Аля улыбнулась и проводила взглядом огромную сосну с искривленной кроной причудливой формы, похожей на… Видимо, на звездолет или пикирующий истребитель — рассмотреть Аля не успела. Она наклонилась было ближе к окну, хотя толку в этом не было, сосна давно покинула поле зрения, и тут же выпрямилась. Мимо окна проскочила заснеженная крона, похожая на пикирующий истребитель, совершенно верно. Аля сглотнула. Хвойный истребитель в пике пролетел мимо еще раз.
Точно такой же.
Тот же.
Аля вскочила, озираясь, и побежала к тамбуру, зачем-то вглядываясь в каждый ряд кресел, как будто там можно было спрятаться. У двери она постояла, часто дыша и молясь про себя: «Пусть они появятся. Пусть они появятся. Пусть…»
И рывком, чтобы не передумать, повернулась.
Вагон был пуст. Абсолютно. Пустыми были кресла, пустыми были багажные полки и пустым, конечно, был проход к следующему тамбуру и следующему вагону. Следующий вагон был, наверное, тоже пустым. Как и остальные.
Надо проверить, подумала Аля, опускаясь в ближайшее кресло. Ноги не держали. Сейчас пойду и проверю, твердо решила она, вцепившись в сиденье и пытаясь представить, что делать, если пусты не только вагоны, но и кабина машиниста. Я же ее даже в кино не видела и знать не знаю, куда там жать и что дергать.
Она подышала, готовясь, и глянула в окно. В стекле бледно и размыто отражалось испуганное лицо, не очень похожее на Алино — видимо, из-за неровного света. За стеклом вместо залитого солнцем леса была теперь непонятная серость, на которой, как вышка сквозь метель, на очень короткое мгновение появлялась, чтобы тут же исчезнуть, какая-то пугающе четкая деталька сложной формы.
Аля потянулась к окну, чтобы разглядеть эту детальку, и ткнулась во что-то лбом. В тканую обивку спинки переднего кресла.
— Аль, подъем, подъезжаем, — сказала Алиса.
5. Простое и такое знакомое имя
Силы кончились внезапно и сразу.
При вязании важно не отвлекаться и не вдумываться, а просто позволять пальцам накидывать петли так, как надо. Как им надо, как спицам надо, как свитеру надо, но не тебе — ты только помешаешь. Поэтому Аля так и не научилась вязать. Она же не приложение к пальцам и не тупой станок на одну операцию, она вообще-то духовно богатая и постоянно развивающаяся личность, ей одно и то же движение пять тысяч раз подряд повторять неинтересно.
Мама и дауани смеялись, пытались показать и объяснить, потом махнули рукой.
А теперь и Аля махнула рукой. На себя.
Она не помнила, сколько петель успела накинуть. Пять, семь, может, больше. Она не помнила толком, на что убила эти петли: сразу бежала по дороге через карьер или, наоборот, углублялась в лес, продираясь сквозь сугробы, чащу, а потом сквозь серый кисель, в котором терялись пространства и направления, который быстро наливал тело свинцовой усталостью и который заставлял замирать, покачиваясь, пока не стукнешься лбом о спинку стоящего впереди кресла.
Еще она вроде бы обыскивала домик от крыльца до чердака — подвала все-таки не было, Марк мелкий свистун, — причем не только свой, но и соседские. Гопота растерянно гоготала, но не мешала, а древняя пара на соседней улочке участливо спрашивала, не вызвать ли девочке скорую. Девочка устало согласилась, приняла поданную термокружку с особым каким-то успокаивающим чаем, села ждать — и стукнулась лбом о спинку кресла.
Еще Аля пробовала смириться и получать удовольствие от дури, в которой застряла. Снег свежий, компания хорошая, шашлык вкусный: ешь-гуляй сколько влезет. А что не влезет, на следующем круге доберешь. Аля честно смаковала, грызла, жевала, пока челюсти не заболели, под весело-изумленные взгляды Алисы и всех остальных. Потом пресыщенно подумала, что можно удариться и в остальные удовольствия: похмелья-то не будет и репутация не пострадает, поскольку через несколько часов все обнулится. А за несколько часов можно многое успеть. В хорошей-то компании.
Это допущение буквально вывернуло Алю: она еле успела добежать до туалета. В туалете она мечтала о том, чтобы очнуться, тюкнувшись лбом о спинку переднего кресла, страстно мечтала, но нетушки: пришлось претерпеть все-все муки, слезы и горечь, связанные с выворачиванием наизнанку, так что сил едва хватило доплестись до кровати в спаленке, рухнуть — и вот тут только и очнуться в электричке. И мучиться полчаса от фантомного жжения в пищеводе и от помойки во рту. Больше она к шашлыку не притрагивалась. Ни разу.
Еще Аля скандалила с администратором, прятала ноутбуки, пока все катались с горки, и, наоборот, добивалась, чтобы никто кататься не шел, а все немедленно ударились в шашлыки и танцы или, если уж так неймется поиграть, не тратили времени на непонятно какой релиз непонятно чего, а сели бы кружком да ладком и подключились бы к PUBG, Call of Duty или старой доброй «Доте». Настойчивость срабатывала через раз, скандалы не дали ничего. Хотя остальным, не только Алисе, было за Алю жгуче стыдно, а Тинатин почти в каждом случае высказывалась по этому поводу развернуто и повторяясь только на ударных моментах. Никто ни разу не сказал: «Зря мы тебя позвали». Но думали об этом все. Выразительно и четко. А потом неизменно растекались прочь, Аля оставалась одна и, как ни пыталась держаться прямо, моргать пореже и не присаживаться, рано или поздно тюкалась лбом в спинку переднего сиденья.
Чего она не делала, так это не запускала игру. Хватит с нее.
Зря они ее позвали. Очень зря. Гады.
Хотя они-то в чем виноваты, подумала Аля уныло.
А я в чем виновата?
Она сухо всхлипнула и вскинула голову, проверяя, не услышал ли кто. Почему-то Аля готова была выглядеть скандалисткой, капризкой или тупой стервой, но плаксой — ни в коем случае.
Никто не услышал и не увидел. Народ старательно колбасился — как всегда между горкой и шашлыком, если Аля не пыталась все сорвать. На сей раз она не пыталась. Народ плясал, голосил, включал три трека одновременно, устраивая баттл, подпевал, и то и дело убегал проконтролировать дела мангальные, чтобы тут же вернуться с призывом не хомячить колбасу, потому что шашлык будет уже вот-вот.
Аля сидела в углу гостиной на короткой скамье, почти скрытой дверью к лестнице, месте самом малозаметном и труднодоступном для внезапного выпадения осадков в виде Марка, который все равно обрушивался с настырными предложениями потанцевать, поесть, попить или срочно обсудить гложущую ее грусть-печаль. Аля не отвечала, просто чуть мотала головой. Надоел Марк ей до мигрени, а с учетом предыдущих разов невыносимо. Аля боялась, что если попробует ответить, то на третьем слове безнадежная ее тоска хлынет истерикой, в процессе которой она будет трясти Марка за плечи, обзывать его и всех вокруг нехорошими словами и, не исключено, биться головой о стену, пуская пену изо рта. В общем, покажет себя плаксой.
Ни. В. Коем. Случае.
Поэтому она отмахивалась молча, стаканы с вином и соком принимала и тут же ставила на пол, бутерброды пристраивала сверху, так что получалась кладбищенская какая-то картинка, какой Аля в жизни и не видела — на татарских кладбищах так не принято.
С другой стороны, какая же это жизнь?
На похороны бабая Алю с Амиром не взяли. Они обрадовались этому и обиделись одновременно. Обрадовались, потому что боялись кладбищ, оркестров, гробов и крестов — а потом папа объяснил, что на татарских похоронах оркестров, гробов и крестов не бывает, так что обида стала еще сильнее, чем та, что была связана с родительской снисходительностью: с бабаем Аля и Амир виделись нечасто, но все равно любили, и он их любил и привозил всякие ништяки, и все равно он родной ведь был, бабай. Папа, наверное, это понял и свозил их на кладбище, когда они в последний раз вместе ездили в Кукмор. Крестов на кладбище не было, только полумесяцы, выбитые на стоящих плитах повыше имен.
Имя бабая было вырезано в граните красивыми буквами, имитирующими арабские, так что не сразу было понятно, что это просто…
Это простое и такое знакомое имя.
Как звали бабая?!
— Аль, ну ты чего? — спросила Алиса, приседая на корточки рядышком, и Аля вздрогнула.
Может, рассказать ей, подумала она, глядя в старательно сочувственные глаза Алисы. С румяным лицом, растрепанными волосами и общей лихостью облика сочувствие сочеталось плоховатенько.
Рассказывала уже раз пять, напомнила себе Аля раздраженно. Думала сплавить Алису, как и Марка, тихой моторикой, но ужас от того, что забыла пусть не главное, но принципиально незабываемое, оказался сильнее. К тому же это ведь не Марк, а Алиса. Лучшая и родная. То есть с ней равнодушно нельзя, но и наотмашь нельзя.
Надо подумавши.
— Да папа что-то смурной последнее время, беспокоюсь, — сказала Аля, подумавши, но явно недодумавши, это она сообразила, едва открыла рот, но теперь заднюю-то не дашь.
Была надежда, что Алиса подгонит разговор, упомянув папу, и, может, по имени-отчеству. Не получилось. Алиса сочувствовала в режиме старательного ожидания. Аля отчаянно продолжила врать:
— Видимо, на работе что-то. Он особо не говорит, просто обмолвился, что начали вдруг по имени-отчеству звать. А он этого не любит.
— Почему? — удивилась Алиса.
— Ты не помнишь, что ли, какое у него отчество? — спросила Аля с максимально доступной ей небрежной снисходительностью.
Алиса застыла. Аля уставилась на нее, стараясь не выдавать отчаяния. Тут Марк гаркнул из другого угла гостиной, что-то грохнуло об пол, кто-то захохотал, Тинатин принялась ругаться, а Аля вздрогнула, моргнув заслезившимися глазами. Поэтому она не была уверена, показалось ей в полумраке, или лицо Алисы вправду чуть поменялось, грубея и набухая, как видео при слабом сигнале.
Так, подумала Аля. Только этого и не хватало. То есть это тоже игра? И Алиса ее часть? И все вот это тоже? А если так, что Алиса подскажет-то? И что мне теперь…
— Садриевич, — сказала Алиса возмущенно. — Ты чё? Помню, конечно.
А имя как, чуть не спросила Аля и тут же сама вспомнила с облегчением: Рашид. Рашид же Садриевич же. И облегченно засмеялась, глядя на Алису, которая, невольно улыбаясь, пыталась уточнить: