— Отдай за меня боярышню Головину. Скажи, что отдашь, пришлю сватов.
Бесконечную секунду я молчала, пытаясь понять — я ослышалась или дьяк совершенно забыл берега. Но нет, им были сказаны целых две фразы…
И я хохотала так, что даже не удосужилась подумать — прилично ли, допустимо ли, не преступно ли, в конце-то концов. Кика моя съехала, я нахлобучила ее обратно, как лесоруб ушанку, из глаз текли слезы, а Воронин — нет, он оставался серьезен и пережидал мою истерику с потрясающим самообладанием.
Может, ему не впервой? Может, он по всем местным боярам прошелся уже с этим выгодным предложением?
Но наслаждаться собственным смехом долго я не могла. Делу время, потехе час.
— Что, дьяк, — всхлипывая, проговорила я, — чай, обидела я тебя?
— Нет, боярыня. Могла бы взашей прогнать.
А он неглуп.
— Могла бы, — признала я и утерла слезу, потом подумала и поправила кику, потому что, кажется, имела я вид лихой и придурковатый. — Значит, боярышню Головину решил сватать. Считать умеешь, дьяк?
Воронин кивнул. Я никак не могла взять в толк — он понимает, насколько его предложение абсурдно? Не может не понимать, он слишком хорошо держится для человека, который стал поводом для насмешек. Пусть этому свидетелей не было, все равно.
— Тогда считай, — повелела я, — сколько лет тебе будет и сколько невесте, когда она в возраст войдет. Ну, у тебя срока хватит, чтобы и титул себе выслужить, и состояние нажить. Не считаешь же, что я за тебя как есть, за голодранца, боярышню-дочь отдам?
Допустим, нет у меня никакой дочери, но Воронин об этом не знает.
— Дочь, боярыня? — переспросил он, и до меня дошло, что смеялась я над чем-то неправильным. — Помилуйте Пятеро. Падчерица твоя.
— Ах вот… ладно, — я потрясла головой. Лучше бы ты, служивый, продолжал про поиск злодея. — Ладно. Девки перестарки давно обе. Сироты. Кроме меня, никого у них больше нет. — Я, опять не подумав, можно ли так или нет, наклонилась вперед, уперла локти в стол и пристроила подбородок на сплетенные пальцы. Речь от этого у меня стала немного невнятной, но наплевать. — Думаешь, приданое за падчерицей дам.
Если бы он начал юлить, я бы точно приказала его сей момент вышвырнуть. Но Воронин кивнул.
— Дам, конечно… — Повидал Анну, пока осматривал дом? Возможно, вряд ли обе сестры покидали дом часто, разве что в церковь, но мог ли дьяк видеть их там? — Значит, виделся с Анной, ну, а она к тебе как? Неволить ее не буду.
Я сдвинула брови, шутки кончились. Выдавать замуж против воли кого бы то ни было я не намерена, какими бы преимуществами — а какими, кстати? — для меня это ни обернулось. Воронин лишь поклонился, но ничего не ответил.
— Ловок, ловок, — покачала я головой. — Приходишь в дом обвинить хозяйку его в супостатстве, пока тело хозяина еще не остыло, затем с обыском являешься, затем сватов готов заслать. Юн и ловок. Лиха беда начало, человече государев, этак лет через десять ты за престолом владычицы встанешь и начнешь ей на ухо нашептывать? Только ли в деньгах дело, дьяк? А если я за Анной старый сарай, свинью и горсть монет дам, что скажешь?
— Свинью в сарай, боярыня, за горсть монет ее откормлю, зимой сыты будем.
— А вот это похвально, — признала я. Не Фока Фокич, но впечатляет. — За хватку к свинье пару гусей добавлю.
Какого же черта ему это нужно, подумала я. В любовь с первого взгляда я не верила, не столько мне лет, на сколько я выгляжу, и не так я глупа, как многим видится. Воспользовался ситуацией, решил, что я захочу сплавить одну из падчериц с рук? Вел подобные разговоры с моим покойным мужем? Нет, сомнительно, боярин Головин нашел бы партию для дочери и получше, не всегда же она была перестарком, стало быть, мне нужно осторожно выяснить, в чем причина пребывания Анны в отчем доме. Но дьяк?..
— Так что ко мне пришел? — снова спросила я. — Говори правду, не то до государыни дойду.
Не уверена я, что Воронина эта угроза испугает, а императрице хоть какое-то дело до чужих браков есть.
— Как есть говорю, боярыня, — без стеснения ответил он. — Мне жениться пора, а род Головиных богат да знатен. И мне не век в дьяках прозябать, и тебе выгода. От одной свиньи не обеднеешь.
— Ты еще про двух гусей забыл, — напомнила я. — Добро. Ступай. Что решу — пришлю сказать тебе. А что ты все на сундук смотришь?
— Работа уж больно хороша, боярыня, — отозвался дьяк и поклонился. Я, конечно, большей откровенности и не ждала.
— Ступай…
Воронин исчез в двери так стремительно, что мне показалось — кто-то выдернул его из кабинета, и этот кто-то зашел не сразу, а, вероятно, подождал, пока дьяк покинет мои палаты. Я выбила очередную дробь пальцами, дверь приоткрылась, я покивала уже очень знакомой мне бороде.
— Зайди, Пимен, дверь закрой, — велела я. — Епифаньку привел? — Пимен кивнул. — А ну скажи мне, кто боярышень сватал, когда, сколько раз, почему отказ был?
Трудно было сказать наверняка, какую логическую цепочку выстроил в уме Пимен, но что он решил не портить со мной отношения, а то не только баню отберу, — бесспорно.
— Так… — Он почесал бороду. — Почитай… Боярин Халатнов сватов присылал. Так это когда, матушка? Тебя еще в доме-то и не было. А потом… Круглов, граф. А то при тебе уже, али не помнишь?
Я дернула плечом.
— Почему отказали? Запамятовала.
— Так боярышня против. Боярин-то наш после графа Круглова лютовал, чуть в монастырь боярышню не сослал. Так-то, — Пимен слегка смутился, но очень искренне, — сватов разве много было? Поди, а кому жена нужна, что калечных девок рожает?
Они здесь еще и худо-бедно, но наблюдают наследственность, поразилась я, а выводы делают, конечно, неверные. Насколько я представляла, вины первой боярыни Головиной в том, что она не смогла разродиться, не было, и уж тем более она была не виновата в травме Пелагеи. Но — в эти времена свои взгляды на многое, и не мне их менять.
Хотя — почему нет?..
— Чего не сослал? — хмуро спросила я. — Пожалел?
— Так боярышня-то увечная, — развел руками Пимен. — А то…
— Погоди, погоди, — я еле удержалась, чтобы не вскочить. — Пелагею сватали? Ты что, умом тронулся?
Это немыслимо — задача жены нарожать как можно больше наследников. Повезет, так хоть парочка доживет до восемнадцати лет, но я сомневалась, что Пелагея способна даже зачать, не говоря уже о том, чтобы разрешиться от бремени. Да, у нее повреждены ноги, но мускулатура не развита совершенно — если только руки и немного спина.
Пимен пожал плечами. Голову на отсечение я бы, разумеется, не дала, разве что голову Пимена, но мне показалось, он не врет и действительно не в курсе деталей. Но Наталья или Марья могут знать, и сама Пелагея и даже Анна — определенно.
— То дело боярское, не холопье. Ты, матушка, спросила, я ответ дал, а что, почему, разве мне ведомо? Там Епифанька пришел, прикажешь звать?
Я кивнула. Никогда я своей жизни я не была озадачена сильнее: сватали девушку, не пригодную к роли жены, но как знать…
— Стой. А что, боярин тот и граф какого возраста были?
— Так мужи, — опять пожал плечами Пимен и, открыв дверь, поманил к себе кого-то. Уточнять, что он имел в виду под «мужами», я уже не стала, все выясню у своих баб и падчериц.
Епифанька, кем бы он ни был, меня побаивался. Я ждала его появления с любопытством — ему доверяли убирать трапезную, а входить к боярыне он не спешил. Пимен потерял терпение, выскочил из кабинета и затолкал ко мне худющего паренька. Я махнула рукой — выйди, мол, и дверь закрой. И не надо за меня опасаться.
Епифаньке было лет семнадцать, но вот был ли он блажной, как назвал его Пимен — возникли сомнения. Он бормотал что-то себе под нос, не поднимал головы, и все же я видела в этом какую-то наигранность.
— Посмотри на меня, — ласково попросила я. — Не обижу. — Епифанька выпрямился, перестал бормотать. — Скажи, ты в трапезной убирал, когда боярина убили?
Он кивнул.
— А что видел, что слышал? Заходил кто, входил, выходил? Видел кого?
Епифанька помотал головой. Очень выверено-быстро, не так, как если бы еще не дослушал меня и изо всех сил попытался бы сыграть в искренность, и не думая долго. Но, возможно, я спросила не так, он ответил мне на последний вопрос, прослушав прочее.
— Что видел? — повторила я. — Расскажи. Не бойся. Или, может, голоса какие были? Или приходил кто, спускался? Или в трапезной был?
Епифанька опять замотал головой. Я уже было решила, что сидела в кабинете с мужем достаточно долго, что из трапезной успели все убрать, и лишь потом кто-то пошел осуществлять свое темное дело, но Епифанька вдруг издал короткое мычание, поднял руки и провел по лбу сперва правой рукой, потом левой.
Что за… Есть ли связь, что именно в этот день убирать — или присматривать — за трапезной прислали того, кто ни под одной пыткой не расскажет, как было дело? Как ни растягивай его и ни жги… Но пока я кусала губы и кривилась, Епифанька еще раз повторил свой выразительный жест.
— О чем ты? — нахмурилась я. — Что это?
Епифанька в отчаянии промычал еще раз и снова огладил лоб. Я его не понимала, а он как мог пытался сказать, что видел.
— Пимен! — крикнула я. В дверь с готовностью просунулась борода. — А ну скажи, кто сюда Епифаньку в тот вечер прислал?
— Так Петр, боярыня, — прогудел Пимен. — Он уже который день-то тогда лежал? Осьмой? Спину сорвал. А сейчас здоров сызнова, только надолго ли?
— А оставался кто, когда мы с боярином в кабинет ушли?
— Так никого, матушка.
— Аы-ы!
Епифанька тряс головой с такой яростью, что я растерялась. На Пимена он даже и не смотрел — возможно, то, что видел Епифанька, словам Пимена не противоречило, но жест?.. Он в который раз повторил этот жест, и ведь это значило что-то очень определенное, что не спутать ни с чем. Я не должна была спутать, то, что показывал Епифанька, нельзя было трактовать двояко — если бы на моем месте была настоящая боярыня Головина, она, скорее всего, поняла бы пантомиму с первого раза.