за пределы поля зрения.
Больше ее никто не дергал и не пытался расспросить или развлечь — даже Марк, предупрежденный, видимо, разобиженной Алисой. Остальным-то точно было все равно. А Але постепенно становилось не все равно. Обидно становилось. Что такое, в самом деле, привезли и бросили. Ладно я психую и подыхаю от безнадежного страха, а особенно от его нескончаемости, как моль в сплошной гирлянде: из одной колбочки вырвалась — в другую попала, точно такую же. Остальные-то живут этот день в первый раз и видят Алю впервые. Могли бы и позаботиться о скисшей компаньонке. Как уж это папа говорит: «Мы вам ита ущтё-ем».
А может, это и есть гирлянда — не бег по кругу, а переползание из одной бусины в другую, почти такую же, но чу-уть-чуть отличную? И, может, таких бусин какое-то конечное количество? И, может, я уже близка к последней?
Вряд ли, но что мешает так считать, пока этот вариант не опровергнут практикой — раз он, главное, ничем не хуже остальных? Он гораздо лучше, между прочим. Как там мама говорит: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Особого ужаса пока не было, но вот начался. И не факт, что кончится. Так что пусть лучше вместе с ним кончится всё — так или иначе.
И Аля пошла в игру.
Она честно попыталась ожить заранее, куснуть шашлыка и даже хряпнуть вина, но любой запах, взыскующий приема внутрь, заставлял клокотать в горле и носу медную кровь. Так что Аля поспешно отсела подальше от стола, с трудом отмахнулась от трех, кажется, наскоков озабоченного и вроде даже разобидевшегося Володи, соврала, что болеет, пережила новую атаку Володи, теперь уже с таблетками наперевес, потом Алисы и Тинатин с таблетками и понимающими расспросами, чудом удержалась от истерики, дотянула-таки до игры и вошла в нее. Всем на радость, себе, будем надеяться, во спасение.
Надо же разобраться. Спасение утопающих — дело их рук, особенно если остальные даже моря не видят.
Она включила игру по общей команде в чатике, но входить не стала — тем более что у нее заставка всякий раз чуть подтормаживала по сравнению с остальными ребятами, Аля давно это заметила. Выждав, пока все замрут, чуть поводя мышками, она осторожно встала и, держа ноутбук на весу, пошла по широкой дуге, на несколько мгновений замирая, чтобы рассмотреть, что творится у ребят на экранах. Тинатин бросила на нее быстрый колкий взгляд, Марк заулыбался, готовясь что-то сказать, но отвлекся, Алиса нахмурилась, показывая, очевидно, что предпочитает если не формальные извинения, то хотя бы любую демонстрацию деятельного раскаяния.
Это Алю вполне устраивало — и не препятствовало изучению экранов, пусть и беглому.
На экранах было одно и то же: просторный зал в серо-зеленых тонах с элегантной мебелью у боковых стен и матово-стеклянной дверью в дальней. К ней персонажи, взгляды которых давали картинку, и шли. Долго шли, сходясь так, что справа в кадр вдвинулось плечо соседа в сером пиджаке или жакете, а слева, кажется, мелькали ноги в серых же брюках. Марш занял все время, потребовавшееся Але для замыкания дуги у изголовья дивана. А когда группа почти дошла, за стеклом мелькнула тень кошачьего хвоста.
Аля передернулась, посмотрела вокруг, а потом и на свой экран. Кошки не было ни тут, ни там. Заставка наконец-то растворилась, обнаружив вместо серо-зеленого зала стального оттенка двери лифта. Аля, оглядев пустой холл того же стального цвета, нетерпеливо нажала кнопку, вошла в ярко освещенную кабину и зависла над кнопками «1» и «∞», соображая, что имеется в виду — выбор между одиночной и командной игрой или сроками, отводимыми игре.
Одна я уже поиграла, спасибо, а к бесконечности почти привыкла, решила Аля сердито и ткнула вторую кнопку. Свет мигнул, и стена с кнопками ушла в сторону, открывая серо-зеленый зал, уже пустой и какой-то даже заброшенный: части мебели не хватало, с половины зеленой стены будто сошла краска, удивительно ровно, обнаружив серое основание, гранитный пол был измазан мелом или известкой, к тому же свет мигал и дергался.
Что ж я вечно отстаю-то, подумала Аля с досадой и рванула к далекой стеклянной двери на полной скорости, так что эхо заметалось между серо-зелеными стенами, как на стройках и в неотделанных пространствах.
Надоело ей ходить на цырлах и осторожничать. Надо догнать ребят и попробовать хотя бы раз сыграть командой — если они не станут вредничать и припоминать Але дневную недружелюбность. Да и время обманывало так коварно, что упускать его было нельзя — а следовало, наоборот, наверстывать и опережать.
Догнать Аля никого не догнала. Но хотя бы поняла, что наверстывать и опережать нечего. Поняла, что ее время ушло насовсем.
Поняла, что она никогда не выберется отсюда.
2. Ты мне что-то сказать хочешь?
Это было как в кошмарном сне, который не позволяет ни двинуться, ни крикнуть, ни вдохнуть: кругом негустая тьма, нос и рот мокро запечатаны, руки и ноги будто связаны, а к затылку тянется ужас, на который даже оглянуться страшно. И на последнем издыхании ты просыпаешься, отрываешь лицо от влажной подушки и бешено дышишь сквозь колотящееся в горле сердце.
У Али не получалось ни проснуться, ни двинуться. Получалось только дышать всё с большим трудом сквозь грохот, распирающий голову, шею и грудь. И думать тоже не получалось, в том числе о том, что ее так ловко обездвижило. Просто вошла в дверь, прищурилась от слепящего света, и хоба — ни шагнуть, ни повернуться, лежишь и пялишься в неровно покрашенную стенку. А дыхание и сердце заходятся, видимо, за компанию, подумала Аля, я же как сидела в кресле, так и сижу. Или нет? Надо проверить, решила она, но не успела: вокруг все дернулось и понеслось, а в ушах зарокотало странно, но знакомо, будто Амир опять балуется со скремблером.
И впрямь Амир, что ли? Почему такой писклявый? И где он притаился? К дьяволу детали — сама Аля где?
Она, похоже, медленно плыла в воздухе посреди огромной странной комнаты с окнами, за которыми вместо улицы была другая комната. Э, вообще-то не я тут Алиса, подумала Аля возмущенно, чего опять устроили падение в кроличью нору, вид сбоку? Но Але и такого вида не досталось. Она по-прежнему не могла ни шевельнуться, ни толком посмотреть, куда, собственно, плывет или падает, ни просто взглянуть вправо или влево — пол-экрана сразу перегораживала светлая помеха. А впереди маячила огромная белая спина, из-за которой и доносилось пищание, почему-то опознаваемое как голос не Амира, а Алисы. И Марка. И Карима.
Спина перестала плавно перемещаться, развернулась, показав на миг плоскую тележку с продолговатыми свертками, и повезла эту тележку к дальней двери. Тут Аля догадалась, что свертки — это спеленутые младенцы, младенцы — это ее команда, и сама она тоже плотно замотанный в пеленки младенец, которого кто-то несет на руках, а светлая помеха — чепчик или как там называется эта штука, которая у Амира вечно сбивалась на глаз, заставляя раздраженно гукать и пинаться. Теперь такой чепчик сбивается на глаз Али — вернее, ее персонажа, хотя какая уже разница. И разбирает Аля младенческое агуканье — ну как разбирает, улавливает общий смысл: Марк всех подгоняет, Карим призывает искать ключи, а Алиса спрашивает, заметили ли они собачку, эдак в стилистике не Алисы даже — в смысле, совсем не Алисы Фомичевой и не совсем кэрролловской Алисы, — а соседки по книжной полке, как уж ее звали, господи, ничего в памяти не осталось. В стилистике Мэри Поппинс и младенцев, беседующих со скворцом и солнечным лучом. Кто там следующий на полке, значит? Винни Пух, Питер Пэн или Маугли?
О-ой! Похоже, что-то из Барто или Гайдара. По крайней мере, в древних книжках именно этим авторам полагались картинки с неповоротливыми карапузами в громоздких шубках, перехваченных твердыми кожаными ремнями, и окольцовывающих лицо меховых шапках, из которых приходится выглядывать, как из иллюминатора. У Али, кажется, никогда такого обмундирования не было, а вот маму на древних фотках она видела и сильно жалела.
Себя она теперь жалела сильнее. Аля переминалась в утоптанном снегу возле металлической горки для катания, помятой и облупленной. Мокрые варежки у нее пахли железом, толстые шерстяные штаны и валенки покрылись чешуей наста, голова горела от жара, а спина еще и от ушибов о ступеньку перехода горки в ледяной язык. Ничего этого Аля знать и чувствовать, конечно, не могла, но как-то знала и чувствовала. Одновременно она чувствовала острое желание снова и снова влезать на горку по бурой вертикальной лестнице, уныние в связи с тем, что не справится с упражнением без посторонней помощи, и досаду на ребят, которые помогать не собирались и вообще не обращали на Алю никакого внимания, толпясь галдящей стайкой таких же упакованных пингвинов между мрачного вида качелями и неопознаваемыми аттракционами из обледеневшего металла, напоминавшими высохших насекомых. Аттракционы покачивались с тоскливым скрипом.
Она толком не могла ни видеть, ни слышать ребят, но почему-то была уверена, что трех-пятилетки в древней зимней одежде — ее компания, по-прежнему обидно Алю игнорирующая. Аля попробовала приблизиться к ним, махнуть рукой или хотя бы крикнуть. Ничего не вышло. Каждое движение упирало ее лицом в изумительно прорисованный кривоватый борт горки. Оторваться от него стоило больших усилий, и всякий раз оказывалось, что группа отошла от Али еще дальше. И дальше. И уже не догнать.
Разозлившись, Аля рванула с места так, что чуть не вывихнула руки, — и оказалась в гостиной домика. Но не в кресле с ноутбуком на коленях, а средь шумного бала, то есть буйных танцулек, устроенных полтора часа и кто ж упомнит сколько витков назад. То есть не в кресле, а на диване восседала Аля-персонаж, снисходительно наблюдавшая за безобразием вокруг, а Аля-игрок по-прежнему восседала в кресле. И остальные, насколько позволил судить поверхностный огляд, хотя бы здесь не отбегали все дальше, а пялились в свои экраны на заранее и навсегда, похоже, отведенных позициях.
Неизвестно, что было на их экранах, а на Алином опять творилась ерунда. Аля, как, кажется, и на последних танцульках, спокойно посасывала горячий морс из термокружки, время от времени салютуя Алисе. Та отрывалась по полной под любимый кей-поп, то и дело обращая к Але мокрое восторженное лицо. Остальные отрывались не по полной, а в меру темперамента, но строго спинами к Але. Даже Марк не бегал собачкой от коллектива к ней и обратно, а изображал звезду танцпола, колбасясь примерно на одном месте. Вот только место это незаметно ползло к Але.