглый дьяк меня рекомендовал отправителям, иначе мог бы и двумя-тремя сотнями не обойтись. Хотя деньги дело наживное, информация стоит дороже, а иногда просто бесценна.
Я встал и прикрыл окно, больше гостей не ожидалось, если только Мила вдруг решит, что ей одиноко одной в большом незнакомом городе, и придет проведать старого приятеля. Но она вполне могла сделать это и через обычный вход.
Ничего срочного и неожиданного послание не принесло, в общих чертах ожидания подтвердились слова Тушина и некоторых других людей, с которыми я успел пообщаться, хотя и были нюансы. Но все это могло подождать, я даже пожалел, что рано приехал, и не послушался совета Росошьева – провести в дороге недельку. Поездил бы по лесам и весям, пошугал разбойников, поел экологически чистой еды, другие люди в моем мире большие деньги платят за такие вот броски подальше от цивилизации, в палатках живут, по рекам сплавляются, а то и на необитаемый остров замахнутся. Но я не такой, увы.
В канцелярию князя мне надо было явиться не раньше среды, примерный порядок я себе представлял. За день до Семаргла, в субботу, большой прием у князя, на котором моя предполагаемая родня расскажет, какой я есть замечательный и знатный боярин Травин из рода князей Фоминских, которые есть колено Смоленских, которые в свою очередь из Рюриковичей. А посторонние из конкурирующих семей – какое я безродное говно. Потом через неделю, в ночь на Навьин день, мне предстояло пойти на могилы предков для какого-то обряда. Вот только не пойму, почему нельзя было сделать наоборот, если я настоящий, то и прием потом, а если подкидыш, то не сдались мне все эти великосветские развлечения.
И вот если я благополучно этот обряд пройду, то на Навьин день меня торжественно примут в род, а уже во вторник, 23 апреля, будет аукцион по продаже моего, как я потихоньку привыкал считать, дома. Программа не слишком насыщенная, приемов я не очень-то боялся, и с губернаторами приходилось водку пить, что там какой-то великий князек, у которого и айфона-то небось нет, и «патек филипп» отродясь руку не обнимал. Хомич, библиотекарь и по совместительству дядя жилинского князя, книжку по этикету мне подогнал и от себя кое-что порассказал, так что теоретически я был вполне подкован. А практически – мог бы сейчас любых наших чиновников, нефтяников и газовиков перепить спокойно, с моей-то волшебной печенью.
На следующий день, сразу после плотного обеда я зашел к своей родне – князьям Фоминским, обитавшим в золотом поясе, в собственном подворье на большом участке земли, богатые родственники – видимо, моя фишка в путешествиях по реальностям. Ожидаемо тех, кто мог бы принять потенциального брата-племянника, дома не было, но визит вежливости я совершил, оставалось только ждать, когда их светлости соизволят меня пригласить на чашечку кофе с эклерами. Фоминским я оставил письмо в конверте – такими торговали в находившемся неподалеку от гостиницы писчебумажном магазине, там даже текст за меня составили стандартный и красивым почерком написали, мне осталось только перстень приложить, контур ворона стек с него и проявился на листе бумаги, а над силуэтом – четыре звездочки, крохотные, но видимые невооруженным глазом.
Ну а потом начались важные походы по портным, обувщикам и галантерейщикам, костюмы для приема и обряда обещали сделать за пару дней, нет ничего невозможного, когда колдуна-странника обшивает колдун-портной, только деньги плати. Заказал парадный меч – укороченный вариант, дорогой, зараза, таким только в индийских фильмах место в реквизите, практической ценности абсолютно никакой. В каждой лавке с горестным лицом отсчитывал ассигнации Северского княжества, так что еще и на обменном курсе меня нагрели. Шуш, ходивший за мной тенью, чуть ли не причитал от горя, видя, как у его хозяина отнимают последние шекели. Ну а что делать, понты они в любой реальности – понты, приехал бы прямо к обряду, может, и сэкономил сотню-другую, но разве так ведут себя наследники богатого и знатного рода, получившие неожиданное и богатое наследство?
Так что, когда в среду расфуфыренный слуга в шитом золотом кафтане принес мне записку-приглашение от княжича Ратибора Фоминского, мне было в чем пойти, а точнее говоря – поехать. Шуш хоть и рвал на себе волосы при виде моих трат, однако, приодевшись во все новое, проникся важностью момента и так зыркнул на хозяина гостиницы, распахивая передо мной дверь, что тот аж во фрунт вытянулся. Растет парень, еще немного, и смогу выгнать в реальную жизнь, авось не пропадет.
Уже подъехав, мысленно сравнил свое наследное подворье с поместьем родственников. У Фоминских отдельное здание для гостей было одноэтажным и стояло недалеко от ворот. Кроме него, было еще несколько построек и основное здание, где, видимо, князья проживали. Неплохой такой трехэтажный особнячок, по фасаду не меньше чем в пятьдесят метров, и неизвестно сколько в глубину, с башенками на черепичной крыше, большими окнами и строгими линиями, отделанный мрамором и темно-красным деревом. Неброско, но очень дорого и стильно, я бы и в своем мире от такого не отказался.
Дом для гостевых церемоний тоже был неплох, натуральные деревянные полы и облицованные кожей и дубом стены, строгая кожаная мебель и металлические светильники, никакой помпезности, но вот веяло большими деньгами, веяло.
Важный слуга проводил меня в небольшую залу и оставил одного. Почти все помещение занимал квадратный стол черного дерева, со столешницей, инкрустированной гербом Фоминских – пушкой с летящим над ней вороном. Изображение ворона смотрело на меня и со стен – тиснением на кожаных обоях, с изумрудными глазами. Натуральными изумрудными глазами, я подошел и поковырял одну из птичек, драгоценные камни были врощены в кожаное покрытие. Вытащить камень не удалось, уж очень он был добротно заделан, да еще и покашлял кто-то сзади.
Обернулся – возле стола стоял мой старый знакомец Ратибор, а рядом с ним – совсем уже пожилая женщина, с черными как смоль волосами и морщинистым лицом. Почти старуха, но вот старческой немощи в ней не наблюдалось.
– Марк, рад, что ты заехал, – неискренне улыбнулся княжич. – Садись, не стесняйся. Рада Всеславовна, это вот наш родственник новый, Травин Марк Львович, праправнук Олега.
Я тоже улыбался в ответ и во все глаза смотрел на старушку. Вот только видел не ее, а молоденькую девушку, держащую за руку бравого гвардейского офицера на очень старой фотопластинке. И черты лица давно уже не те, и глаза выцвели, а все равно она это. Отец так и не выяснил, кто эти люди, прадед, Сергей Олегович Травин, старший майор госбезопасности, наверняка знал, но пропал на войне, а вещи его нашли, когда из Карелии в Центральную Россию перебирались. И там это фото на стекле, без подписи, только двое – девушка и парень, стоят, держатся за руки и улыбаются, не в камеру, а друг другу.
Фоминские стояли и ждали, когда я наконец просмотрюсь.
– Простите, – наклонил я голову, – просто показалось.
– И что тебе показалось, дружочек? – старушка уселась, сложила руки в замок – никаких артритных утолщений, ухоженные такие.
– Да нет, ничего. Старая семейная фотография вспомнилась.
– Фотография? Слово какое чудное, – вступил в разговор княжич. – Греческое. И что оно означает?
Я как мог объяснил, что такое фотография.
– А, факсимилия. Что скажете, Рада Всеславовна?
– Не похож, – покачала головой старушенция. – Может, он и вправду Сергея правнук, но не чувствую я в нем травинского ничего. Говоришь, ворон откликнулся?
– Да. Марк, если тебе не сложно, расскажи о себе.
И я рассказал. Как говорил дядя Толя – хочешь соврать, скажи правду, поверят в одном, значит поверят и в другом. Я прочитал больше десятка книг о Пограничье, разорился на карту тех мест, в которые колдунам-картографам удалось добраться живыми и потом живыми же чудом выбраться обратно, а потом оттачивал свои знания на беседах с «земляками», и если поначалу было какое-то недоверие, то вот последние мои знакомые – точно принимали меня за своего, пограничника. Биография была надежнее, чем у Штирлица, я вплетал свою историю в реальные события, людей, которых я называл, можно было найти и переспросить, и наверняка они подтвердят то, что я сказал – кто запомнит пацана среди толпы друзей и знакомых. А уж о нашем баронстве я мог бы рассказывать часами – и про лошадей, и крестьян каждого по именам помнил, и высоту крепостных стен, и даже какие цветы возле моста росли. Росошьев – и тот с пятого раза одобрил, благословил, так сказать.
Хозяева выслушали мой получасовой монолог, не перебивая. Княжич в нужных местах улыбался, когда надо было – охал, а вот Рада – та сидела молча, с одним и тем же недовольным выражением лица.
– Так я оказался возле села какого-то недалеко от Славгорода, – закончил свой рассказ я, перед этим живописав, как меня втолкнул в портал неизвестный колдун.
– Так значит, Травины теперь бароны пограничные, под Империей, считай, ходят, – старушка пожевала тусклыми морщинистыми губами, повернулась к княжичу. – Врет он все. Рассказ гладкий, но ни одного слова правды.