Она боялась.
И вновь остановки, кабины, раскаленные дома – в перемотке. Вдали вырастает здание старого офиса. Оно по-прежнему уродует наш город. Черная клякса, въевшаяся в землю и пропитавшая ее гнилью. Скорее всего, после переезда Оскара в третий блок Семерка построит здесь очередную высотку. Жаль. Я хочу помнить о жизни до, а офис – единственное, что уцелело с тех пор.
Не стучусь – вламываюсь в зал, припудренный пылью, загримированный мхом. Оскара нет. Горы бумаг, стулья, поломанные серверы сереют во мгле, будто вот-вот нырнут в машину времени за хозяином.
Чертыхаюсь. Не успела.
– Здесь кто-нибудь есть?
Не. Успела.
Борюсь со слезами и собираюсь уходить, но внезапно тишину разбивают уличный шум и скрип половиц.
– Добрый день, солнышко.
Слезы, мурашки, дрожь в пальцах – все смешивается в один коктейль. Оскар прежний. Ни белых зрачков, ни гематом. Но какая разница, если Атлантиды больше нет и не будет? Он сражался за нее, а она подарила ему лишь синяки под глазами, болезненную бледность и парочку новых морщин.
– Гуляли?
– Да.
– Я… Меня выписали, вот я и решила…
– Хорошо решила, Шейра. Хорошо. Я сам собирался тебя найти.
Оскар отодвигает скрипучую половицу. В маленьком углублении прячется шкатулка. Он открывает ее и вдыхает – отчаянно глубоко, словно в последний раз. Словно перед прыжком в воду.
Наши истории разные, но… нам одинаково больно. Патология «нечаянно». Неизлечимая.
Я стараюсь не мешать, но не сдерживаюсь и заглядываю. Внутри скрывается шарик. Мне незачем читать письмо, лежащее рядом, чтобы понять, кто хранится на флешке.
Ларс починил ее. Лучше любого Утешителя.
– Надеюсь, у нее будут черные кудри и звонкий смех, – хрипит Оскар. – И коллекция ретроавтомобилей.
– Я тоже.
Он прикасается к шарику тыльной стороной ладони. Губами. Щекой. Нет, ему не шестьдесят. Ему три раза по двадцать, и сегодня отсчет начнется заново.
– Отнеси ее Ларсу. – Оскар захлопывает шкатулку, точно боится, что она уменьшит его до размеров кораблика из тетрадного листа и кинет в реку.
– Но он подарил ее вам.
– Линда не моя. Она свободна.
– А как же вы?
– Ты знаешь, что никак.
За бессмысленными фразами кроется что-то важное. Я стучусь в запретную комнату, но мне не отвечают. Должно быть, я набиваю не тот ритм.
– Они нашли ошибку, – меняю я тему.
«Что-то» заставляет меня трястись всем телом.
– Я в курсе. – Порывшись в столе, Оскар извлекает планшет Ника. – Его тоже отнеси.
– Вы считаете…
Он же программировал себя. Он искал пути отступления. Осталось дописать его. Так легко. Так недосягаемо легко. Я встречусь с ним. Через сорок, пятьдесят, восемьдесят лет. Девушкой, женщиной, седой старушкой – неважно. Мы найдем друг друга.
– Но он не успел. Многое не успел, – предупреждает Оскар. – В его душе провалы. Даже Линда была целее. Сможет ли Ларс…
– Хотя бы попробует, – перебиваю я. Не крадите мою надежду. – Спасибо.
– Попытайся, девочка. – «Что-то» просится наружу. Искажает черты лица, растягивает кожу, вылупляется из увядающего тела.
Оскар ускользает от меня вместе с серверами, стульями и всем, что застряло здесь, в глотке города. Машина времени заждалась.
– Какие люди, – цокает кто-то мне в лопатки. – Неужели вылечилась?
Я отпрыгиваю. Обладатель голоса нарисовал меня заново. Неумело, вверх ногами, разобранной до основания. Такер плохой художник. Такер хороший дирижер.
Теперь я знаю, кто его тень. Вся жизнь Оскара и он сам сжались до этого угловатого силуэта.
– Тебе пора, Шейра, – цедит гость из прошлого. – Отдай Ларсу Линду и Ника. И… – Он сует мне в карман ключи от хот-рода. – Пусть Кир ездит, когда захочет.
– Да… Хорошо, – выдавливаю я. – Мне жаль.
Странная фраза для сотни смертей.
Я шагаю за порог. Трасса разлагается на солнце. Полуденный свет слепит, злится, что его не пускают к черной кляксе. Уж у него-то есть корректор. Уж он-то выведет пятно.
Я захлопываю дверь, но не двигаюсь с места. «Что-то» зовет меня, хватает за локоть и толкает к замочной скважине. Шелест листвы и цокот чьих-то каблуков сплетаются с яростными восклицаниями:
– Здесь нельзя! Нельзя! Да что я тебе объясняю! Людям запрещено слышать это! – разоряется Такер.
Я вижу лишь маленький участок зала: силуэт того, кто ошибся в тысячный раз, его дирижера, шляпу на столе, гору бумаг.
– Мой дом на отшибе. До ближайших многоэтажек идти и идти, – отвечает Оскар. – Пожалуйста, Такер. Пожалуйста.
– Закон не позволяет…
– Не смеши. Кем бы ты был без меня?
– Кем бы ты был без меня? – гаркает ищейка.
– В этом доме все началось. Пусть и закончится здесь же.
– Ладно. Здесь так здесь, – сдается тот.
А потом появляется «что-то». Пистолет срастается с пальцами Такера.
Оскар прав. Некоторым историям лучше жить в фильмах.
Я вяну, умираю и вновь возрождаюсь, распадаюсь на атомы, а за стеной воссоздается старый мир. Машина времени отправляется.
Такер медлит. Готовится.
Горло обжигает злость. Слова сочатся сквозь зубы, и я мечтаю их выплюнуть. Оскару в лицо.
В городе это запрещено. Правительство бы не позволило. А Такера… Такера нужно обнулить.
Я дергаю за ручку. Ищейка прячет пистолет за спину.
– Что вы творите, черт возьми?! – глотаю я слезы. – Отдайте его мне! Отдайте!
– Ты что-то забыла, Бейкер? – осведомляется Такер, преграждая мне путь.
– Не надо, – молю я. – Как вы могли…
– Успокойся, солнышко, – чеканит Оскар. – Ты не понимаешь.
– Да, не понимаю! Отдайте мне пистолет! Я отнесу его Семерке, и вас обнулят!
– Уходи.
– Да что с вами?! Неужели вы сдались? – Я пинаю поломанный сервер.
– Что со мной? Я искалечил жену, затем – искалечил весь город. Сколько людей погибло из-за меня? Много, Шейра. Очень много, – фыркает Оскар и хлопает ищейку по плечу. – Дай мне минуту, Такер.
Тот растворяется в полуденных лучах, но его тень остается здесь – дирижировать.
– Подумайте о Линде, – шепчу я.
Оскар подплывает к окну. Половицы больше не скрипят. Дом умолк. Город вот-вот его переварит, так зачем тратить силы?
– Я только о ней и думаю.
– Вы слабак! У каждого есть скелеты в шкафу! Но лишь единицы оживляют их и всучивают им пистолеты!
Оскар смеряет меня ледяным взглядом.
– Чего ты добиваешься? Можешь не рассказывать, как пятнадцать лет назад всадила ножницы в шею Ника. – Он не называет меня солнышком, а в голосе нет прежней заботы. – Ты ошиблась всего раз. И то – не до конца. А я… я устал возрождаться. Ты – нет. Пользуйся этим. Я в свое время пользовался.
– Умоляю, не надо. Когда приедут другие члены Семерки? Они ведь должны приехать?
– Нет. Приедут Утешители из первого блока. Я договорился с правительством. Они разрешили мне.
Нет. Вранье. В городе нет оружия. Наш мир создан, чтобы следующие поколения забыли, как гремят взрывы и стреляют автоматы.
Иначе… зачем нужна карма?
– Не верю, – шиплю я. – Не верю! Это против правил!
– Они предоставили мне выбор. Я создал такой город. Я. – Оскар жадно втягивает воздух. – Такер не посмел отказать.
– Почему?
Зал теряет четкие очертания. Мы превращаемся в два разбитых зеркала. В нас нельзя смотреться. Мы – плохая примета.
– Я из того мира. Обнуление… Нет, это не для меня.
Мой кукловод обрезал нити. Теперь я свободна.
– Ник бы не принял этого.
– По-твоему, седые волосы – справедливое наказание за столько смертей? Я решил сразу после той ночи. Уходи. И попытайся возродиться. Чтобы Ник принял.
Ваше место в фильме, Оскар. Почему вы здесь, передо мной?
Зал выплевывает меня на улицу. Я едва переставляю ноги.
– Примирись с прошлым, солнышко. И с настоящим – тоже.
За спиной шаркают чьи-то ботинки – наверное, Такера, – и захлопывается дверь.
Не смотреть на небо. Не искать ту кабину.
Я шагаю по трассе. Где-то у горизонта – центральная улица. Где-то снуют люди и шелестят голоса. Из окон какого-нибудь небоскреба льется музыка. Все по-прежнему. У кого-то рабочий день. Кто-то готовит обед. Кто-то бьет посуду и пакует вещи.
А стены старого офиса скоро захлебнутся в крови. Беспокоиться не о чем – Утешители все отмоют. Город заботится о своих жителях. Даже о мертвых.
Секунда – сквозь подошвы балеток ступни прожигает асфальт. Вторая – поле замолкает. Третья – леденеют пальцы.
Я не хочу слышать. Не хочу.
Опускаюсь в колосья. Зерна царапают кожу. Из рук выпадают планшет и шкатулка. Я уже не чувствую тепла. Я вообще ничего не чувствую.
Прощайте, мой кукловод.
Я буду по вам скучать.
Я зажимаю уши ладонями. Губы кривятся в наивном «не надо».
Выстрел.
Громче, чем в фильмах.
Я – пораженный колос, бесформенный мешок с костями, камешек на обочине.
Оставьте меня здесь, ладно? Оставьте…
– Она только что пошевелилась. Хм… а у нас хлеб есть? – Пауза. – Ты же понимаешь…
– Без проблем. Уже бегу.
Шаги. Щелчок замка. Хмыканье.
Кто-то садится рядом.
Я распахиваю веки. Подо мной скрипит кровать. Коробки, реквизит, прогнившая лестница на второй этаж… я в штабе. Здесь больше не пыльно.
– Сова? – Кир касается моего запястья. – Ну слава богу!
Боль стучит в висках прибывающим поездом. Гонит по венам горючее. Разжигает во мне костер.
– Что со мной? Паршиво как…
– Резкое понижение кармы, – сообщает он. – Отголоски твоей болезни. Карина восполнила запас, будешь как огурец.
– Долго я спала?
– Ты скорее бредила, чем спала. Часа четыре, не меньше. Мы нашли тебя у порога, когда возвращались из магаза. Лежала без сознания. Когда тебя выписали?
Такер. Конечно, Такер, больше некому. Благородная тварь.
Я проживаю все заново. Холодный блеск пистолета, выстрел, слишком громкий для фильмов, и лицо того, кто устал.