– Мне и этого достаточно. Я выкладываюсь на полную.
– Верю. – Джон протягивает ей стопку учебников. – Время теории. Все о карме и сущностях. Тесты через неделю.
Кабинет меркнет. Передо мной громоздятся горы книг, чашки кофе на завтрак, обед и ужин, недописанные конспекты, тонны печенья и покусанные карандаши.
Мельтешение картинок замедляется в тесной аудитории. Экзамен принимает старичок. Бывшая подруга сдает на девяносто баллов и безумно этому рада.
– Приглашаю вас на последний экзамен… Альба. – Учитель впервые называет ее по имени. Осторожно, будто боится спугнуть.
– А что там будет? Как готовиться? – напряженно спрашивает она.
– Проверка на прочность. Готовиться не надо, отдыхайте. Мы подберем для вас испытание, в зависимости от ваших качеств.
– И какие у меня… качества?
– Чрезмерная мягкость и нерешительность.
Я слышу сердцебиение Альбы. Ей страшно. Страшнее, чем перед предыдущими экзаменами. Ее угнетает неизвестность. Она не ждет ничего хорошего, но пойдет на все, чтобы устроиться на работу младшим Утешителем.
Во мне омелами прорастают мечты бывшей подруги. Сейчас, в этом странном кино, я чувствую себя крылом Альбы. Пока не сожженным.
Во имя Ника. Вот, что она повторяла по вечерам, на экзаменах, в спарринге с Джоном, спасая куклу. Вот какова ее молитва. Она пообещала себе быть быстрой и выносливой, чтобы дарить надежду тем, кто пострадал из-за чьего-то «нечаянно».
Из фрагментов складывается новая картинка: помещение, разделенное стеклянной стеной на две каморки. В одной – Альба, изучающая что-то на огромном мониторе. В другой – сутулый, почти облысевший мужчина. От его индикатора змейкой тянется провод.
– Итак, Альба, – нарочито ласково щебечут колонки, разбросанные по углам комнаты, – вам нужно активировать функцию обнуления. Нажмете – вы младший Утешитель. Успехов.
Нет, это не голос Джона. Не печатная машинка – пафосный серпантин. Щуплый старичок, обожающий свою ученицу.
Вспыхивает спичка. Скоро крыло Альбы превратится в пепел.
Я ощущаю до слепоты остро, как она сомневается. Ее идеалы расходятся по швам, а зашить их некому.
– За что? – выдавливает она.
– Он укрывал сущность.
– Н… Не могу. Нет. Не могу.
– Вы сдали три экзамена, Рейман, – свирепеет голос. Кажется, колонки вот-вот стошнит снегом.
Альба пронизывает несчастного взглядом. Он что-то шепчет. Из-за стеклянной стены не разобрать, что именно. Но я и по губам прочту его мантру:
«Спаси, спаси, спаси».
– Я здесь не для этого, – сглатывает Альба, ероша идеально уложенные волосы.
– Он нарушил закон.
– Выпустите меня, – тихо просит она.
– Вы в шаге до победы.
Горит, горит крыло. Я задыхаюсь вместе с Альбой.
– Выпустите меня, – повторяет она увереннее.
– Что ж, хорошо. Но позвольте прояснить кое-что, – лукаво улыбается голос. – Некоторые вещи не зависят от наших желаний. Не сделаешь ты – сделает другой. А момент будет упущен.
Колонки разражаются клацаньем. Старичок нажал на кнопку.
Альба пятится, дергает за ручку дверь, но та отзывается хохотом запертого замка. Мужчина за стеклом с ужасом смотрит на ладони. Я не сомневаюсь: на них больше нет линий, а под рубашкой кляксами растекаются гематомы.
Визг недосолдата комкает этот мир, как уродливое кривое оригами. Я чувствую себя струной гитары. Альба играет на мне. Пост-рок, определенно.
«Теперь я буду печь пирожные», – вот во что деформируются рубцы.
А после ледяные пальцы нащупывают мое кольцо и нажимают на кнопку.
Я не сразу соображаю, где мы и что произошло, почему по щекам течет что-то горячее и мокрое, а покусанные губы щиплет от соли. Я не читаю мысли. Не поглощаю карму. Нас выплюнуло в реальность.
Коридор ругается топотом.
– Это слишком, подруга, – каркает побледневшая Альба.
Ее крыло сгорело и пылью осело в легких – не выкашлять.
– Пригодилось твое колечко, а? – хмыкает она.
– Мне жаль. – Я размазываю слезы. – Из тебя бы получился хороший Утешитель.
– Не смеши.
В комнату вваливаются два «робота» во главе с Рене.
– Что случилось? – щурится Утешительница, застыв на пороге.
– Мне… не очень хорошо, – отвечает Альба. – Мы занимались, и я начала терять сознание.
– А карма?
– В норме.
– Ну и что мне с вами делать? – Рене берет ее за плечи и ведет к выходу. – Шейра, у тебя все в порядке?
– Да.
– Почему ты плачешь?
– Испугалась за… подругу.
Утешительница с подозрением осматривает комнату, и троицу вместе с Альбой проглатывает коридор.
Меня бьет озноб. Я скрючиваюсь, как поломанный зонтик. Чувствую себя сожженным крылом. Гимнасткой с травмированной ногой, ленточка которой вдруг обратилась в горсть пепла.
Альба провалила экзамен. Она была чересчур мягкой для Утешителя. Для недосолдата – в самый раз.
По венам несется отчаянное «динь-дили, дили-дон», но я уверена: дракон не дремлет. Он готовится сжечь второе крыло.
Глава 20
В детстве я думала, что просить прощения легко. Обронил «извини» – и все забыто. Я верила в каждую из шести букв. Они были моей панацеей, и лишь повзрослев, я поняла, что это – обычные витамины в таблетках, недейственные, неэффективные. Чтобы укрепить иммунитет, нужно есть фрукты. Чтобы научиться прощать, нужно отпускать прошлое. Но что делать, если оно вцепилось в шею и не желает расставаться?
Я с трудом дожидаюсь вечера. Надеваю костюм, который я так и не вернула Рене. В ушах звенит горькое «я буду спасать». Ник обещал зайди к одиннадцати, но я высматриваю его уже с десяти. Меня не покидают однокрылые образы Альбы-солдата и Эллы.
Он появляется внезапно. Спину пронзает вопрос:
– Готова?
Я вздрагиваю. Ник застал меня врасплох. Я слишком громко проматывала в голове сцены сегодняшнего дня. К щекам приливает кровь. Бойкие удары сердца намекают, что разговор об Альбе лучше отложить на потом.
– Готова, – подтверждаю я. – Спасибо, что согласился.
Ник снимает линзы и сбрасывает часть кармы на флешку. Гематомы оплетают его тело робкими побегами, как гниль оплетает яблоко. Только Ник портится быстрее.
– Да, мерзкое зрелище, – кивает он. – Гематомы… Непривычно.
– Мне не страшно. – Я касаюсь кончиками пальцев его запястья. – Прочитай меня, если сомневаешься.
– Я не лезу в чужие мысли.
– В чужие… – хмурюсь я. – Ладно, пойдем.
Я смотрюсь в зеркало. Каменная осанка, губы – длинное тире, скупые движения – ничто не выдает меня настоящую. Я – робот, искренний до последней шестеренки. Прячу себя за биомаской.
Мы поднимаемся на этаж сущностей и застываем напротив служебного входа. Рядом светится маленький экранчик. Я прислоняю к нему карточку Дэнни. Щелкает замок, и мы прыгаем в глотку отделения. Ядовито-белые лучи расщепляют нас не хуже желудочного сока.
У порога дежурит охранник.
– Куда идем? – гаркает он.
– В палату, – отвечаю я, копируя жесткий и холодный тон людей-роботов.
– Запоздали вы. Двенадцатый час. Совсем плохой, что ли?
– Вас это не касается.
Мы двигаемся по пищеводу коридора, спешим перевариться. Я шагаю впереди и отчаянно прислушиваюсь к шарканью Ника. Он ведет меня даже сейчас, когда я его не вижу.
Сворачиваем за угол. Вдалеке корчится в спазмах неисправной лампочки массивная дверь. За ней таится желудок третьего блока – серверное крыло. Вот куда нам предстоит попасть завтра.
Палаты язвами въедаются в стены коридора. Комната номер тридцать шесть завершает цепочку ран. Я ускоряюсь, но Ник меня предостерегает:
– Ты выдашь нас. Успокойся.
Скрипнув зубами, я каменею перед палатой Эллы. Шестеренки заржавели, мне все тяжелее притворяться роботом.
– Не бойся. Я с тобой.
– Жаль, ты не признался в этом раньше.
Я считаю секунды и ровно на шестой погружаюсь в полумрак палаты. Сквозь жалюзи сочится лунный свет, очерчивающий контуры двух кроватей. Одна пустует, а на другой, у окна, кто-то ворочается. На тумбочке мерцает планшет. Такие вручают после обнуления, с приложением обследования организма. Тонкий луч экрана скользит по лицу девочки. Это она. Моя Элла.
Дома сестра засыпала с включенной лампой – боялась темноты. Надевала наушники, рыдающие вокалом скримо, и отправлялась в мир грез. Ее колыбельные мне не нравились, но когда мы жили вместе, а громкость плеера зашкаливала, мелодия впитывалась в меня, как чернила, – попробуй ототри.
Я начинаю шепотом мурлыкать песню. Элла больше не ворочается. Она пристально смотрит в потолок, будто надеется проломить кромку льда и всплыть на поверхность.
Ник отходит в тень. Я же, борясь с желанием разреветься и забиться в угол, сажусь рядом с сестрой. Эта девочка не похожа на ту, что нарисовала Дэнни. Не похожа на ту, с которой я столкнулась, придя к Марку.
Она завяла.
Я дотрагиваюсь до седых локонов. Элла усердно не реагирует. Несколько минут мы электризуем друг друга молчанием.
– Ты не должна быть здесь, – наконец вымучивает сестра.
– Тише, – умоляю я.
– Проваливай, Шейра.
– Почему? Ты… – …моя последняя зацепка. Та, ради кого я до сих пор не седая. – Ты поступаешь жестоко.
– Жестоко будет, если… Черт! – Элла хватается за голову. – Это не навсегда. Дай мне месяц.
– У нас нет месяца, родная.
– О чем ты? – Элла задыхается: она не смогла проломить кромку льда. Ее рот разрывают пузыри-всхлипы, а тело нежно окутывает водянистая тьма.
– Я вытащу тебя отсюда.
– Ты ничем не поможешь, – пищит сестра, вжимаясь в подушку. – Беги.
Не она – хищное существо, укравшее у нее внешность, – бросается на меня. Элла нашла способ выжить под водой, но не учла, что вода умеет сопротивляться. Биомаска летит на пол. Наши взгляды встречаются.
– Что ты творишь? – шепчу я, не в силах пошевелиться.
– Я… не контролирую себя.
Мне на плечо ложится ладонь Ника.
– Не лезь.
Элла проникает в мое сознание. Я чувствую ее присутствие в каждой мысли. Сестра листает мой фотоальбом жадно и быстро, как конспект перед экзаменом