Дома из-за ее подружек было не протолкнуться, а эта шумная Грания, можно сказать, у нас поселилась. И толпы только увеличивались. Прошло время – кстати, совсем немного, – и история повторилась с ее приятелями-мальчишками: они тоже десятками торчали у нас дома. По окончании школы Святой Иты в Россморе она вполне могла поступить в университет, как это сделала я. Я получила высшее образование и стала библиотекарем. Но нет, Поппи, которая всегда точно знала, чего хочет, настояла на обучении сестринскому делу.
Мать с отцом, наверное, вздохнули с облегчением, когда поняли, что от них никаких трат не потребуется, но все же… Зачем они столько работали и копили, если не для того, чтобы дать детям достойное образование? Поппи возвращалась домой с такими рассказами об обитателях своей палаты – у нас волосы вставали дыбом. Чем ей только не приходилось заниматься целыми днями! Честное слово, для меня оставалось загадкой, как люди могли доверять человеческие жизни моей полоумной сестре.
Когда Поппи окончила обучение (вопреки всем нашим ожиданиям; должна признаться, я никогда не верила, что у нее получится), ее приписали к палате с пожилыми пациентами – большинство этих несчастных стариков выжили из ума и с трудом осознавали, что происходит вокруг. Поппи же считала их ужасно интересными и смешными. Можно было подумать, что она работает с Эйнштейнами и Питерами Устиновыми, а не с кучей стариков с кашей в голове, которые едва ли понимают, какой сегодня день.
Среди казавшейся бесконечной вереницы парней, заинтересованных в тесных отношениях с Поппи, был один по имени Оливер. Его семья владела недвижимостью по всему Россмору. Парень оказался очень, ну очень хорош собой и, похоже, любил приударить за женщинами. Серьезной работы не имел, поскольку в ней не было насущной необходимости. Его семью раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, облегчение оттого, что Оливер наконец остепенится, а с другой – настороженность, потому что в невесты он выбрал сиделку по имени Поппи без состоятельных родственников и достойного образования. Я предупредила Поппи, что он не производит впечатления мужчины, который готов хранить верность одной женщине, но сестра сказала, что нельзя прожить жизнь, не рискуя, да и, если уж на то пошло, она сама может кем-нибудь увлечься; словом, брак – это гигантский прыжок веры.
Я воспринимала брак иначе. Замужество представлялось мне скорее хорошо обдуманным и взвешенным решением. Странно, но я ни с кем так и не сблизилась настолько, чтобы всерьез задуматься о браке, за исключением разве что Кита. Он тоже был библиотекарем, и мы прекрасно подходили друг другу, но все перечеркнуло одно чудовищное недоразумение. И я сама толком не поняла, что тогда случилось.
Мы уже поговаривали о помолвке, и я сказала, что хочу обручальное кольцо с небольшим изумрудом квадратной огранки. Оно не было баснословно дорогим, но, похоже, Кит расстроился из-за того, что я уже его выбрала и примерила. Когда я сказала, что в нашем доме непременно нужно оборудовать гардеробную, иначе вещи постоянно будут измятыми, он почувствовал… Что именно он почувствовал, я так и не узнала, но Кит ответил, что с браком стоит повременить, а потом постепенно исчез из моей жизни.
Свадьба Оливера и Поппи оказалась именно такой, какую можно было ожидать. Плохо продуманная, сумбурная. Много смеха, реки шампанского, горы маленьких сэндвичей с курицей, свадебный торт. И все. Никакого намека на торжественный банкет с табличками с именами гостей на столах и всяким прочим.
Матери с отцом свадьба понравилась. Мне – нет.
Шумная Грания мало того что ржала на весь зал, так еще и притащила своего кошмарного папашу с вечно красной физиономией. Мать с отцом сказали, что они с Поппи никогда горя не знали.
Такое уж ни в какие ворота!
Это с Поппи никакого горя?
А какое горе причинила родителям я, можно поинтересоваться? Жила в своей квартире, навещала их. Не так часто, как бы им хотелось, но все же достаточно. Время от времени. Поппи с Оливером жили в роскошном – ну, роскошном в сравнении с моей маленькой квартиркой, – но безнадежно запущенном доме, потому что Поппи так и продолжала вкалывать в своей гериатрической палате.
Вот если бы я вышла за Оливера и за его деньги, точно бросила бы работу, привела дом в порядок и приглашала гостей. Может, тогда бы он и гулял поменьше.
Кстати, я довольно рано узнала о его походах налево. Увидела, как он милуется с какой-то девушкой в винном баре. Естественно, он меня тоже увидел и быстро от нее отцепился. Подошел ко мне – само обаяние.
– Мы же с тобой взрослые люди, Джейн, – сказал он.
– Разумеется, Оливер, – ответила я ледяным тоном.
– А взрослые люди не морочат голову близким глупыми россказнями.
– Если только не видят, как другие взрослые люди творят всякие глупости в винных барах, – парировала я, гордая собой.
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
– Полагаю, в итоге это только тебе решать, – заключил он и направился обратно к своей девице.
Я заплатила по счету и ушла.
Кстати говоря, Поппи я ничего не сказала.
Я пыталась предостеречь ее до того, как она вышла за него замуж, но она отмахивалась от моих слов, не желая ничего слушать, – пусть теперь сама все узнает.
Узнала она месяцев через шесть, когда неожиданно вернулась домой и, открыв дверь в спальню, застала там Оливера с одной из его старых пассий в момент ностальгического воссоединения. Поппи велела ему выметаться из дома. В тот же день.
Оливер, разумеется, устроил скандал.
Сказал, что она упертая до крайности и слишком серьезно все воспринимает, что, между прочим, во многом было правдой. Поппи не интересовали ни объяснения, ни извинения, ни заверения в непогрешимом поведении впредь. Она сказала Оливеру, что ей нужен только дом, без содержания, и что он еще легко отделался. Последнее он до конца осознает, когда обсудит детали развода с адвокатами и своими разведенными друзьями.
А потом, словно было мало того, что она упустила такой шанс на безбедную жизнь, Поппи бросила скучную, но стабильную работу в больнице и устроилась в дурацкий дом престарелых «Папоротник и вереск».
Ну и название! Но Поппи в своем репертуаре заявила, что ей оно нравится. А то вечно подобные заведения посвящают каким-нибудь святым, отчего постояльцам кажется, будто их едва не подталкивают к скорейшему переходу в иной мир. Или еще встречаются изуверски жизнерадостные названия! В общем, она весьма довольна «Папоротником и вереском», к тому же Поппи постоянно ползает на четвереньках в саду, сажая как раз эти самые растения, поэтому глупое название не так уж бессмысленно.
Поппи решительно отказывалась жить по правилам.
Вопреки всем ожиданиям дела у чертового дома престарелых пошли в гору и он стал процветать; мама сказала мне, что значительная доля в нем принадлежит теперь Поппи. Родители объявили, что хотели бы переехать туда, когда состарятся. И Поппи ответила, что лучше сделать это, пока у них еще есть силы принимать деятельное участие в увлекательной жизни, которую ведут постояльцы.
Если честно, я ненавидела ездить в «Папоротник и вереск».
Конечно, изредка для демонстрации родственных чувств я все-таки ездила, однако старики с обвисшей кожей и их соревнования по настольному теннису выводили из душевного равновесия.
Иногда Поппи спрашивала меня в этой своей дурацкой манере одиннадцатилетней девочки: «Чем же ты, Джейн, столь захватывающим занимаешься, если все это кажется тебе скучным?» На такой вопрос, разумеется, ответить невозможно.
Отец с матерью говорили, что Поппи не остановить. Не знаю почему, но казалось, что они произносят это с восхищением.
Многих выживших из ума стариканов в «Папоротнике и вереске» очень заботила объездная дорога, которую собирались построить вокруг Россмора. Одни приветствовали эту идею во время своих редких визитов в город, называя ее шагом в будущее. Если количество машин уменьшится, станет легче переходить дорогу. Другие выступали против, говоря, что теперь родственники будут мчаться мимо и совсем прекратят их навещать. Поппи организовала среди своих постояльцев диспуты на эту тему, а потом возила обе группы в Россмор, чтобы они поучаствовали в соответствующих акциях протеста. Ну не идиотизм ли? Даже Оливер, когда он время от времени бывал у меня, называл ее той еще оторвой.
Я начала всегда держать в холодильнике крупные сочные оливки и тонко нарезанную салями на случай прихода Оливера. А приодеться я и так любила, поэтому он никогда не заставал меня в неприбранном виде. Это распустеха Поппи всегда выглядела так, словно весь день занималась тяжелым физическим трудом… впрочем, ее работа в больнице что-то такое и предполагала. До того, как она перешла в дом престарелых. И мне нравилось, что у меня бывает Оливер, да, нравилось.
Разумеется, мы спали вместе. С Оливером иначе бы не вышло. Но это не означало ничего серьезного. В конце концов, я приходилась ему свояченицей, ну или, точнее, бывшей свояченицей. Как возможного кандидата в мужья я Оливера не рассматривала. Если бы святая Анна все-таки решила ответить на мои молитвы, вряд ли она послала бы мне бывшего Поппи.
Оливер довольно много говорил о Поппи, что раздражало. Однажды я сказала, что тему Поппи мы исчерпали, но в ответ получила озадаченный взгляд. Он все допытывался, не видится ли она с кем-нибудь. «Ты же знаешь Поппи, она видится со всеми и ни с кем», – объясняла я. Его взгляд становился еще более озадаченным, и он спрашивал, не интересуется ли она его жизнью.
В действительности, стоило мне упомянуть Оливера, как Поппи закатывала глаза и вздыхала. Но я об этом умалчивала. Он почему-то думал, что мы с ней близки, и расспрашивал меня обо всяких мелочах из нашего детства. Как будто я их помнила!
Я решила съездить в этот дурацкий «Папоротник и вереск», чтобы повидаться с Поппи – ну, вообще-то, чтобы разжиться чем-нибудь, о чем потом смогу рассказать Оливеру. Мне хотелось, чтобы он думал, будто между нами гораздо более тесные и любящие отношения, чем на самом деле.