– Сколько бы ты прикидывался чужим, если б я не заставила тебя объясниться?
– Какая же ты наивная. Если бы я не захотел, ты бы не узнала.
– Странно, что ты захотел только через пятнадцать лет.
Я больше не злюсь. Вот он, мой друг. Живой. Я так мечтала его обнять и забыть о кошмарах, что разучилась радоваться.
– Прости, прости, прости… – повторяю я, будто молитву.
Я готова стоять так вечность. Десять вечностей. Вечность вечностей.
– Шейра. – Матвей отстраняется. – Ты должна кое-что знать.
Разве есть новость важнее его улыбки, дыхания и бойко бьющегося сердца?
– Ты же не думала, что у меня такие яркие радужки? – Ник снимает линзы и… исчезает. Хотя нет – появляется заново.
Сущность. Конечно, сущность. Я же читала его историю болезни, пусть и не до конца правдивую.
Возведенный за пару минут замок надежд рушится.
– Отпусти. – Не будь монстром. Не кради мои две недели.
– Обещаю, я не обнулю тебя.
Почему, почему я верю? Почему я всегда верю?
Наивная дура.
– Мне нужно соблюдать диету: раз в два часа принимать карму. И каждый понедельник вшивать новый чип, – объясняет он.
Я хватаю Ника за руки: на его ладонях, как и у здоровых людей, темнеют линии жизни.
– Откуда?
– Я регулярно обновляю запас, Шейра. Этого достаточно, чтобы залечить гематомы и вернуть какие-никакие линии.
Я пытаюсь ответить ему, но слова вянут, распадаются, как радиоактивный металл.
– Это страшно? – наконец выговариваю я.
– Не страшнее, чем умереть.
– Обнадеживает.
– Еще как.
– Ты носил маску, чтобы мы тебя не узнавали? – Я поднимаюсь на носочки, но дотягиваюсь лишь до подбородка. – Зря переживал. Ты очень изменился.
– У меня страшная паранойя.
– А волосы? Ты мог бы их перекрасить!
– Тебе не нравится моя прическа? – шутливо обижается Ник.
– Нравится! – заверяю я, но сразу же серьезнею. – Что скажешь Альбе?
– Ничего. По крайней мере, сейчас.
– Ничего?
– Это… – Он закрывает глаза. На лбу образовывается едва заметная морщинка. – Это сложно.
– Это не сложно, Ник. Это жестоко. – Я отступаю. Ты – особый вид сущностей, обнуляющий души. – Я рада. Я безумно рада, что ты жив. Но ты опоздал. На пятнадцать лет. Нам с Альбой, мягко говоря, тяжело находиться рядом.
– Дай мне время.
– Хорошо. Две недели. Хотя… Уже меньше.
– О чем ты?
– Не сейчас, – передразниваю его я и тут же затихаю: над полем несется черная кабина.
Утешители прибыли.
Мы возвращаемся в мир пустых зеркал. На крыльце топчется Ольви. Мне стыдно. В то время, как он скорбел о матери, я позволила себе на миг наполниться жизнью.
Ольви кивает Нику, затем – мне. Опускает глаза, и я понимаю: он просит помолчать, чтобы наши соболезнования не стали последней каплей и его боль не вырвалась на свободу. В таких случаях лучшее, чем можно поделиться, – тишина. И я с радостью отдам ее, если это поможет.
Кабина опускается в колосья. В дверях появляются Утешители с носилками. Ольви безвольно пропускает их в дом.
– Холодно как-то, – ежится он, заглушая голосом шаги людей-роботов. – Где вы были?
– В поле, – вздыхает Ник. – Прости меня, я…
– Нет! – Ольви треплет челку. – Молчи.
Ни слова о боли. Нельзя, нельзя. Сейчас не время. Кто же тычет палкой в свежую рану?
– Что там Альба? – меняю тему я.
– Очнулась, но я ей… не объяснил. Не смог.
– Я разберусь, – обещает Ник.
Утешители выносят тело Марфы.
– Мы свяжемся с вами, – бросает один из них.
В полумраке кабины тают седые волосы той, что любила зеркала. Захлопываются двери. Медленно угасает Ольви.
Хватит ли тебе сил, друг мой?
Умоляю, будь выносливее меня. Будь тверже. Будь мужественнее. Не позволяй отчаянию отравлять мысли. Не заставляй делиться пустотой. У тебя есть шанс, а я без нее умру.
Я открываю дверь своей квартиры. Не верится, что страшная ночь позади.
Мы бы остались у Ольви, но тот выпроводил нас, бормоча невнятные объяснения.
Не жалей, если не хочешь ранить сильнее. Простое правило, но как же тяжело ему следовать.
– Встретимся завтра. Попытаюсь что-нибудь нарыть на Ларса. Съезжу к автомату и выужу айпишник[8] сервера. А там и до адреса доберусь, – обнадежил Ник, когда мы ждали кабину. – Тем более Альбе нужно отлежаться. Оскар подождет…
…пока мы научимся дышать под водой.
Я не снимаю толстовку, не бегу в ванную. Мне плевать, что я не ела двенадцать часов, а индикатор краснеет с неимоверной скоростью. Я падаю на диван и с радостью погружаюсь в кошмары. У меня нет сомнений: после того, что произошло, они не исчезнут, а обретут новые оттенки. И это хорошо. На несколько часов я отвлекусь. Забуду, что гнила напрасно.
Наконец я обмякаю в крепких объятиях сна, но что-то болезненно-громкое и настойчивое не отпускает меня окончательно.
Я тянусь к планшету и включаю громкую связь.
– Привет, Сова, – наполняет комнату голос Кира. В нем нет ни капли привычного веселья.
– Чего тебе? – хриплю я, переворачиваясь на бок.
– Извини, лады? Я… вспылил. Куда мне, дураку, без своей Совы, а? Ты там как? Я тебя очень прошу, будь осторожна! И возвращайся… живой. Хорошо? – тараторит он.
– Я дома, Кир. Пока что.
– Можно я приеду?
– Что-то не припомню, когда ты в последний раз об этом спрашивал.
– Тогда обведи в кружочек сегодняшний день, Сова! Больше такого не повторится!
Он отключается, а я вновь погружаюсь в тревожную дрему. Хотя бы на пятнадцать минут. А после у меня появятся силы рассказать обо всем Киру.
– Сова, доброе утречко! – Кир бесцеремонно забирает подушку.
Я нехотя поднимаюсь.
– Доброе утречко для сов наступает в час дня. Откуда ты?..
– Кое-кто страдает плохой памятью и забывает о предназначении дверных замков!
Я ковыляю к зеркалу. Кожа отдает синевой, дорожки сосудов оплетают лицо. Индикатор начинает попискивать, и мне не остается ничего другого, кроме как взять со стола флешку и «влить» в себя десять гигов кармы.
Кир тем временем падает на диван и укутывается в одеяло.
– Я тебя слушаю, Сова.
– У Ольви умерла мама, а Ник жив, – отвечаю я слишком спокойно, чтобы скрыть истерику. Затем сажусь рядом с Киром, прячу лицо в ладонях и рассказываю о случившемся.
– Что будешь делать? – спрашивает Кир, когда мои всхлипы затихают.
– То же, что и планировала. Вроде бы я должна радоваться, что Ник жив, да? – Я хватаю ртом воздух. – Но я так привыкла к тому, что виновата… Как вести себя с ним? С Альбой? О чем думать, чего бояться?
– А ты не думай. Тебя Элла ждет.
– Кир… – я упираюсь лбом в его плечо. – Мне очень стыдно, что Карину из-за нас уволили. Я отдам ей карточку.
– Ты с ума сошла? Вас поймают! Не смей!
– А как же…
– Она найдет работу, не сомневайся. А пока я о ней позабочусь.
– Спасибо, что пришел. И прости, что не показала те документы.
– Нет, ты права. – Кир горячо мотает головой. – Это – единственный шанс.
Он останавливает взгляд на моих волосах.
– Хм…
– Что?
– Да ничего…
– Что там?
Я снова подбегаю к зеркалу.
У меня первый седой волос.
Молодец, Шейра. Ты ближе к сестре на пару шажков. Правда, идешь не по той дороге.
– Сова, спокойно! – Кир в два счета оказывается рядом. – Волосинка, подумаешь! Все будет хорошо. Да мы с тобой таких пранков наснимаем!
Я заставляю себя улыбнуться.
– Да, ты прав. Я вернусь здоровой.
– Обещаешь?
– Конечно! – Я шутливо пихаю его в бок.
– Ну что, Сова… Это война! – Он накрывает голову одеялом и падает на меня. – Страдай, несчастная!
Вскоре, прижатая к полу и обездвиженная, я принимаю поражение.
– Один-ноль в мою пользу! – тоном диктора объявляет Кир. – Какой удар!
– Ладно, ладно, – кряхчу я. – Поздравляю. Только слезь с меня. Дышать тяжело.
– Опять твои намеки. Я вовсе не толстый.
– При чем здесь намеки?
В животе начинает урчать – я давно не ела. Отдышавшись, мы плетемся на кухню. Достаем из холодильника пакеты с кашей. Кир уплетает еду с небывалой скоростью.
– Слышишь, – чавкает он. – А что вы в походе есть будете?
– Возьму с собой.
– Не тяжело будет?
– А что ты предлагаешь?
– Например, себя.
Я давлюсь со смеху.
– Это, конечно, великодушно с твоей стороны, но…
– Сова, у тебя совсем крыша поехала?
– Нет, Кир, я не людоед.
– Вообще-то, я хотел предложить связные ящики. Присылал бы тебе еду, к примеру, раз в день. А ты бы по Сети говорила мне координаты. Надеюсь, вдоль дороги к третьему блоку Семерка догадалась установить почтовые точки.
– Без понятия, – хмыкаю я. – А если что-нибудь пойдет не так? Я же сгрызу своих коллег. И это будет на твоей совести.
– Поверь, Сова, совесть сбежала от меня сразу после того, как увидела мои бесстыжие глаза. Ну что? Согласна?
– Ладно, буду тебе писать. Мало ли что нам понадобится.
Посидев у меня еще немного, друг уходит, сетуя, что его ждет Карина, а мне нужно поспать. Я забираюсь в постель и погружаюсь в мир новых кошмаров.
Веселье, принесенное Киром, угасает с такой же скоростью, с какой нарастает тревога.
Потерпи, Элла. Я буду с тобой в любом случае. А сущностью или человеком – неважно.
Я изучаю отчеты и выкидываю старые документы. Клочки бумаги летят в мусорное ведро. Карл за своим столом паяет микросхемы. Мозг фонтанирует жуткими идеями – впору писать ужасы. А все из-за того, что Шейра не берет трубку.
Сегодня я набирала номер дочери раз десять, не меньше. Где ее носит? Работать она пошла… Наглая ложь. Ей чихать на мои предостережения и советы. Пранки ей подавай. Эгоцентричная дурочка.
– Что-то случилось, – бормочу я. – Она… о боги, она…