— Ну началось, — сказала Тинатин.
А Алиса спросила с внезапным раздражением:
— Ну и где эти асаты? Нам бы, блин, помогли хоть раз, коли больше заняться нечем.
— Так мы же и не начинаем играть толком-то, — напомнил Марк. — Аля же сказала. Потом, это ж бета-версия, только запускаемая, кто бы успел перескочить. Кстати, о сиянии, Аль. На будущее: такая себе перспектива застрять в игре, которая даже стартовать не успевает.
А то я не знаю, зло подумала Аля, а Алиса будто ей в рифму боевито спросила Марка:
— А откуда ты знаешь, что игра не начинается? Это, может, для нас только, а нормальные люди все играют, только в путь.
— Мы не играем, значит, никто не играет, — отрезала Алина. — И вообще, до начала игры еще пять часов.
Аля горестно вздохнула, и Алиса обняла ее, как будто и впрямь понимала, как все это тягостно и тупо. Как будто она могла понять. Или хоть кто-то мог понять.
— Это как в знаменитом вопросе про зеркало, — задумчиво сказал Карим и неохотно пояснил в ответ на понукающие жесты Алисы: — Отражает ли что-нибудь зеркало, когда в него никто не смотрит?
«Нет», «Да», «Конечно», — прилетело со всех сторон. Аля помолчала, впадая в задумчивость. Зеркало — это просто стекло с тонюсенькой подкладкой амальгамы. А экран — это просто стекло с тонюсенькой подкладкой матрицы. И мы все тут за стеклом, как в аквариуме, только не в воде, а в этом тонюсеньком слое, который считаем бездонным и бескрайним, хотя тут максимум пятнадцать дюймов по диагонали и доля миллиметра в глубину. Мы елозим между слоем стекла и слоем жидких кристаллов или газовых ячеек, который и считаем жизнью. Настоящей. Той, которую мы воспринимаем, видим, придумываем и творим. И в чем, как говорится, мы неправы? В том, что верить всерьез в такое глупо? Но не верить-то грустно — и даже подло. Вдруг у нас хоть что-то получится. Вдруг хотя бы одного человека убережем. Далекого, незнакомого, может, некрасивого и даже не очень хорошего. Должны попытаться.
А если этот слой, по которому мы елозим, не матрица, а амальгама? И если никто в это черное зеркало не смотрит?
Аля разозлилась на себя и на всех, тряхнула головой и почти крикнула:
— Народ, давайте потом про зеркало, а! Времени нет! Вот в буквальном смысле: его — нет! Было чуть-чуть, а теперь кончилось, совсем!
Все замолчали, переглядываясь и показывая Але, что уже всё, уже нормально, уже не надо так волноваться. Как с больной. Сами они больные.
— Действительно, сконцентрируемся, — согласилась Тинатин.
— Ну вот, только до чего-то по-настоящему интересного добрались, — огорчилась зараза Алина. — Когда бы мы еще Марка философствовать заставили.
Карим еще раз показал Але, что вот-вот перейдет к основной программе, но сообщил с той же бесячей раздумчивостью:
— Хороший, кстати, вопрос, что главное: делать что-то, что не очень умеешь, или вот так трындеть — вроде впустую, зато понимая что-то важное, пусть и отвлеченное.
— Важно, блин, — сказала Аля, еле сдерживаясь, — людей спасти. Если можешь. А если не можешь, блин, то попытаться. А понять и приятно потрындеть — это потом. Если живы будем.
Тинатин кивнула.
— Аля права. Давайте попытаемся.
— Давайте, — согласилась Алина. — А как?
И требовательно уставилась на Алю. И все уставились на нее. И Аля, стараясь не отводить глаз и не реветь, сказала:
— Я не знаю как. Времени не осталось, и всё переменилось. Я раньше даже в игру войти не могла, а теперь вот, здрасьте, вошла, и всё запустилось. Как раз когда мне не до игр.
— А ты пройди, — посоветовал, конечно, Марк.
— Как будто это так просто! — воскликнула Алиса.
Марк невозмутимо ответил:
— Просто, непросто — неважно. Надо — это важно.
— Да как? — опять почти крикнула Аля. — Там бред вместо игры! Все времена сбились в омлет какой-то, я в один миг и тут, и там, и сейчас, и тогда, и потом. И вы тоже, и не только вы, видимо. И как отличить то, что было, от того, что будет?
— Зачем отличать? — удивилась Алиса.
— Потому что то, что было, уже не изменишь, а то, что будет, изменить необходимо, — снисходительно пояснила Алина. — А для этого надо, наверное, отличить настоящих от ненастоящих.
Опять философия, подумала, сжав зубы, Аля, но Тинатин сказала:
— Тут как раз элементарно. Ненастоящие исполняют функцию: что им прописали, то и делают. И те, кто из прошлого, такие же. Их не изменить, их можно только обойти или уничтожить.
— А настоящие? — спросил Карим с подлинным, кажется, интересом.
— А настоящие чего-то хотят и пытаются этого добиться. Чтобы жить дальше и по-своему. Потому что они живые. И с ними надо договариваться.
— То есть будем с генделями договариваться? — недобро спросила Алиса.
— С убийцами нельзя договариваться, — отрезал Карим. — Убийцам надо не давать убивать.
— Особенно ненастоящим, — добавил Марк. — Тинатин сказала: что им прописали, то они и делают. По программе то есть. Стало быть, надо обойти программу или уничтожить их. Только обойти уже не удастся.
— Это называется «расчеловечивание противника», — пробормотала Алина.
— Они первыми начали, — отрезала Алиса.
Тинатин напористо сказала:
— Договариваться бесполезно — мы для них, если я Алю правильно поняла, просто мишень, а мишени не разговаривают, и с мишенями не разговаривают, если стрелок окончательно кукухой не поехал. Но на самом-то деле мы не мишень, правильно? Поэтому можем менять уравнение и свое место в нем.
— О, математика, — оживился Марк. — Ненавижу. И как-как-как менять?
— Математическая лингвистика, скорее. Менять смысл, пользуясь своей сильной позицией, как у Али.
— Ш-шта? — изумилась Аля.
— Ты в сильной позиции, — невозмутимо повторила Тинатин. — Ты единственная сечешь всю поляну, можешь изучить каждую деталь прошлого и раз за разом менять будущее, действуя в настоящем.
— Э, вы что? Я не умею!
— Научишься. Тебе надо пройти игру с одного раза, выиграть, дождаться, пока придут гендели, заякорить их там и выскочить.
— Звучит как план, — констатировала Алина.
— Звучит как бред, — уныло сказала Аля. — Я не успею. Там последняя секунда пошла.
Алиса встала, нагнулась к ней, чуть не стукнувшись носами, и бодро сказала:
— Вот и не будем ее разбазаривать.
— Именно, — подтвердила Тинатин и, скривившись, уточнила: — Вариант помягче никак не проходит?
— Нет, — отрезала Алина.
— И убивать можно? — оживился Марк.
— Можно, но нельзя, — сказал Карим.
— Они ж ненастоящие.
— Они как мы. И если они ненастоящие, то и мы тоже.
— Нас-то убили, — напомнила Алина.
— Нас они и убили, — указала Алиса. — Если мы убьем, чем мы лучше их?
— Мы не лучше, — пробурчал Марк. — Мы жить хотим.
Алина пожала плечами.
— Все хотят, не все умеют.
Карим деликатно сказал:
— Ладушки. Аль, погибать-то можно, если без этого никак? Не сильно тебя подведем?
— Справлюсь, — выдавила Аля, поежившись. — Но это в последний раз.
— Крайний, — поправил, ухмыльнувшись, Марк, и все гоготнули.
— О, веселье, — воскликнул Володя, втаскивая баклажки с водой. — Тюбинги уже принесли, кстати.
— Ну ладно, — бодро сказала Алиса. — Последний, так последний.
— Все готовы, — утвердительно произнесла Тинатин и махнула, подзывая Володю.
Он подошел, на ходу снимая куртку и лицом показывая, что готов веселиться со всеми.
Тинатин улыбнулась ему в ответ, поудобнее перехватывая бильярдный шар, и без замаха, но со страшной силой ударила Володю в висок.
4. Музыка подскажет
Сутулясь, чтобы не выставить даже кончика носа под тусклый свет фонаря, а также не палить рост, сложение и походку перед случайным наблюдателем или неучтенной камерой, Лексус обошел самой разъезженной колеей дороги поворот со съездом к карьеру и очень медленно дошагал по цепочке следов до разоренного сугроба, за которым выстроилась шеренга разноразмерных снеговиков, охранявших детскую площадку. Площадка была заснежена, тиха, темна и безлюдна — будто назло домикам за спиной. Те полыхали окнами, мангалами, фейерверками и искрами из банных труб так самозабвенно, что можно было и не увлекаться конспирацией и маскировкой: вряд ли кто-нибудь из гостей базы «Тынлык» заметил бы даже чеканный марш полкового оркестра с развернутыми знаменами. Но нарушать собственные правила негоже. Особенно под приглядом Патрона.
Лексус остановился у крайнего снеговика, кривого и недолепленного, и негромко спросил:
— Ну?
Если не всматриваться, да еще не знать, что он там, Кредит был практически неразличим. Не зря считался лучшим разведчиком роты. Но Лексус вроде высмотрел его локоть в длинной тени, отбрасываемой горкой.
— Тут я, — сказал Кредит и двинул рукой.
Стоял он, оказывается, между самыми рослыми снеговиками. А локоть в тени горки был не локтем, а частью тени горки.
— Вижу уж, — буркнул Лексус, не показав, кажется, раздражения. — Что за зихер? Договаривались же. Засечет кто — и вся операция стухла.
— Кто? — пренебрежительно спросил Кредит, почти бесшумно огибая снеговиков. — Все гужбанят, а камеры тут только на дорогу смотрят.
Лексус с уважением выпятил губу. Кредит, вероятно, вспомнил, что Лексус и зарисовал схему видеонаблюдения по итогам ознакомительного визита, и сказал примирительно:
— Посоветоваться срочно надо.
Лексус кивнул, но уточнил, дабы указать, что не Кредит определяет порядок важности и срочности:
— Твои-то гужбанят еще?
— Уже засыпают, думаю.
— Поздно думать, надо знать.
— Умный, — неодобрительно отметил Кредит. — Раз такой умный, скажи, вам цифровой ключ сильно нужен?
— В смысле? — спросил Лексус, вроде не дернувшись, но похолодев.
Про ключ знал только Патрон, потому что допрашивал Дизеля последним. Лексус при допросе не присутствовал, поэтому мог лишь догадываться по обрывочным намекам, что Дизель заполучил некий цифровой ключ, который при правильном использовании мог здорово облегчить и проведение решающей операции, и в целом будущее псов. Надо было только разобраться, как его правильно использовать. Дизель разобраться не смог, а потом ключ то ли потерял, то ли спрятал так, что найти его не удалось, несмотря на довольно лютые усилия.