– Последняя стадия.
– Да что случилось? – не унимается Ольви, готовый в любой момент наброситься на Утешителя с кулаками.
Я закрываю глаза и вытираю слезы. Элла боится не меня. Элла боится своего «нечаянно». И я не смею обвинять ее в этом.
– Обещаю, я… Не побегу за ней.
– Уж надеюсь, – кивает Утешитель.
– Шейра, – зовет Ольви, но я, шатаясь, ковыляю к лифту.
– Не сейчас.
Вряд ли он слышит: шум и суета мгновенно поглощают мою жалкую просьбу.
Второй этаж, коридор, больные и люди-роботы – все краски смазываются, как на плохой картине. Мелькают кабинеты. Я не замечаю, как оказываюсь у безлюдной служебной лестницы. Пустые палаты и тишина – вот, что мне нужно.
Элла пряталась, пока я считала шаги до нашей встречи. Глупая, глупая девочка.
Я снимаю биомаску. Кулак летит в косяк двери. Меня лихорадит. Все напрасно: нас не выпустят из этой клетки. Наша команда больше напоминает клуб для душевнобольных. А впрочем, так и есть. Герои, которые не могут спасти даже самих себя.
Грудь сковывают судороги. Я прислоняюсь лбом к стене, чтобы никто не заподозрил меня в слабости, чувствуя себя раздетой и беспомощной. Без биомаски среди сущностей. Только это еще хуже.
На плечо ложится чья-то ладонь. Я вздрагиваю. Кто бы ты ни был, проваливай. Испарись.
– Мне рассказали, Шейра.
Нежный, но старый голос. Рене.
– Она… – осекается Утешительница. – Она сделала выбор.
Я проглатываю нервный смешок. Как же глупо это звучит здесь, в третьем блоке, где слово «решение» – бессмысленный набор букв.
– А почему у меня никогда не было выбора?
– Дайте ей время. Она сама вас найдет.
Да, конечно. Как нашел Ник. Вы, Рене, не учли одного: это единственное, что держит меня на плаву.
Утешительница со вздохом отстраняется. Щелкает зажигалка. Нас обволакивает сигаретный дым.
– Курите? – спрашивает Рене.
– Нет.
Я невольно оглядываюсь: устроившись на ступеньках, она смотрит куда-то мимо меня. Сейчас, облокачиваясь на перила и сжимая сигарету в руках, она больше похожа на обычную женщину. И даже форма «роботов» сидит на ней по-другому.
Мне стыдно за красные глаза и пылающие щеки. Я сажусь ступенькой выше.
– Теперь понятно, почему вас называют Утешителями.
– Почему же? – Рене поворачивается ко мне и вновь затягивается. В ней нет ни капли напряжения, а я до крови закусываю губу, чтобы не разреветься.
– Вы обожаете успокаивать истеричек.
Пожалуйста, не говорите об Элле. Ни слова, иначе все повторится. Пожалуйста…
– А вы правы, – соглашается Рене. Седые волосы окутаны дымом. – Мы не просто врачи, как называли нас тридцать пять лет назад. Мы обязаны давать надежду, какой бы призрачной она ни была.
– Надежду, – фыркаю я. – Некоторые Утешители убивают ее. Почему за это не наказывают?
– Я… я не знаю, Шейра. – Она хлопает меня по колену. – Давай на «ты». Приходи завтра на тренировку Последних. Я бы хотела, чтобы ты там была.
– Извините, Рене, я не имела в виду вас.
– Тебе не за что извиняться. Занятие в шесть утра, перед завтраком. Возьми сетевые линзы. И не забывай: на «ты». – Утешительница тушит сигарету и поднимается. – До встречи.
– Кто такие Последние? – кричу я вдогонку.
– Те, кто балансирует на грани.
Мы ждем уже четверть часа. Собралось девять человек. Слишком мало для блока, переполненного людьми с браком. В комнате нет мебели. Из-за белого кафеля на полу и стенах помещение кажется безграничным, и это меня пугает. Словно нас загнали в ловушку. Я ежусь.
– Не бойся, – улыбается моя соседка. – Рене добрая.
– Это и страшно.
Дэнни настояла, чтобы я пошла на занятие.
Вчера мы весь вечер разгадывали кроссворды, а потом полночи болтали. О красивых платьях, танцах… Да много о чем, лишь бы забыть проклятое «навсегда».
После разговора с Рене ко мне заглянул отец. Я никогда не видела его таким мрачным, а он никогда не видел меня такой слабой. Мы наконец-то с ним познакомились. Без глупых масок.
Он принес шахматы. Настоящие. Те, за которыми мы провели все мое детство. И сейчас, заточенная в каменной коробке, я снова почувствовала себя ребенком. Мы сыграли две партии. Отец победил. Тот раз, когда я выиграла и записала ходы в планшет, так и остался единственным.
После папы зашли Ник и Ольви, но я солгала, что слишком устала и мечтаю об отдыхе. Ник одолжил у меня гигабайты от просмотров в Сети, чтобы гематомы не мучили его как минимум неделю.
Сквозь мысли доносится цоканье каблуков. На пороге появляется Рене. Наша глава, наш босс и наша… надежда?
Волосы Утешительница собрала в тугой хвост. Накрашенные красной помадой губы плотно сжаты.
– Доброе утро. Как прошла ночь? – Рене дожидается слабых кивков и вынимает из кармана кольцо с синей кнопкой. У каждого из Последних такое же. – Надевай, Шейра.
– Зачем? – вскидываю я брови.
– Чтобы мы смогли помочь тебе в любую минуту. Нажмешь на кнопку – тут же примчится дежурный Утешитель. Не теряй бдительность.
– И оно… будет следить за мной? – Я пытаюсь произнести это небрежно, но голос предательски дрожит.
– Да. – Рене берет мою ладонь и оставляет в ней кольцо. – Тебе придется носить его хотя бы на занятиях. Я не всегда буду рядом.
– А после? Я же и так на учете!
– Учет не спасет от обнуления, – с раздражением отрезает Утешительница.
Я впервые вижу ее злой. Злой и взволнованной.
– Не снимай, – советует Дэнни. – Это опасно.
– И все же решать тебе, – чеканит Рене.
Я надеваю кольцо. Ничего, Шейра, после занятия ты выкинешь эту пластмасску. Ник взломает систему учета. Вы спасете больных. Если, конечно, спасетесь сами.
– Перед тем как мы начнем, помните: лишь слабые превращаются в монстров, – предостерегает Утешительница. – Мы вам поможем. Ваша задача – принять помощь. Не спорю, это сложно. Но мы не виноваты в том, что с вами случилось. По крайней мере, не все.
Тишина. Угнетающая, холодная. Ровно дышит Дэнни. Ей не страшно. Девочке всего девять, и она не знает, чего бояться. В ее жизни не было того дня.
– Перед обнулением в Последних просыпается любовь к живописи. Не у всех, но у многих. Это как попытка догнать уезжающий поезд. Ты понимаешь, что он не затормозит, но продолжаешь бежать. – Рене прокашливается и неестественно, как солдат, выпрямляет спину. – Я с вами честна. В отделении последней стадии не лечат, а облегчают обнуление.
– Лучше бы солгала, – шепчу я себе под нос так, чтобы никто не услышал, а затем уже громче добавляю: – и где здесь надежда?
– В правде. Нет ничего страшного в том, чтобы быть сущностью. Страшно не контролировать себя. Пока у нас два рисующих – Бэн и Дэнни. – Рене улыбается долговязому худому парню и моей соседке. – На этаже есть зал с мольбертами. Иногда Последние становятся талантливыми художниками. – Лицо ее приобретает резкие, острые черты. – А сейчас наденьте сетевые линзы и разделитесь на пары.
Мы погружаемся в виртуальную комнату. Я радуюсь, что у Дэнни были запасные линзы – мои, наверное, по-прежнему лежат в потерянном рюкзаке.
– Я включу программу. – Рене проводит пальцем по стене, на которой тут же вспыхивает экран. – Каждый из вас попробует себя в роли сущности. Попытайтесь не обнулить соперника.
Не обнулить.
У меня перехватывает дыхание. Дэнни не поседеет. В ней полыхает огонь, и я буду настоящим чудовищем, если украду его.
– Нет, – ровно произношу я.
– Шейра, это виртуальная реальность. Ничего не произойдет, если ты не справишься, – убеждает меня Рене. – Не верь своим глазам – прислушивайся к ощущениям.
– Я не могу.
Последние отдаляются друг от друга. Они спокойны. У них нет седых сестер. Они не догадываются, какими острыми бывают ножницы.
– А ну не трусь! – топает ножкой Дэнни. – Я обнуляюсь здесь постоянно. Это даже весело!
– Ты хочешь потом «съесть» кого-то в реальности? – вторит ей Рене.
«Хочешь? – эхом звучит в голове. – Хочешь возненавидеть себя заново, а, Шейра?»
– Ладно, я попробую, – сдаюсь я, стискивая зубы.
– Тогда всем удачи. – Утешительница хлопает в ладоши, активируя программу.
В ушах начинает звенеть, кожа словно обугливается, а мышцы превращаются в вату. Зрение обостряется. Мне больно от такой четкости. И… кажется, я читаю страхи.
О, эти люди обманывают: они не спокойны. В комнате девять сердец, молящих о свободе. И я могу им устроить побег.
Стоп.
Это же просто – окаменеть, пока не закончится урок. Пока мои локоны вновь не потемнеют.
Но зачем, когда девять сердец вот-вот вырвутся из грудных клеток?
Я впиваюсь взглядом в Дэнни. Шум в ушах нарастает. За гранью реальности я слышу предупреждение:
– Забудьте о зрительных контактах.
– А ты боялась, – смеется моя соседка. – В этом нет ничего страшного!
Зато в тебе – есть. Я ломаю разделяющий нас барьер. Между мной и Дэнни появляется белая нить. Теперь я вижу, чего боится девочка, обожающая кроссворды. Не обнулиться, нет. Ей страшно остаться одной. Страшно, что ее бросят родители. Страшно забыть настоящий цвет своих волос.
Мой разум трусливо отступает перед чем-то безумным и болезненным. Я слаба, и терпеть это невыносимо.
– Шейра, отведи глаза! – восклицает Рене.
Она не представляет, как я голодна и какой я могу быть жестокой.
Переживания об Элле и Нике всплывают лишь на миг, после чего рассыпаются в пыль, – ко мне переливается карма Дэнни.
– Отведи глаза!
Интересно, моей соседке пойдет седина?
Я проникаю в ее голову. Легко, как вирус проникает в клетку. Вспоминаю вместе с Дэнни, как ее мама и папа играли в мяч. Она болела за отца. Картинка смазана. Дальше – как они красили забор. Родители смотрели на дочь, испачкавшуюся, но довольную.
Я внезапно понимаю: мы знакомы. И с ее мамой, чьи волосы растрепаны, а лицо не выражает ни радости, ни печали, – Эмили. И с отцом – Вилли.